Аргон потащил их не к зеленям, а значительно правее. Около одного пня остановился, покружился на месте. Тут, видимо, отдыхал парашютист, раздумывал, куда идти. Так оно и есть. Смолин обнаружил следы сапог, недокуренную сигарету, свежий пепел. Парашютист был здесь недавно.
- Ну, Леша, догнали! - улыбнулся Смолин. - С минуты на минуту вступим в бой. Приготовься!
Бурдин ответил обиженно, даже сердито.
- Я давно готов, старшина. В тот самый день, когда переступил порог военкомата.
- Смотри, какой запасливый. Завидно. А я, брат каждый раз заново себя готовлю. Ну! Хоть ты и готов Леша, я тебя все-таки предупреждаю: делай только то, что прикажу. Поперед батька в пекло не лезь. Когда один останешься, будешь действовать самостоятельно, пока… прикрывай нас с Аргоном.
Аргон рвался дальше: вот-вот лопнет поводок. Смолин дал ему волю.
Пронеслись через порубки.
Миновали озимые.
Выскочили на опушку, на хорошо укатанную проселочную дорогу.
Прибежали в хутор. Четыре беленьких под соломой хаты. Старые плетни. Колодцы с журавлями. Смолин ждал, что собака приведет в какой-нибудь двор. Нет, несется прямо, мимо домов. И не по улице. Задами. По огородным тропам. У крайней хаты снова выводит пограничников на дорогу, с двух сторон обсаженную липами. Под одной из них Смолин внезапно увидел лежащего в канаве человека. И тут же вспыхнул, запульсировал огонь и послышалось захлебывающееся продолжительное татаканье автомата.
- Ложись! - падая, закричал Смолин.
На какую-то долю секунды он опоздал с приказом. Бурдин уже лежал у стены хаты и стрелял короткими, прицельными очередями.
Аргон распластался около хозяина. Задние лапы поджал под себя, передние вытянул, положил на них морду, уши упали, хвост прижат к земле.
Автоматные очереди срезали бурьян, высекали искры из каменного фундамента хаты. Парашютист стрелял кучно. Поднимешься - и он мгновенно, навсегда припечатает тебя к земле.
Осторожно, ни на волосок не отрываясь от земли, Смолин приблизился к своему напарнику. Аргон полз рядом.
- Иди на сближение, Леша. Если сможешь, возьми живым. Прикрываю тебя огнем.
Он говорил глухо, в землю, но Бурдин услышал, понял.
- Живым, только живым! - откликнулся он.
- Ну! Короткими перебежками - вперед!
- Иду!
Вскочил. Метнулся влево, потом вправо. Пробежав зигзагом, упал в придорожную канаву, пополз к липам. Пули буравили гребень кювета над его головой. Вспыхивали пыльные столбики.
Прополз метров двадцать и остановился. Теперь его и парашютиста разделяла только узкая, чуть приподнятая полоска дороги. Слева, в канаве, у подножья деревьев - Бурдин, справа, тоже в канаве, в тени липы - он, враг.
Смолин перестал стрелять и приготовился для решающего броска вперед. Верил он в быстроту и ловкость Бурдина, но и не собирался ждать, пока тот в одиночку одолеет врага.
Бурдин поднялся, выскочил из канавы и стремительно побежал по горбу дороги, залитому ослепительным солнцем. Парашютист взмахнул рукой и бросил гранату. Она упала в двух шагах от Бурдина. Солдат рванулся, чтобы поднять и швырнуть ее обратно. Ему не хватило одной-единственной секунды. Взрыв опрокинул его на спину. Сотни осколков вонзились в него. Не закричал Леша, не застонал. Даже взглядом не успел попрощаться с жизнью.
Смолин вскочил в то же самое мгновение, когда парашютист метнул гранату. Бежал и ясно видел темно-зеленую, поделенную на квадратики металлическую дыньку, начиненную взрывчаткой. Хотел помочь товарищу и не мог. Видел, как Леша рухнул на землю. Хотел броситься к нему, но и этого сделать не мог. Некогда. Нельзя.
Парашютист уже бежал к лесу.
Догнать! Схватить! Живым!
