Это фантастика. Но абсолютно ненаучная. Не ищите в этих повестях космических путешествий или встреч с пришельцами. Они - о Фантастике, которая сопровождает каждого из нас всю жизнь, живет рядом, но открывается только тем, кто ее достоин. Во-первых, детям. А во-вторых, тем взрослым, которые сумели сохранить в себе детство. А уж тогда с нами такое происходит - ну, просто фантастика!
Содержание:
-
Глава первая - КЕША И ГЕША 1
-
Глава вторая - КЕША, ГЕША И КОЗЛЯТНИКИ 2
-
Глава третья - КЕША, ГЕША И СТАРИК КИНЕСКОП 4
-
Глава четвёртая - КЕША, ГЕША И ЧУДЕСНЫЙ МИР ДУХОВ 5
-
Глава пятая - КЕША, ГЕША И БРАТЬЯ-БЛИЗНЕЦЫ 7
-
Глава шестая - КЕША, ГЕША И ВЕЛИКАЯ ТАЙНА 9
-
Глава седьмая - КЕША, ГЕША И ВЕЛИКАЯ ТАЙНА (Продолжение) 10
-
Глава восьмая - КЕША, РЫЖИЙ И ВИТЬКА ТРЁШНИЦА 12
-
Глава девятая - ГЕША И ИВАН НИКОЛАЕВИЧ 14
-
Глава десятая - КЕША, ГЕША И ВИТЬКИНЫ ШТУЧКИ 16
-
Глава одиннадцатая - КЕША, ГЕША И СОМОВ 18
-
Глава двенадцатая - КЕША, ГЕША И ДУХИ 19
-
Эпилог - КЕША, ГЕША И КГ-1 20
Сергей Абрамов
Рыжий, Красный и человек опасный
Сказка-быль
Глава первая
КЕША И ГЕША
Эта престранная, почти невозможная история началась в субботу, в жаркую июньскую субботу, в первый выходной первого летнего месяца, в первую субботу долгих школьных каникул. Дети в этот день не пошли в школу, а родители - на работу. В этот день не звонили будильники, нахально врываясь в утренние сны. В этот день не стаскивал никто ни с кого одеяла, не совал в руки портфель с учебниками, тетрадями, рогатками и трубочками для стрельбы жёваной бумагой, не гнал на занятия. В этот день ожидались походы в зоопарк, в парк культуры и отдыха, бешеная гонка на виражах "американской горы" и гора мороженого, лучшего в мире мороженого за семь копеек в бумажном стаканчике.
Короче говоря, это был день всеобщего отдыха, и провести его следовало с толком и со вкусом. Иннокентий Сергеевич Лавров знал это совершенно точно, и план субботнего дня был у него продуман досконально - может быть, не считая мелочей, но ведь все мелочи-то не учесть, а серьёзные этапные мероприятия утверждены ещё вчера с Геннадием Николаевичем Седых, с коим мероприятия эти и надлежало претворить в жизнь.
Иннокентий Сергеевич давно проснулся, но ещё лежал под одеялом, делал вид, что спит, ловил последние минуты уединения, когда можно подумать о своём, о наиважнейшем, подумать не торопясь, не урывками - между завтраком и, к примеру, выносом мусорного ведра, - а спокойно.
Но - ах какая досада! - не долго продолжалось спокойствие. В комнату вошла мама и сказала уверенно и властно:
- Кешка, вставай и не валяй дурака! Я же вижу, ты притворяешься…
Конечно, если бы Иннокентию было лет эдак двадцать пять, он вполне мог бы возмутиться насилием над личностью, заявить протест, не послушаться, наконец. Но моральная и экономическая зависимость от родителей не оставляла ему права на протесты и возмущения. Нет, конечно же, он вовсе не смирился, протестовал, бывало, и протестует, даже на бунты решался. Но бунты подавлялись, а последующие экономические и моральные санкции были достаточно неприятны.
Помнится, как-то собрались они с Геннадием в поход, а мать возьми да и скажи:
- Какой ещё поход, когда у тебя гланды!
