Джим не стремился быть обязательно вождём революции, но если кто-то должен был им стать, то у Джима всё для этого было. Хоть он и говорил, что некоторые его песни родились из видений, но он всегда догадывался о мятежной и апокалиптической природе этих видений. Когда его фаны и рок-публика стали считать его главной фигурой существующего политического и социального движения, Джим остался внешне равнодушен к этому, но в глубине души был польщён.
Долгое время он считал, что музыкальные записи могут сыграть ту же роль, что книги и печатные манифесты – в предыдущих революциях. Он ещё не убедился в том, что был не прав. Но он чувствовал, что ему нужно найти новое направление, и, договорившись ещё раз встретиться с Фредом Майроу, он вернулся в Лос-Анджелес и стал одним из последователей радикального теоретика драмы, Антонина Арто и тридцати двух членов "Living Theatre", находящегося в турне по Америке.
Джим был сторонником Театра Жестокости ещё в ФГУ, когда впервые прочитал Арто. Летом 1968-го года он спрашивал Джона Карпентера, журналиста из "Los Angeles Free Press" о его друге, который участвовал в "Living". Потом он "выкачивал" информацию из Майкла МакКлюра, когда узнал, что Майкл был знаком с основателями театра – Джудит Меймена и Джулианом Беком. В ноябре Джим зачитывался статьёй о группе радикального театра в журнале "Ramparts", пока не смог пересказать такой пассаж: "Они – не просто исполнители [написанного автором Стефаном Шнеком], а странствующая группа искателей Рая, определяющих Рай как тотальную свободу, практикующих гипноз и пропагандирующих Рай сейчас; их существование, их функция – в прямом противостоянии тому репрессивному тоталитарному состоянию, которое названо Правопорядком".
В феврале 1969-го года, узнав о приезде театра в Университетский городок Южной Калифорнии, Джим просил секретаря "Doors" забронировать 16 билетов на каждое из пяти запланированных выступлений, а затем пригласил одного из актёров, Марка Аматина, на обед к себе домой.
Его домом было теперь уютное отдельное здание, которое Джим снял для Памелы на Бичвудских холмах в Голливуде. Джим был груб с Памелой и так и не представил Марка своей "половине". После обеда он грубо выгнал всех, кроме Марка.
Джим пил и глотал маленькие белые таблетки. Он предложил немного и Марку, ошибочно приняв их за бензадрин. Они безостановочно проговорили до утра.
Марк выплёскивал своё нутро, рассказывая Джиму, как сильно он изменился.
В ночь, когда я увидел "Living", я привёл с собой домой ещё тринадцать человек, которых я никогда раньше не встречал – я потерял голову после того, как сбросил одежду на сцене. Это было совсем не то, что я мечтал сделать, когда шёл туда. Хорошо! К концу следующего дня я знал, что отныне моя жизнь пойдёт именно в этом направлении. Так я стал постоянным странствующим актёром, и когда кто-нибудь советовал мне снять свои бусы, я советовал тому трахнуть себя, и шёл дальше.
" Я делал то, что считал своим политическим и духовным миссионерством, – говорит сейчас Марк, – и то, чего искал Джим. Его работа была религиозным опытом, но она стала развлечением, и он был этим страшно не удовлетворён. "Living Theatre" состоял из людей, которые пришли посмотреть, что это такое, и не смогли уйти, и Джим хотел знать об этом больше. Он сказал, что хотел бы найти способ соединить эту политическую миссию с тем, что он делал, но не знал, как это сделать или с чего начать. Он чувствовал – все ждут, что он будет говорить, готовы слушаться каждого его слова, и это была огромная ответственность, но Джим не знал, что им сказать".
Что же такое есть в "Living", что вызывает такой энтузиазм? – спросил Марка Джим. – Как можно достичь такого же рода обязанности и преданности? Что я должен делать?
Череда событий, ведшая непосредственно к уменьшению привлекательности "Doors", началась вечером в пятницу 28 февраля 1969-го года, когда "Living Theatre" представил на сцене свой революционный "круг силы, Рай сейчас". Для Джима это представление было сродни землетрясению.