Смолин бросился в погоню. Силы оставляли его. Ноги с трудом отрывались от земли. Грудь полна ветра, мокроты - дышать нечем. Глаза застилал туман.
Но и парашютист выбился из сил. Расстояние между ним и следопытом неуклонно сокращалось. Не так быстро, как хотел Смолин, но все-таки сокращалось… Собака уже не только слышала, чувствовала своего врага, но и видела. Рычала, визжала, взвивалась на задние лапы, хрипела. Она мчалась впереди Смолина и тащила его на буксире на всю длину поводка. Если он сбросит петлю с руки, Аргон увеличит скорость, догонит убегающего, вскочит ему на спину, вцепится зубами в горло.
Велик соблазн, но Смолин удержался. Рано! Опасно! Слишком большая дистанция. Не успеет Аргон сделать свое дело. Уложит парашютист его автоматной очередью.
Смолин преследовал врага, не открывая огня. Тот тоже не стрелял. Мало патронов? Или не опасается пули, поняв, что пограничник хочет взять его непременно живым?
Широкая темная спина, обтянутая пятнистой, грязно-зеленой непромокаемой курткой, медленно приближалась. На метр. Еще на метр. На три. На пять. Вот, теперь пора! В самый раз. Смолин бросил поводок. Аргон галопом устремился вперед. Парашютист повернулся, вскинул автомат, дал длинную, наугад очередь. Расстрелял до конца обойму - и напрасно. Слишком высоко взял. Ни одна пуля не попала в собаку: она оказалась в мертвом пространстве.
Аргон был уже в двух шагах от диверсанта. Еще мгновение, и он оседлает его. Но противник обладал молниеносной сообразительностью. В тот момент, когда Аргон с оскаленной пастью, разбрызгивая слюну, отделился в прыжке от земли, он ударил его ногой в живот. Собака упала и завизжала.
Смолин остался с парашютистом один на один. Лицом к лицу. Какое-то мгновение, десятую долю секунды, может быть и того меньше, они неподвижно стояли друг против друга. Оба были на исходе сил, тяжело дышали. Оба бесстрашные, яростно ненавидящие, готовые умереть, но не сдаться.
В это мгновение Смолин успел увидеть противника с ног до головы и почувствовать в нем своего возможного убийцу.
Рослый, поджарый, с железными мускулами, лет тридцати. Крупная, лобастая, как у быка, голова. Брови черные, сросшиеся на переносице, а под ними - глубокие, налитые кровью глаза. На поясе граната. Пустой патронный ранец. Пистолетная кобура. Заплечная сумка.
- Ну, вот и все, отвоевался, - сказал Смолин. - Благодари бога, что уцелел. Руки вверх!
Он знал, что эти слова лишние. Произнес их для очистки совести.
Быстро, молча, не сводя с пограничника злобных глаз, парашютист взмахнул автоматом. Целил прикладом в голову. Промахнулся и подставил себя под удар. Смолин изо всех сил саданул его кулаком по каменному лбу, но с ног не свалил, как рассчитывал.
Мужик рычал, ругался и доставал из-за пазухи гранату. Себя готов взорвать вместе с пограничником. Смолин поймал руку диверсанта, зажал ее под мышкой, вывернул так, что кости затрещали. Граната упала на землю. Смолин подхватил ее и метнул подальше, на обочину дороги. Там она и взорвалась. Парашютист воспользовался выгодным для себя моментом, ударил Смолина ногой в живот, навалился и стал молотить кулаками по голове, лицу, куда придется, а потом и душить.
Смолин и теперь не может понять, откуда у него взялись силы выдержать эту схватку. Не помнит, каким чудом удалось ему сбросить с себя убийцу, подняться на ноги и продолжать борьбу.
Ну и денек! Мало того, что Смолину пришлось пробежать около тридцати километров, потерять товарища, так еще и рукопашная. Здорово дрался детина. Живого места не осталось на Смолине. Голова проломлена. Руки покусаны. Глаза подбиты, затекли. Волосы на макушке вырваны. Лицо исцарапано, ухо надорвано.
Если бы не подоспела поисковая группа, неизвестно, чем бы закончился поединок.