Интересное кино: гланды у всех, а в поход не идти ему!
Ну, бунт, конечно, восстание, лозунги, требования всякие, а родителям это всё как комар укусил. Более того, отец заявляет грустным голосом:
- А я ещё хотел тебя с собой на рыбалку завтра взять…
Иннокентий заинтересовался, приостановил бунт, спросил у отца:
- А куда?
- Какая теперь тебе разница? - ответил тот. - Ну, на Истринское водохранилище. У дяди Вити там моторка стоит.
- Это здорово, - прозондировал почву Иннокентий, так осторожненько прозондировал.
- Конечно, здорово, - согласился отец, - только теперь для тебя рыбалочка плакала: будешь сидеть дома в наказание за скверный характер и непослушание.
А сам тогда на рыбалку поехал и, заметьте, ничего не привёз, даже окунька дохленького. А насчёт логики - полная слабость. Судите сами: в поход - гланды мешают, а на рыбалку с гландами - милое дело. Иннокентий указал ему на несоответствие, так мать вступилась.
- Сравнил, - говорит, - тоже! Там бы отец за тобой смотрел…
А самой-то и невдомёк, что в тринадцать лет человек может сам за собой посмотреть. Сейчас дети взрослеют значительно быстрее, чем в старые времена. Явление известное, но родители, признавая акселерацию в мировом, так сказать, масштабе, почему-то не замечают её в стенах собственной квартиры. Это, к сожалению, всюду так, не только у Иннокентия. Они с Геннадием обсуждали эту проблему не раз и пришли к выводу, что спорить с родителями бессмысленно: их не убедить. Надо признавать за ними право сильного, вырабатывать тактику и теорию для сотрудничества, прощая им неизбежное желание руководить. Тем более что опыт у родителей немалый. Отец Иннокентия - журналист, пишет о проблемах науки и, когда не воспитывает сына, рассказывает ему такое, что дух захватывает: о телекинезе, к примеру, или о пульсирующих галактиках. А мать - врач. И гланды - её специальность. Так что тогда, с рыбалкой, и спорить-то бессмысленно было.
Геннадию легче: у него только бабушка, а родители в Японии. Они у него дипломаты и приезжают домой раз в году, в отпуск. И тогда им некогда сына воспитывать: они его долго не видели, соскучились, а желание воспитывать приходит благодаря каждодневному общению. Вот у бабушки Геннадия это желание никогда не исчезает. Она прямо-таки живёт одним этим желанием…
Мама подняла жалюзи на окне, и в комнату ворвался как раз этот самый июньский день, жаркий субботний день, и солнце мгновенно высветило паркет, пустив по нему золотую реку, по которой поплыли две лодки, два курильских кунгаса, полные синей рыбой горбушей.
Мама взяла лодки и кинула их к кровати:
- Тебе сколько раз говорить, чтобы ты не разбрасывал по комнате вещи? Быстро умывайся - и завтракать! Отец ждёт.
Иннокентий вздохнул тяжело, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, уже не были никакими лодками, пошлёпал в ванную. Плохо, что завтрак уже готов: надо было встать пораньше и проверить собственную меткость. Если пустить воду из крана, а потом зажать отверстие пальцем, то сквозь маленькую щёлку вырывается восхитительная сильная струя. Её можно направить в любую сторону, и однажды Иннокентию удалось наполнить водой мыльницу на стене. А до неё от крана добрых два метра! Правда, тогда же он устроил в ванной комнате небольшой потоп - и ему попало, но это уже издержки производства.
