Число учеников мадам Кюри все время возрастает. Американский филантроп Эндрью Карнеги начиная с 1907 года представляет Мари ежегодные дотации, что дает возможность приютить на улице Кювье начинающих ученых. Они присоединяются к ассистентам, получающим жалованье от университета, и к сотрудникам-добровольцам. Среди последних выделяется своими способностями высокий юноша Морис Кюри – сын Жака Кюри. В этой лаборатории он начинает свою научную карьеру. Мари гордится успехами племянника и всю жизнь питает к нему чувство материнской нежности.
Всем коллективом из восьми – десяти сотрудников руководит вместе с Мари бывший сотрудник Пьера, верный друг и выдающийся ученый Андре Дебьерн.
Мари разработала программу новых исследований. И она выполняет ее с успехом, несмотря на какое-то общее недомогание. Она выделяет несколько дециграммов хлористого радия и вторично определяет атомный вес радия. Затем приступает к выделению чистого металлического радия. До этих пор всякий раз, когда она пыталась получить чистый радий, дело ограничивалось солями радия (хлористыми или бромистыми), представлявшими собой его единственно устойчивую форму. Андре Дебьерну и Мари удается выделить самый металл, не изменяющийся под воздействием воздуха. Это одна из самых тонких операций, которую до этого никто никогда не проводил.
Андре Дебьерн помогает Мари изучать радиоактивность полония. Наконец Мари, уже в самостоятельной работе, устанавливает способ дозировки радия путем измерения интенсивности его излучения.
Бурное развитие радиотерапии требует, чтобы мельчайшие частицы драгоценного вещества могли быть разделены с большой точностью. Там, где дело идет о тысячных долях миллиграмма, от весов мало толку. Мари предлагает "взвешивать" радиоактивные вещества на основании интенсивности их излучения. Одна доводит эту трудную технику до желанной цели и создает у себя в лаборатории отдел дозиметрии, куда ученые, врачи и просто частные лица смогут отдавать для проверки радиоактивные вещества или минералы и получать сведения о количестве содержащегося в них радия.
Опубликовывая "Классификацию радиоэлементов" и "Таблицу радиоактивных констант", она заканчивает также работу общего характера: получение первого международного эталона радия. В этой легкой стеклянной трубочке, которую Мари с волнением запаяла собственноручно, содержится 21 миллиграмм чистого хлористого радия. Впоследствии этот эталон послужит образцом для эталонов на всех пяти континентах и будет торжественно водворен в Бюро мер и весов в Севре, под Парижем.
* * *
После совместной славы четы Кюри известность самой мадам Кюри взлетает и рассыпается огнями, как ракета. Дипломы на степень доктора honoris causa, члена-корреспондента иностранных академий наук заполняют ящики письменного стола в Со, но лауреатка не выставляет их напоказ и даже не составляет списка этих званий.
Франция отмечает своих выдающихся людей при их жизни только двумя способами: орденом Почетного легиона и званием академика. В 1910 году Мари предложили крест Почетного легиона, но, руководствуясь отношением Пьера к этому вопросу, она отказалась.
Почему же несколько месяцев спустя она не оказывает такого же сопротивления своим слишком рьяным коллегам, которые советуют ей выставить свою кандидатуру в Академию наук? Разве она забыла унизительное количество голосов, поданных за Пьера, и при его провале, и даже при его избрании? Разве она не знает, какая сеть интриг расставлена вокруг нее?
Да, не знает. А главное, будучи наивной иностранкой, она боится выказать себя притязательной, неблагодарной, если от кажется от высокого отличия, предложенного ей вторым ее отечеством, коим она считает Францию.
У нее есть конкурент – выдающийся физик и убежденный католик Эдуард Бранли. Разгорается борьба между "кюристами" и "бранлистами", между вольнодумцами и церковниками, между защитниками и противниками такого сенсационного нововведения, как избрание женщины в члены Академии наук. Беспомощная, испуганная Мари присутствует при полемике, которой она не ожидала.
Крупнейшие ученые – Анри Пуанкаре, доктор Ру, Эмиль Пикар, профессор Липпманн, Бути и Дарбу – стоят за нее. Но другой лагерь организует могучее сопротивление.