Связанный по рукам и ногам, бандит лежал в канаве.
Лежал и Смолин. Руки и ноги свободны, а пошевелить ими нет сил. И голову поднять невозможно. Гудит, как трансформатор. Во рту огонь полыхает. Пьет, пьет и не может залить пожар. Тут же рядом, и не в лучшем положении, Аргон. Ему все еще больно, он все еще постанывает.
- Вставай, старшина! Начальник войск едет, - сказал встревоженно какой-то солдат, наклонившись над Смолиным.
Смолин приподнял голову и сейчас же опустил ее.
- Слыхал, старшина, чего я сказал? Машина генерала Гребенника выскочила из леса. Сюда идет. Вставай, докладывай!
Букреев и Непорожний подхватили Смолина, поставили на ноги. Не упал. Качается, но стоит. Плохо, почти ничего не видит, но смотрит.
Начальник войск выскочил из машины. Смолин попытался докладывать по всей форме, но Гребенник молча прижал его к груди. И не отпускал. Благодарил. Гордился.
Все, что надо, было сказано без единого слова.
- Товарищ генерал, Леша Бурдин убит.
Гребенник медленно отпустил Смолина и оглянулся на лежащего поперек дороги солдата. Подошел к нему, снял фуражку. Стоял с опущенной головой, скорбно молчал.
Много видел смертей генерал в своей жизни. Во время Отечественной он командовал гвардейской дивизией, состоявшей из пограничников, прошел с жестокими боями от Кавказа до Берлина и Штеттина, немало оставил людей на полях сражений. Но каждый раз, видя убитого, страдал. Ушел человек из жизни во цвете лет. Погиб гражданин, строитель, отец, сын, брат и муж. Осиротели мать, сестры, жена, дети.
К смерти не привыкают ни генералы, ни солдаты.
- Давайте положим Бурдина в машину, - сказал генерал.
Гребенник, Смолин, Букреев и Непорожний осторожно подняли с земли тело молодого пограничника, перенесли в вездеход, накрыли плащ-палаткой.
Похоронили его в Немирове на городском кладбище. Кто-то рыхлит на его могиле землю, обкладывает дерном, высаживает цветы, красит ограду, обновляет красную звезду, вырезанную на камне.
- Товарищ генерал, какие будут указания насчет задержанного? - спросил Смолин.
Гребенник подошел к бандиту, лежащему на земле, и внимательно, с нескрываемым любопытством посмотрел на него.
- Породистый гусь. Отборный. Откуда прилетел? Сколько вас было?
Парашютист взглянул на генерала налитыми кровью лазами, поджал губы, но взгляда не отвел.
- Прыгали по одному? Или все вместе?.. Где и когда разделились? Куда спрятали парашюты? Груз был?
Диверсант устало закрыл глаза.
Гребенник усмехнулся.
- Разучился разговаривать?.. Обыскать!
Пограничники подали генералу пачку документов, деньги, записную книжку, часы, компас, пистолет, нож и географическую, аккуратно сложенную карту. Гребенник бегло взглянул на бумаги, а карту развернул и стал внимательно изучать. Все ее квадраты, над которыми были выброшены парашютисты, ясно отмечены черным карандашом.
- Прекрасно! - воскликнул генерал, - Вы облегчили нам работу, господин парашютист, - Повернулся к солдатам, приказал: - Погрузите его в машину. И вы поедете со мной, старшина!
- Товарищ генерал, у меня к вас просьба.
Гребенник положил руку на плечо Смолина.
- Слушаю.
- Не для себя прошу, товарищ генерал. В селе Корневищи проживает мальчик Петя… Фамилию не знаю. Пастух. Это он показал нам с Бурдиным, куда направился парашютист.
- Ясно. Просьба законная. Наградим Петю медалью, именными часами.
- Я не про это, товарищ генерал. Хлопчик запуган до смерти. Боится, что убьют. Хорошо бы заехать в Корневищи…
- Понял, Саша! Обязательно заедем. Садись. Поехали!
Большая, брат, у нас беда. Погиб мой друг, самый лучший, самый скромный солдат заставы Алеша Бурдин. Все, от повара до начальника, любили и уважали его.