Эксперимент повторить было некогда, да и нельзя: мама сзади с полотенцем стояла, торопила - скорей-скорей! - будто от того, как быстро Иннокентий умоется и почистит зубы, зависела работа отца. А она совершенно не зависела ни от чего, она и не предполагалась сегодня. Это Иннокентий знал абсолютно точно, он имел с отцом накануне вечером встречу на высшем уровне, и две стороны пришли к единодушному мнению о необходимости присутствия отца на показательном запуске опытной модели самолёта КГ-1, который состоится именно сегодня, в субботу, часов эдак в двенадцать. А почему не раньше? А потому что следовало кое-что доделать, докрасить там, довинтить - как раз с десяти до двенадцати. Конструкторы рассчитывали успеть всё сделать за два часа. "К" - это был Кеша, Иннокентий Сергеевич. "Г" - Геша, Геннадий Николаевич. А цифра означала, что до сих пор Кеша и Геша авиамоделизмом не занимались.
Вообще их так все и называли: Кеша и Геша. Иногда даже соединяли их имена. Кто, допустим, ужа в школу принёс? Ответ: КЕШАИГЕША. Такое странное, почти марсианское имя: КЕШАИГЕША. Когда человеку тринадцать лет - уже тринадцать! - и он перешёл в седьмой класс - уже в седьмой! - он прекрасно понимает толк в разных там марсианских именах. Но он совсем не против, когда его величают по имени-отчеству. Это солидно. Это обязывает. Это, наконец, приятно волнует самолюбие.
Плохо то, что, кроме Кешиного отца, никто их по имени-отчеству не называет. А тот называет. Вежливо и с достоинством. Вот как сейчас.
- Иннокентий Сергеевич, не разделите ли нашу трапезу?
Тут и отвечать надо соответственно: "Отчего же не разделить? Премного благодарен".
И даже надоевший творог кажется гениальным творением кулинарии: всё зависит от того, как к нему подойти.
- Состоится ли запуск КГ-1, интересуюсь с почтением? - Это отец из-за "Советского спорта" выглянул.
- Всенепременно. - Кеша поднатуживается и вспоминает ещё одно "великосветское" выражение: "наипрекраснейшим манером".
Отец хмыкает и закрывается "Спортом", а мать говорит, нарушая заданный стиль:
- Ешь аккуратно, всё на скатерть роняешь… Сил моих нету!
Склонность матери к гиперболизации невероятна: если бы Кеша ронял на скатерть всё, то что бы, интересно, он ел? А десяток творожных крошек не в счёт, мелочи быта. Кеша собирает их в ладошку, высыпает в тарелку.
- Благодарствую. - Он не выходит из стиля. - Позвольте откланяться?
- Позволяем, - говорит мать.
И Кеша бежит к двери, крича на ходу:
- Папка, ты не уходи никуда! В двенадцать, помнишь?
Хлопает дверь - и вниз с шестого этажа.
Бежать по лестнице можно по-разному. Можно через ступеньку - способ проверенный и довольно тривиальный. Можно через две - тоже часто встречающийся в практике способ. Но если левой рукой опираться на перила, то можно прыгать сразу через несколько ступенек. Кешин рекорд - пять. Гешка однажды прыгнул через семь, но сам своего рекорда больше не повторил. А у Кеши всё стабильно: не один раз через пять ступенек, а всё время, до двери подъезда, махом через порог, и бег с препятствиями окончен. Дальше начинается бег по пересечённой местности, а с кроссом у Кеши полный порядок, тут он даже Гешу с его семью ступеньками обставит как миленького.
Геша ждёт Кешу на лавочке у подъезда, сидит пригорюнившись, прижимая к груди КГ-1, завёрнутый в чистую простыню. У Кеши возникает сильное подозрение, что простыню Геша стащил у бабки: это хорошая индийская простыня с цветочками, новая, крахмальная. Геша качает модель, как мать любимого ребёнка, только колыбельную не поёт. Кеша садится рядом:
- Ты чего раскис?
Несмотря на общее марсианское имя, Кеша и Геша абсолютно не похожи друг на друга. В их дружбе проявляется всесильный закон единства противоположностей. Кеша рыж, коренаст, шумен. Геша - чёрен, щупловат, тих. Геша типичный интеллигентный ребёнок. Ему бы скрипку в руки, на шею бант и: "А сейчас, товарищи, юный вундеркинд Геннадий Седых, тринадцати лет, исполнит полонез Огинского!" Но нет, не исполнит: слуха у Геши нет. У него нет ни слуха, ни голоса, но он любит петь и поёт всё без разбору.