Он с друзьями сидел в первом ряду, как и всю неделю до этого. Пьеса начиналась с "Церемонии Партизанского театра", в которой актёры были скупы на общение со зрителями, сказав лишь первую из пяти ключевых "расслабляющих" фраз:
Мне не разрешают путешествовать без паспорта.
"Living Theatre" отправился в турне по Соединённым Штатам после четырёх лет самоизгнания в Европе. За это время труппа стала интернациональной по составу, и из первых рук знала неприятности, связанные с пересечением границ. Они вовлекали зрителей в диалог, пытаясь добиться ответа, в муке и разочаровании выкрикивая слова.
Я не могу путешествовать свободно, ездить, как угодно!
Нас разделили с приятелем, меня произвольно отрезали от других!
Ворота Рая закрыты для меня!
Через несколько минут актёры уже были близки к истерике, и театр будто переменился. Джим, как и многие другие, был уже на ногах, выкрикивая лозунги, требуя "Рай Сейчас".
Актёры тихо ушли, затем вернулись на сцену, выждали минутную паузу, и начали работать снова, теперь со второй фразой.
Я не знаю, как прекратить войны!
И пошло: перечень недовольств, поданных со взрывной энергией.
Вы не можете жить, если у вас нет денег!
Мне не дают курить марихуану!
И наконец:
Мне не дают сбросить с себя одежду!
Само тело, то, из чего мы сделаны, есть табу!
Мы стыдимся того, что наиболее прекрасно, мы боимся того, что наиболее прекрасно!
Мы не можем относиться друг к другу естественно!
Культура подавляет любовь!
Мне не дают сбросить с себя одежду!
Актёры начали раздеваться, снимая одежду, затем стояли на сцене и в проходах, но интимные места были ещё скрыты от публики. Это была активная демонстрация запрета. Когда раздевание достигло "легальных пределов", актёры выкрикнули ещё раз:
Мне не дают сбросить с себя одежду! Я – за воротами Рая!
В этот момент появилась полиция, и представление прекратилось.
Концерт "Doors" состоялся на следующий день. После него Джим и Пэм собирались вместе провести неделю в доме на Ямайке, который уже был для них готов. Но перед отъездом в аэропорт они поссорились. Затем в аэропорту они поссорились ещё раз, и Джим отправил Памелу домой. Потом он пропустил свой самолёт. Ругаясь и мечтая о бутылке, Джим заказал место в другом самолёте и отправился в бар, где он ждал отлёта и пил. Уже на борту, во время полёта, он выпил столько, насколько смог очаровать стюардессу в первом классе. В Новом Орлеане была промежуточная остановка, где Джим снова отправился в бар и снова пропустил свой самолёт. К тому времени, когда он оформил документы на следующий рейс и позвонил в концертный зал, чтобы сказать ребятам, что немного опоздает, он был пьян.
Джим продолжал пить. Всю дорогу в Майами.
Глава 8
Жаркая, испаряющаяся южная ночь.
Ноги Джима согнуты в коленях. Одной рукой он схватился за огромный чёрный усилитель на сцене справа от него, а в другой руке держал большую бутылку пива, из которой жадно пил. На лице его появилась борода, придававшая ему какую-то мефистофельскую силу. Тёмная рубашка без воротника надета поверх чёрных кожаных штанов, чтобы спрятать выпирающий живот. Джим курил, искоса поглядывая на аудиторию.
Было несколько минут одиннадцатого, когда Джим выпил последнюю порцию пива. "Doors" задержали концерт больше, чем на час, и обстановка в зале была весьма накалённой.
Это было первое выступление группы во Флориде – результат их первого места в списке популярности университетского городка в Майами – но даже самые преданные фаны не могут терпеть так долго, когда многие из них плотно "утрамбованы" в старом гидросамолётном ангаре без сидений и вентиляции.
В темноте Рэй, Робби и Джон подошли к инструментам. Рэй бросил нервный взгляд на Джона, которого так раздражала медлительность Джима, что он отчаянно сжал пальцами барабанные палочки. Рэй перевёл взгляд на Робби, который с отсутствующим видом "убаюкивал" свою гитару, будто и не подозревая о напряжённости.