"Женщины не могут быть членами Академии!" – восклицает в добродетельном негодовании академик Амага, оказавшийся восемь лет назад счастливым соперником Пьера Кюри. Добровольные осведомители, вопреки очевидным фактам, говорят католикам, что Мари еврейка, либо напоминают вольнодумцам, что она католичка. Двадцать третьего января 1911 года, в день выборов, президент, открывая заседание, говорит служителям:
– Пропускайте всех, кроме женщин.
Один из академиков, горячий сторонник мадам Кюри, но почти слепой, жалуется, что чуть было не проголосовал против нее, так как ему подсунули не тот избирательный бюллетень.
В четыре часа дня переволновавшиеся газетчики бегут писать о выборах разочарованные или торжествующие отчеты. Мари Кюри не хватило одного голоса для избрания.
Ее ассистенты и лаборанты с большим нетерпением, чем сама кандидатка, ждут на улице Кювье решение Академии. Уверенные в успехе, они с утра купили большой букет цветов и спрятали под столом, на котором стоят точные весы. Провал Мари ошеломил их. Механик Луи Раго с тяжелым чувством уничтожает ненужный теперь букет. Молодые физики подготавливают ободряющие фразы. Но говорить их не придется. Мари появляется из маленькой комнаты, служившей ей кабинетом. Ни слова о своем провале, не огорчившем ее нисколько.
В истории супругов Кюри, по-видимому, на долю других стран выпало исправлять неблаговидные поступки Франции. В декабре того же 1911 года Академия наук в Стокгольме, желая отметить блестящие работы, выполненные мадам Кюри после смерти мужа, присуждает ей Нобелевскую премию по химии. Никогда никто ни тогда, ни в последующие годы не был дважды удостоен такой награды.
Мари просит Броню сопровождать ее в Швецию. Берет с собой и старшую дочь Ирен. Девочка присутствует на торжественном заседании. Спустя двадцать четыре года она в том же зале получит ту же премию.
Кроме обычных приемов и обеда у короля для Мари устраивают и другие развлечения частного характера. Чарующее воспоминание осталось у нее от одного крестьянского праздника, когда сотни женщин, одетых в платья ярких цветов, украсили свои головы венками, на которых были укреплены зажженные свечи, пламя которых волновалось при каждом движении крестьянок.
В своем публичном докладе Мари посвящает все выпавшие на ее долю почести Пьеру Кюри.
"Прежде чем излагать тему моего доклада, я хочу напомнить, что открытие радия и полония было бы сделано Пьером Кюри вместе со мною. Пьеру Кюри наука обязана целым рядом основополагающих работ в области радиоактивности, выполненных им самим, или сообща со мной, или же в сотрудничестве со своими учениками.
Химическая работа, имевшая целью выделить радий в виде чистой соли и охарактеризовать его как элемент, была сделана лично мной, но тесно связана с нашим совместным творчеством. Мне думается, я точно истолкую мысль Академии наук, если скажу, что дарование мне столь высокого отличия определяется этим совместным творчеством и, следовательно, является почетной данью памяти Пьера Кюри".
* * *
Выдающееся открытие, мировая известность, две премии Нобеля вызывают у многих современников удивление личностью Мари, а у многих других – чувство зависти, вражды.
И шквал злобы внезапно налетает на Мари, стремясь ее уничтожить. Против этой сорокачетырехлетней женщины, такой хрупкой, измотанной трудом, предпринимается вероломный поход.
Мари, занятую мужской профессией, окружили друзья, приятели-мужчины. Она приобретает большое влияние на близких к ней людей, в особенности на одного из них. Чего же больше! И вот преданная науке женщина, всегда жившая достойно, скромно, а в последние годы еще и так несчастливо, обвиняется в разрушении чужих семейных уз, в том, что она совершенно открыто позорит имя, которое носит.