Геша всегда несколько томен и грустен: он считает, что это ему идёт. Он поднимает воротник школьной курточки, скрещивает руки на груди, прислоняется к стенке. Он мыслит, не тревожьте его. Может быть, он пишет стихи? Опять-таки нет: за свою жизнь Геша сочинил лишь одно двустишие такого сомнительного содержания: "А у Кешки, а у Кешки не голова, а головешка", в коем намекал на цвет волос своего друга, за что и был бит другом.
У интеллигентного Гешки была одна, на взгляд бабушки, ужасная страсть: он любил паять. То есть не просто паять - кастрюли там и чайники. Нет, он паял схемы.
Это красиво звучит - паять схемы. Геша паял схемы радиоприёмников, припаивал конденсаторы, сопротивления, полупроводники всякие, потом укладывал всё это в пластмассовый корпус, купленный на нетрудовые доходы в магазине "Пионер", что на улице Горького, и поворачивал колёсико, которое должно было включить этот приёмник, дать ему голос или просто звук. Вы думаете, звука не было? Звук был, и в этом-то и заключалась великая сила Геши: его приёмники всегда работали, и работали не хуже магазинных.
Конечно, у него валялось дома два-три приемничка, ещё не доведённых до совершенства. А остальные давно нашли своих хозяев: Геша был щедр и раздаривал поделки друзьям. Он дарил их, грустно улыбаясь, просто запихивал в руки: "Берите, берите, мне не нужно, я ещё сделаю".
Например, у Кеши имелось восемь разноцветных коробочек, до отказа набитых радиодеталями. Коробочки принимали "Маяк" и прочие программы с музыкой и песнями, которые не умел, но любил исполнять безголосый Геша. А Кеша, напротив, исполнял их с некоторым умением.
У Кеши, конечно, внешность не тянула на высокую интеллигентность. Таких, как Кеша, снимают для книг о детском питании, что в раннем детстве с ним и произошло: какой-то залётный фотограф, знакомый отца, щёлкнул его своим "никоном" и поместил в журнале "Здоровье" с зовущей надписью: "Он ест манную кашу".
К слову сказать, Кеша действительно ел манную кашу. И что самое ужасное, он писал стихи. И стихи эти печатались. Правда, пока лишь в стенной газете, но вы же сами знаете, как трудно начинают великие…
В довершение ко всему перечисленному Кеша не умел паять. Когда дело доходило до молотка, рубанка или паяльника, таланты Кеши заканчивались. Нет, он не был мастером и даже не мог быть подмастерьем. Но зато он умел руководить и вдохновлять.
И Геша высоко ценил это довольно распространённое среди человечества умение. Геша говорил, что в присутствии Кеши ему гораздо лучше работается.
Модель КГ-1 была сработана Гешей как раз в присутствии Кеши. Кеша скромно хотел зачеркнуть букву "К" на фюзеляже самолёта, но друг воспротивился.
- Я без тебя бы сто лет возился…
А так сто лет сжались до размеров недели, и вот вам финал: запуск модели на пустыре возле детских песочниц. Финал - это торжество, а Геша был грустен…
- Ты чего раскис? - повторил Кеша, потому что видел, что Гешка действительно чем-то всерьёз расстроен.
- Плакали наши испытания.
- Это почему?
- Козлятники победили.
- Когда?
- Почём я знаю? Сегодня утром, наверно…
Кеша посмотрел на пустырь. Рядом с песочницами стоял крепко врытый в землю двумя ногами-столбами зелёный стол, стол-великан, могучий плацдарм для домино. И плацдарм этот был занят прочно и, видимо, навсегда. Козлятники действительно победили.
Глава вторая
КЕША, ГЕША И КОЗЛЯТНИКИ
- Где же теперь в футбол играть? - растерянно спросил Кеша.