За кулисами организаторы этого концерта ругались с Биллом Сиддонзом и одним из агентов "Doors", который прилетел из Нью-Йорка – в связи с "событиями, ведущими к беспорядкам". Сиддонз поверил организаторам, когда они сказали, что максимальный кассовый сбор за концерт составляет 42.000 долларов, и согласился на твёрдый гонорар в 25.000 долларов – это было больше, чем обычно определяемые по контракту 60% общей выручки. После того, как контракт был подписан, организаторы убрали в зале сидения и продали ещё семь тысяч билетов. Билл был оскорблён и взбешён.
Джим наклонился над микшерским пультом у барабанной стойки, чтобы попросить у Винса Тринора ещё пива. Вообще-то в обязанности Винса входило наблюдение за аппаратом, ремонт и профилактика впечатляющей звуковой техники "Doors", а неофициально в его обязанности входило также снабжать Джима спиртным. Но на этот раз он отрицательно покачал головой. Пива больше нет, может быть, кока-колы?
Не отказывайся, – спокойно сказал Винс. – Мы первый раз в Майами.
Джим отвернулся, подошёл к краю сцены и отрыгнул. Вглядываясь в неспокойную темноту, он спросил, нет ли у кого-нибудь чего-нибудь выпить. Кто-то протянул бутылку дешёвого вина.
Рэй скомандовал Джону начинать первую песню – "Прорвись насквозь" – с неё "Doors" часто начинали свои концерты. Вступление они играли около 10 минут. Но это не сработало. Джим не слушал. Он разговаривал с подростками из публики, которые поделились с ним бумажным стаканчиком. "Doors" снова смолкли, когда Джим встал на ноги и схватил лёгкий блестящий микрофон.
Я не говорю о революции!
Голос его прозвучал как резкий лай, выстрел – будто начало декламации.
Я говорю о том, как хорошо-о-о провести время. Я говорю о том, как хорошо провести время этим летом. Вы все приедете в Лос-Анджелес. Мы будем лежать там на песке и полоскать в океане пальцы ног, мы хорошо проведём время! Вы готовы? Вы готт-о-о-о-вы! Вв-вы-ы-ы го-о-о-тт-о-о-о-вы! Вы готовы? Вы… вы… го-о-тт-о-о… ах-ха… Я сосу… Й-й-я сосу…
Группа начала ещё одну хорошо знакомую песню из первого альбома – "Человек чёрного хода".
Громче! Давайте, ребята! Сделайте громче! Давайте! Так. Да-а-а-а… Й-й-а-ха, человек чёрного хода -а-а…
Через четыре строчки Джим перестал петь и снова начал разговаривать. Его голос звучал примирительно. Говорил ли он так же ласково с Памелой, как с этой толпой?
Эй, слушайте, – кричал он, – я одинок. Мне нужно немного любви, и вы все… Давайте… Мне нужно всего несколько раз. Я хочу немного любви-и-и…, любви-и-и… Разве никто не хочет полюбить мою задницу? Давайте.
Толпа задыхалась.
Вы нужны мне. Вас там так много, и никто не хочет меня любить, милые, ну, давайте! Мне это нужно, мне это нужно, мне это нужно, нужны вы, нужны вы, нужны вы. Давайте! Да! Я люблю вас. Давайте! Никто не хочет сюда подняться, чтобы любить меня, да? У вас всё в порядке, baby. Это очень плохо. Я найду кого-нибудь ещё.
Музыканты буквально взывали. Когда Джим сделал паузу, они заиграли "Пять к одному", и он как будто согласился с ними, совершенно связно спев первую строфу. Затем он произнёс ещё целую речь, будто вдохновлённый жадностью организаторов концерта, запихнувших так много людей в такой маленький зал, а также и Раем Сейчас.
Вы все – скопище трахнутых идиотов!
Толпа снова задыхалась.