Не мое дело судить тех, кто дал сигнал к нападению, или рассказывать о том, с каким отчаянием и трагической неловкостью Мари старалась защититься. Оставим в покое и журналистов, имевших наглость оскорблять беззащитную женщину в то время, как ее травили и терзали анонимными письмами, публично грозили ей насильственными действиями, когда сама ее жизнь подвергалась опасности. Позже некоторые из них приходили к Мари просить у нее прощения, с раскаянием и слезами… Но преступление свершилось: Мари была на краю самоубийства, сумасшествия, лишилась сил, ее сразила тяжелая болезнь.
Вспомним лишь один, наименее убийственный, но наиболее грустный способ травли, которому подвергалась моя мать в этот тяжелый период своей жизни. Всякий раз, когда предоставлялся случай унизить эту единственную в своем роде женщину, как, например, в тягостные дни 1911 года не дать ученого звания, награды или забаллотировать на выборах в Академию, ей ставили в упрек ее происхождение: она была то полькой, то немкой, то русской, то еврейкой, вообще иностранкой, явившейся в Париж с целью нечистым способом захватить высокое положение.
Но всякий раз, когда дарования Мари Кюри приносили честь науке, всякий раз, когда другая страна чествовала Мари, ее осыпали неслыханными похвалами, и в тех же газетах, подписанных теми же редакторами, ее называли "посланницей Франции", "чистейшей представительницей французского гения", "национальной славой". Однако и в этом случае также несправедливо замалчивали ее польское происхождение, которым она гордилась.
Великие личности всегда подвергались яростному нападению завистников, стремившихся отыскать под бронею гения несовершенные человеческие существа. Если бы не страшная магнетическая сила известности, привлекавшая к Мари и симпатии, и ненависть, то никогда бы она не подвергалась ни критике, ни клевете. Теперь у нее были все основания ненавидеть свою славу.
* * *
Друзья познаются в беде. Мари получает сотни писем за подписью известных и неизвестных лиц, выражающих свое сожаление и возмущение по поводу нападок, которым она подвергалась. За нее сражаются Андре Дебьерн, месье и мадам Шаванн, замечательный друг – англичанка миссис Айртон и многие другие, в том числе ассистенты и ученики Мари. В университетском мире люди едва знакомые сами сближаются с ней, а такие, как математик Эмиль Борель и его жена, окружают Мари утонченным вниманием и заботой, увозят с собой в Италию на отдых, чтобы поддержать ее силы. Наряду с Юзефом, Броней и Элей, спешно приехавшими помочь ей, самым стойким защитником ее оказывается брат Пьера – Жак Кюри.
Все эти теплые чувства и участие несколько подбадривают Мари. Но ее физическая слабость с каждым днем дает себя знать все больше. Она уже не в состоянии ездить из Со в Париж и снимает в Париже на набережной Бетюн, 36, квартиру, где рассчитывает поселиться с января 1912 года. Но не дотягивает до этой даты: 29 декабря ее, умирающую, обреченную, перевозят в больницу. После двух месяцев борьбы Мари побеждает свою болезнь, но сильно поврежденные почки требуют хирургического вмешательства. Узнав об этом, Мари просит отложить операцию до марта. Ей хочется присутствовать на физическом конгрессе в конце февраля.
Больную превосходно оперировал и вылечил крупный хирург Шарль Вальтер. Тем не менее ее здоровье остается подорванным надолго. Она до жалости худа, не может стоять прямо. Приступы лихорадочного состояния и боли в почках вынудили бы всякую другую женщину вести образ жизни инвалида.
Как загнанный зверь, она прячется от преследующих ее физических болей и человеческой низости. Сестра сняла для нее на имя Длусской дом в Брюнуа, под Парижем. Больная Мари живет там недолго, а зачем на все мрачное время своего лечения поселяется в Тонон-ле-Бен инкогнито. Летом близкий друг миссис Айртон устраивает ее у себя в тихой вилле на морском побережье Англии. Там ее встретили с любовью и участием.
* * *
Как раз в ту пору, когда Мари особенно мрачно смотрит на свое будущее, она получает неожиданное предложение, оживившее и вместе с тем смутившее ее.