Известно, в минуту растерянности на ум приходят самые что ни на есть нелепейшие мысли. Ну, спрашивается, при чём здесь футбол, когда на руках у Геши модель нелетанная, неиспытанная, можно сказать, ещё не родившаяся? Поэтому Геша и сказал саркастически:
- На проезжей части улицы - где ж ещё!
Гешу футбол в этот момент не волновал, хотя лучшего вратаря не существовало во всех дворах на правой стороне Кутузовского проспекта. Но футбол в текущий момент был делом двадцать пятым. А первым делом была, конечно же, кордовая модель, чудо-аэроплан с красными крыльями и бензиновым моторчиком. Её на проезжей части улицы не запустишь: это вам не в футбол играть.
Конечно же, козлятники заняли лишь малую часть пустыря, но и это уже было катастрофой. Разве какой-нибудь взрослый человек допустит, чтобы рядом с местом его раздумий кто-то гонял рычащее и воняющее бензином создание или грязный мяч, которым можно попасть в голову, в руку, в комбинацию костяшек домино на столе.
"Бобик сдох", как говаривал слесарь Витя, принимая скромную трёшку от Гешиной бабушки или Кешиной мамы в благодарность за мелкий ремонт водопроводной аппаратуры.
- Слушай, Гешка, - загорелся Кеша, - а давай пойдём к ним и попросим разрешения пустить самолёт, а?
- Ты идеалист, - сказал Геша. - Такие никогда не разрешат.
- О людях надо думать лучше, - настаивал идеалист Кеша.
- О людях надо думать так, как они того заслуживают, - недовольно сказал Геша, но всё же встал, оправил индийскую простыню на модели, вздохнул тяжело: - Пошли попробуем?
- Рискнём…
Они медленно - так идут на казнь или к доске, когда не выучен урок, что почти одно и то же, - пошли сначала по асфальтовой дорожке, потом по траве мимо школьного забора - словом, привычным маршрутом "бега по пересечённой местности". Они подошли к свежеврытому столу и остановились. За столом шла баталия.
- Дубль-три! - орал пенсионер Пётр Кузьмич, общественник, член общества непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении, личность несгибаемая, поднаторевшая в яростной борьбе с пережитками капитализма в квартирном быту. - Дубль-три! - орал он и шлёпал сухонькой ладошкой о зелёное поле стола, сухонькой ладошкой, к которой намертво приклеилась чёрная костяшка "дубль-три". А может, вовсе и не приклеилась, а просто ускорение, с которым Пётр Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку, превышало земное, равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду и присущее свободно падающей костяшке.
- Это хорошо, - спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер - Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный в общественных делах. - Это хорошо, - ответствовал он и аккуратно, тихонько прикладывал свою костяшку к ещё вибрирующему "дублю" Петра Кузьмича.
- Смотри, Витька! - угрожающе говорил Пётр Кузьмич своему напарнику - как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трёшница.
- Я смотрю, Кузьмич, - хохотал Витька, - я их щас нагрею, голубчиков! - И удар его ладони о стол, несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция "Москва".
А у Павла Филипповича напарником был некто Сомов - тихий человек из второго подъезда. Он был настолько тих и незаметен, что кое-кто всерьёз считал Сомова фантомом, призраком, человеком-невидимкой. Был, дескать, Сомов, а потом - ф-фу! - и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали совершенно точно, что Сомов существует, и даже были у него дома: ходили с депутацией за отобранным футбольным мячом. Помнится, они мяч гоняли, и кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова. А тот - тихий человек, не ругался, не дрался, просто взял мяч и пошёл домой во второй подъезд. Тихо пошёл - не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего раза. С ним дело ясное: для него этот стол - кровная месть за тот случайный удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу с Гешей, на их модель под простынёй тоже посмотрел, заметил, что на мяч она не похожа, успокоился и приложил свою костяшку к пятнистой пластмассовой змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.
- Товарищи, - сказал Кеша, прежде чем Пётр Кузьмич снова замахнулся для богатырского удара, - мы к вам с просьбой.
Пётр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:
- Ну, пионеры, давай быстрее.