Дело было так. Вместе мы преследовали нарушителя, догнали, вступили в бой. Враг метнул гранату, когда Леша пошел на сближение с ним. Понимаешь, нам надо было взять его тепленьким. Мертвый нарушитель не имеет такой цены, как живой. Наверное, мы пожадничали, погорячились. Надо было, наверное, преследовать его на расстоянии, а потом, улучив удобный момент, вывести из строя.
Известное дело, после драки кулаками машешь лучше, чем во время драки.
Извини, брат, сегодня я пишу бестолково. С одного на другое перескакиваю. Надеюсь, ты все поймешь.
Пропал наш Леша сразу. Без единого крика, без стона. Был - и не стало. И с жизнью и со мной не попрощался. Почему так получается, что раньше всего погибают самые лучшие люди, самые сильные, самые красивые,? Им бы еще жить и жить, дела большие делать, а они уходят от нас.
Вся наша застава, вся комендатура печалится о Бурдине. Но что наше горе по сравнению с материнским. Представляешь, что было с матерью Леши, когда она получила извещение. Война давно кончилась, а похоронные из наших пограничных краев все идут и идут! И еще не одна мать потеряет своего сына. Ничего не поделаешь, такая у пограничников служба. Если ты не успеешь прихлопнуть врага, так он с тобой расправится.
Надо было бы мне написать особое письмецо матери Леши, рассказать, как оно все было. Надо! Хочу, а не могу. Рука не поднимается. Что я сейчас могу сказать ей? Какими словами утешить? Ничего за душой не имею. Сам себя не могу успокоить. Может быть, через неделю или через месяц соберусь с силами, что-нибудь напишу.
Ах, Леша, Леша! Самостоятельный был человек. Гордый и скромный. Ничего не брал ни у кого, а давал все, что имел. Делал все, что положено солдату. И еще столько же, сверх нормы. Любил молчать. Но когда говорил - всех невольно заставлял себя слушать. Песни пел лучше всех.
Не услышим мы больше его голос.
Замечательный был парень, но цены настоящей себе не знал. Все в мою сторону, бывало, поглядывал. Все старался делать так, как старшина Смолин. Ни в чем не хотел отставать, И веяний раз норовил попасть вместе со мной на границу.
И в тот день он сам напросился в поисковую группу. Жил бы, если бы я не взял его с собой. Если бы я знал!..
До сих пор слышу и чувствую, как он, тяжело дыша, бежит по моему следу за мной с Аргоном. До сих пор вижу его красивое, пышущее жаром, с блестящими глазами, облитое потом лицо.
Не дает он мне покоя ни днем ни ночью. Места себе не нахожу. Не сплю. Не ем. Только курю и пью крепкий чай. Три дня прошло с тех пор, а у меня все еще рука дрожит, а в голове битое с текло шуршит. И на ногах еле держусь. Больше лежу, чем стою. Надолго, видно, вышел солдат из строя. В санчасти сделали мне какой-то укол. Не помогло.
Разговаривать избегаю. Разучился. На каждом слове спотыкаюсь. Заикой, брат, стал. Честное слово.
Лежу и все думаю, думаю, думаю, как я мог допустить, чтобы Леша погиб? Понимаешь, он всегда, в каждое мгновение готов был к схватке с врагом. Он был заряжен на победу, только на победу. Отличный был солдат. Нас было двое, не считая Аргона, а нарушитель один. Мы были в десять раз сильнее его, и все-таки Леша погиб. Не сумел я надежно прикрыть его огнем своего автомата. Такого человека не сберег!
Три дня и три ночи думаю все об одном и том же, но так ни до чего и не додумался. Тяжесть на душе такая, что по-собачьи выть хочется. Белый свет не мил.
Больше всех на заставе перепугана Юлия. Плачет. Не отходит от меня, как от маленького. А я даже ее видеть не могу. Отворачиваюсь к стенке и не отвечаю на ее вопросы. Тошно от всех и всего.
Поговорил вот украдкой с тобой, и вроде немного полегчало. Напиши, брат, что ты обо всем этом думаешь. Твое слово, сам знаешь, я ценю. Как прикажешь, так и жить буду.