Вы позволяете людям говорить о том, что вы собираетесь делать! Вы позволяете людям управлять вами. Как вы думаете, сколько времени это продлится? Сколько ещё вы будете позволять им управлять вами? Сколько ещё? Может быть, вам это нравится, может быть, вам нравится, чтобы ваши морды были в дерьме…
Джим смеялся над ними, как актёры в "Living Theatre" смеялись над своими зрителями, пытаясь разрушить их летаргию.
Вы все – рабы! – кричал Джим. – Что вы думаете с этим делать, что вы собираетесь делать? это был уже охрипший крик. Потом он продолжил песню: – Твои дни танцев окончены, baby / Ночь тянется рядом".
Но песня вскоре кончилась, и Джим опять начал говорить.
Я не говорю о революции, я не говорю о демонстрации. Я не говорю, что надо выходить на улицы. Я говорю о том, чтобы нам стало чуть веселее. Я говорю о танце. Я говорю о любви к ближнему. Я говорю о том, чтобы быть вместе друг с другом. Я говорю о любви. Я говорю о любви… Любви, любви, любви, любви, любви, любви, любви. Возьмите своего трахнутого другаи любите его. Дава-а-а-й-те-е-е!.. Да-а-а-а!
Затем, чтобы подать пример, он растянул свою рубашку над головой и бросил её в публику, где она исчезла, как мясо, попавшее к своре голодных собак. Когда он это увидел, то подцепил большими пальцами рук ремень штанов и начал поигрывать с пряжкой. Это был момент, который Джим планировал с тех пор, как увидел Рай Сейчас. Он тщательно к этому готовился. Но никому в группе ничего не сказал.
Рэй предложил начать "Дотронься до меня", надеясь снова привлечь внимание Джима к музыке. Джим спел две строчки и опять остановился.
– Э-э-э-й-й-й, подождите минутку, подождите минутку. Эй, подождите минутку, это всё достало – нет, подождите, подождите, подождите! Вы сдули всё это, сдули, сдули, теперь давайте! Подождите! Я не собираюсь подбирать это дерьмо! Чёрт с вами! – голосил он.
Лицо его стало красным, голос гремел громом, микрофон почти во рту.
Дерьмо!
Толпа ревела.
Джим начал расстёгивать ремень. Рэй позвал Винса:
Винс, Винс, останови его! Не дай ему это сделать!
Винс перепрыгнул через звуковой пульт, и в два прыжка оказался за спиной у Джима, одной рукой он крепко схватил штаны Джима на пояснице, другой толкал Джима в спину, чтобы тот не мог расстегнуть застёжку.
Не делай этого, Джим, не делай этого, – уговаривал Винс.
Хотя Джим редко носил нижнее бельё, в тот вечер он надел боксёрские шорты, такие большие, что чуть ли не больше его кожаных штанов. Он собирался "уронить" штаны, не обнажаясь при этом – дойти до "легального предела", как в Рае Сейчас. Джим знал, что он делал. Он тщательно всё это спланировал. Теперь же решение Рэя и физическое препятствие в лице Винса нарушали его план. Достижение Рая опять откладывалось.
Поразительно, но группа всё ещё играла "Дотронься до меня", хотя и почти бессвязно. В конце концов Джим расслабился, и концерт продолжился.
Джим был по-прежнему совершенно пьян, хотя пиво убрали, и он больше не обращался за выпивкой к публике. Охрипший, он невнятно произносил слова. Он забывал тексты песен, путаясь в строфах, повторяясь. Он что-то обиженно говорил о том, что родился и ходил в школу во Флориде, "но потом я стал хитрее и уехал в замечательный штат, именуемый Калифорния ". Какой-то случайный знакомый из Лос-Анджелеса, с необычным именем Луис Марвин, который слышал один из первых концертов "Doors" ещё в 1966-м году, вышел на сцену с овцой, и дал её подержать Джиму.
Я бы трахнул её, ты знаешь, – сказал Джим, – но она слишком юная. – Потом он снял с одного из полицейских фуражку и бросил её в толпу перед сценой, а полицейский, подобрав фуражку, которую вернули Джиму, к общему смеху, бросил её туда же.