Царизм, поколебленный революцией 1905 года в России, пошел на некоторые уступки в отношении свободы слова, собраний, даже Варшава избавилась от ряда строгих ограничений. Одно сравнительно независимое и очень деятельное научное общество еще в 1911 году избрало Мари своим почетным членом. Несколько месяцев спустя польская интеллигенция задумывает большое начинание – создать в Варшаве лабораторию для изучения радиоактивности, предложить руководство ею мадам Кюри и таким образом вернуть навсегда в свое отечество самую выдающуюся в мире женщину.
В мае 1912 года к Мари явилась делегация польских профессоров, и среди них писатель Генрих Сенкевич, самый известный, самый популярный человек в Польше; не будучи знаком с Мари лично, он обращается к ней с призывом, где фразы, проникнутые глубоким уважением, соединяются с патетическими обращениями на "ты":
"Глубокоуважаемая пани, соблаговоли перенести твою блестящую деятельность в нашу страну и в нашу столицу. Тебе известны причины, в силу которых наша наука пришла за последнее время в упадок. Мы теряем веру в наши умственные способности, мы падаем во мнении врагов и мы теряем надежду на наше будущее.
…Маш. народ восхищается тобой, но он хотел бы видеть, что ты работаешь у себя на родине. Это пламенное желание всего народа. Имея тебя в Варшаве, мы почувствуем себя сильнее, мы вновь поднимем свои головы, склоненные под гнетом стольких бедствий. Да будет услышана наша просьба! Не отталкивай рук, протянутых к тебе".
Для человека менее совестливого какой удобный случай уехать из Парижа с блеском, повернуться спиной к клевете и злобе!
Но Мари никогда не следовала советам затаенной обиды. Она мучительно и честно обдумывает, на чьей стороне ее долг. Мысль вернуться к себе на родину и привлекает ее, и пугает. В том физическом состоянии, в каком находилась эта женщина, всякое решение страшит. Но было и другое обстоятельство: вопрос о постройке лаборатории, которой добивались Кюри, был решен. Бежать из Парижа значило превратить в ничто эту надежду, убить великую мечту.
Как раз в ту пору, когда Мари чувствовала себя неспособной ни к чему, ей приходилось разрываться пополам между двумя предназначениями, исключавшими друг друга. После мучительных колебаний она с душевной болью шлет в Варшаву отказ.
Мари, однако, не отказывается руководить издалека новой лабораторией под контролем своих двух лучших ассистентов-поляков – Яна Даниша и Людвика Ветенштейна.
В 1913 году Мари, еще больная, едет в Варшаву на открытие здания, построенного для исследований радиоактивности. Русские власти делают вид, что не знают о ее приезде: ни одно официальное лицо не принимает участия в торжественных чествованиях Мари. Прием на родной земле не стал от этого менее бурным. Первый раз в жизни Мари делает научный доклад на польском языке в переполненном зале.
"Прежде чем уехать, я стараюсь здесь оказать возможно больше услуг для пользы дела, – пишет она одному из своих коллег в Париже. – В среду я делала публичный доклад. Кроме того, я была и еще буду на разных собраниях. Я столкнулась с добрыми намерениями, и надо извлечь из них пользу. Эта несчастная страна, изуродованная варварской, нелепой властью, делает очень много для того, чтобы отстоять свою национальную культуру. Возможно, что настанет день, когда угнетению придет конец, а до этих пор надо продержаться. Но что это за жизнь! В каких условиях!
Я снова повидала те места, с которыми связаны у меня воспоминания моего детства и юности. Я повидала и Вислу, побывала и на кладбище, на родных могилах. Эти поездки и сладостны и печальны, а воздержаться от них невозможно".
Один из торжественных приемов состоялся в Музее промышленности и сельского хозяйства, в том самом доме, где двадцать два года назад Мари ставила свои первые опыты по физике. На следующий день польские женщины дают банкет в честь Марии Склодовской-Кюри. Среди присутствующих сидит очень пожилая, седая дама и с восторгом смотрит на ученую – это пани Сикорская, директриса того пансиона, куда ходила Манюша, малютка с белокурыми косичками. Мари встает с места, проходит меж столов, украшенных цветами, подходит к старушке и, как в далекие дни раздачи наград, робко целует ее в обе щеки. Пани Сикорская плачет, а присутствующие восторженно аплодируют.