Наступает наш очередной перекур, и я говорю Смолину:
- Ну, и что же вам ответил ваш друг?
- Точно не помню, давно это было. Большое письмо прислал. Известное дело, успокаивал. Звал к себе погостить. Ну, дали мне отпуск, и я поехал.
- Ну, а теперь как вы думаете обо всем этом? Не кажется ли вам, что Бурдин тогда не мог поступить иначе?.. Он изменил бы и себе, и вам, своему учителю, если бы не бросился на парашютиста.
Смолим покраснел, пожал плечами и ничего не сказал. Понятно! Не будем бередить старые раны. Переключимся на более безопасную тему. Я сказал:
- Многие молодые пограничники, особенно следопыты, изучают вашу боевую биографию. Хотят стать такими, как вы, берут с вас пример. Встречал я на западной границе ваших воспитанников, учеников. Ну, а вы, Александр Николаевич, кому подражали, у кого учились, чьим воспитанником себя считаете?
Смолин оживился:
- Немало было воспитателей, учителей, друзей у меня. О них я говорил вам. Но есть и еще один, самый главный, самый дорогой.
- Кто это?
- Один из самых первых пограничников. Генерал Гребенник Кузьма Евдокимович.
- Начальник войск округа?
- Ну! С ним свела меня судьба в самую золотую мою пору. Он повлиял на мою пограничную жизнь.
- Интересно, Расскажите.
- В двух словах не расскажешь.
- Я выслушаю и тысячу. Давайте!
- Без Гребенника вам никак не обойтись. Следопыт Смолин - это самый махонький участок границы. Гребенник - это вся граница.
- Объясните мне, пожалуйста, дорогой Саша, как следопыт может подражать в своей работе начальнику войск, генералу?
- Не всю же жизнь он был генералом. В молодости охранял границу рядовым бойцом. Вот тому рядовому я и подражал. Между прочим, в генерале Гребеннике и сегодня живет солдат в буденовке. Вам надо встретиться с ним.
- Я встречался. Давным-давно. И даже очерк о нем напечатал лет двадцать назад. Кузьма Евдокимович немало хорошего говорил о вас, вспоминал совместную службу, рассказывал, как однажды ночью на заставе беседовал с вами и вашими товарищами.
- Ну, вот вам и все карты в руки. Козыряйте!
Пожалуй, Смолин прав.
Генерал Гребенник
Туманным осенним днем из управления пограничных войск округа вышел высокий плотный человек в генеральской шинели. Легким стремительным шагом он пересек многолюдный тротуар, подошел к машине.
Адъютант открыл переднюю дверцу машины, пропустил генерала и ловко вскочил на заднее сиденье.
Шофер Чумак, сверхсрочник, бывалый старшина, медлительно, осторожно повернул голову вправо и молча, одними глазами, умеющими все видеть и запоминать, спросил; "Куда прикажете, товарищ генерал?"
- На границу!
И эти слова и особенно тон, каким они были произнесены, ясно сказали шоферу и адъютанту, что генерал находится в боевом настроении.
Кузьма Евдокимович Гребенник понимал все огромное значение штабной работы, умел в течение многих часов сидеть за бумагами, кропотливо изучая тот или иной вопрос. Но любви ко всему этому, однако, не испытывал. В пограничной службе он любил всей душой только живое общение с чудесным пограничным народом, живущим на заставе, в комендатуре, отряде. Оттого-то он значительную часть своего рабочего времени и проводил непосредственно на границе.
Машина, часто сигналя, медленно, осторожно пошла по городу. Густой тяжелый туман наполнял улицы. В седом мраке тревожно звенели трамваи, перекликались автомобили. Моросил мельчайший осенний дождь. Остро тянуло промозглой сыростью.
- Ну и погодка!.. Стоп, товарищ старшина!
Чумак остановил машину. Генерал соскочил на тротуар, скрылся за зеркальной дверью большого продовольственного магазина. Вернулся он через несколько минут с коробкой конфет.
"Зачем конфеты? - с удивлением подумал адъютант. - Для кого? Вроде не в гости едем?"
- Поехали!