К некоторым фразам он возвращался снова и снова, между песнями и между куплетами. "Я хочу танцевать, я хочу веселиться" – одна из них. "Нет правил, нет границ" – другая. В его вдохновении и причинах этого вдохновения не было сомнений.
Эй, слушайте, – говорил он, – я думал, что всё это было только большой шуткой. Я думал, что над этим можно посмеяться, но буквально вчера я познакомился с людьми, которые реально всё это делают. Они пытаются изменить мир, и я хочу делать то же самое. Я хочу изменить мир.
В течение примерно часа Джим дразнил публику и призывал её присоединиться к нему на сцене, и к исходу первого часа концерта фаны двинулись вперёд. Один из организаторов заявил в микрофон, что "кое-кто допрыгается" и пригрозил закончить концерт раньше времени. Подростки немного успокоились. Но и теперь толпа из более чем сотни человек кружилась, танцевала под музыку "Doors", каким-то образом всё ещё продолжавших играть.
Мы не уйдём, пока не свернём эти скалы, – кричал Джим. Он начал танцевать с двумя-тремя девушками. Сцена раскачивалась так, что Джон и Робби думали – она вот-вот рухнет. Ещё больше подростков цеплялось за выступы на краю сцены, пытаясь подняться наверх. В конце концов один из "секьюрити", имевший чёрный пояс по каратэ, влез в толпу на сцене и профессиональным лёгким движением выкинул Джима со сцены. Он приземлился на свободном пространстве, вскочил на ноги, будто змея в человеческом обличье, и потащил за собой сотни подростков. Через несколько минут он промелькнул на балконе, помахав толпе, затем скрылся в раздевалке. Концерт закончился.
В раздевалке сидело около двадцати человек и, казалось, все они говорили одновременно, сокрушаясь, сколько погибло аппаратуры, и выражая обычное и неизбежное недовольство публикой. Позже Билл Сиддонз скажет, что Джим произнёс фразу типа: "Ах-ха, я думаю, ятаки здесь разделся". Все остальные настаивают, что он сказал другое: "А теперь поcмотрим, как Buick использует "Зажги мой огонь"". Некоторые говорят, что он смеялся, всё ещё "хорошо проводя время", и так и не сказал ничего запоминающегося и относящегося к делу. В общем, настроение было светлое. Отчасти – из-за облегчения, которое каждый испытывал после каждого концерта. А также и из-за шуток, которые последовали за сообщением о том, что Сиддонз заплатил одному полицейскому за фуражку, которую Джим с того снял и бросил в толпу. Даже несколько присутствующих здесь полицейских смеялись, вспоминая, как хорошо они провели время.
Через час только Винс и гастрольная команда "Doors" плюс несколько человек из охраны остались в бывшем самолётном ангаре, а теперь – концертном зале, упаковывая и разбирая остатки дорогой аппаратуры. Сцена была сломана и ужасно наклонена, но самое большое впечатление, вероятно, производила гора пустых винных и пивных бутылок, штанов и бюстгальтеров – в таком количестве, что можно было бы открыть магазин дамского белья с неплохим запасом товара. Винс вспоминает это так: "Каждые метр-полтора валялось чтонибудь из одежды".
Это Джиму могли помешать раздеться и приблизиться к краю, но, очевидно, никак не его публике в Майами.
Через три дня, которые Джим провёл на Ямайке, как и собирался (но без Памелы), будущее его и "Doors" было спланировано политиками из Майами, полицией и прессой. В воскресенье одна из майамских газет написала, что Джим сбросил со сцены трёх полицейских прежде, чем другие трое схватили его самого. В понедельник где-то процитировали высказывание сержанта полиции: "Вы добились того, что подросткам можно доверять. Их можно только похвалить. Этот парень сделал всё самое ужасное, чтобы начать бунт, но подростки не двигались". Исполняющий обязанности шефа полиции заявил, что, как только ему удастся найти полицейского, который даст показания о преступлениях, он выдаст ордер на арест Джима.
В тот же день политически амбициозный помощник городского управляющего раздражённо вопрошал: "Как это могло случиться в зале нашего города?"