Алика определили учеником слесаря-сантехника. Он пришелся в бригаде ко двору, заимел кепку с пуговкой - как у бригадира, вечно таскал за поясом комбинезона разводной "газовый" ключ - для форсу, как тяжелый знак профессии. Пользоваться им пока не приходилось. Сварщики варили трубы, а бригада устанавливала батареи центрального отопления - деликатная работа, куда ученика не допускали. Смотреть смотри, а ключиком не лезь.
Смотрел. Помнил пащенковское: мужчина должен уметь все. Мама вызывала слесаря, когда тек кран или засорялась труба, вся семья взирала с благоговением на великого умельца, ничего не понимая в его деле. Теперь не придется "варяга" звать, Алик сам справится. Он - мужчина.
Дашка работала в бригаде маляров, и ей уже доверялся даже краскопульт. Девчонки в бригаде - немногим старше Дашки, только-только из профтехучилища. Бригадирше, пожилой женщине, все равно, кого учить: их или Дашку. Дашка прослыла способной, удостоилась лестного бригадиршиного предложения:
- Закончишь школу - айда ко мне в бригаду. К делу ты с душой относишься, а заработки у нас хлебные.
Дашка обещала подумать, чтобы не обижать бригадиршу. Сама для себя все давно решила: станет геологом. Или географом. В общем, путешественником. Горячили ей лоб вольные ветры дальних странствий. Одно теперь останавливало: как с Аликом быть? Он в Москве, она в экспедиции - нехорошо. Утешалась: школу надо закончить, в институт поступить, почти шесть лет проучиться - срок немалый. Там видно будет.
Алик знал о ее мечтах, но всерьез к ним не относился.
Его не волновали завтрашние заботы, нынешних по горло хватало. Через несколько дней - городские соревнования. Бим подходил, напоминал, и Александр Ильич домой звонил, спрашивал: как успехи? А какие успехи? Двести пять - ни сантиметром выше. Да и этот результат не очень стабилен. Нет-нет - а собьет планку. Понимал, что у каждого возраста есть свой предел. И так он свой предел с помощью "нечистой силы" легко приподнял. Такая высота в его годы - почти сенсация. Из молодежной газеты корреспондент на стройку приходил, интервьюировал Алика. В воскресном номере появилась заметка под названием: "Есть смена мастерам!" Корреспондент не утерпел, воспользовался подсказанной Аликом фразой-каламбуром, написал в конце: "Кто прыгнет выше Радуги?" По всему выходило, что - никто. Но Алик нервничал: не шла высота. Похоже, что у дара оказалось еще одно "пограничное условие" и выполнялось оно без исключений: двести пять сантиметров, дальше - потолок, как ни изнурял себя Алик тренировками.
И не соревнования тревожили Алика. Соревнования - ерунда! Выиграет он их. Но что дальше будет? Прибавит ли он когда-нибудь толику к заколдованным двумстам пяти? Прыгнет ли "выше Радуги"?
Поделился заботами с Дашкой:
- Тренируюсь, как псих, сама знаешь, а с места не сдвигаюсь.
- Может, стоит отдохнуть? - сердобольно посоветовала Дашка. - Есть такой термин в балете - "затанцеваться". То есть - переработаться. Мне кажется, ты затанцевался.
Похоже, Дашка права. Буркнул нехотя:
- Отдохну. Отпрыгаю соревнования и месяц к планке не подойду. Гори она ясным огнем…
Они сидели на подоконнике в квартире на втором этаже. Широкий подоконник, жильцы загорать смогут. Дашка обняла двадцатилитровый бидон с краской, который какой-то умник забыл на окне. Алик мельком подумал: снять бы его, переставить на пол, не ровен час - загремит вниз. И еще подумал: лучше бы Дашка не бидон обнимала, а его, Алика. Но не сказал о том вслух, постеснялся. Только накрыл своей ладонью Дашкину - узенькую в белых пятнах краски. Так и сидели.
- А Фокина мне жалко, - сказала Дашка.
- Почему? - удивился Алик.
- Был первым прыгуном, в ус не дул, а лучший друг ему такую свинью подложил.
- Какую такую?
- Вот такую, - осторожно высвободила ладонь, широко развела руки, показав, какую свинью Алик Фокину подложил, а потом опять аккуратно просунула свою ладошку под Аликову - на место. Засмеялась, довольная шуткой.
Алик возмутился ее словами. При чем здесь он? Если Фокин завтра начнет писать стихи лучше Алика, то выходит, называть его предателем? Вздор!
- Не я, так другой. Прыгать лучше надо.
- Он неплохо прыгает. Бим так считает.
- Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания.
- А ты и обиделся. Ой, сиротка…
- Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы.
- Он их слабому отдает.
- Помогут они слабому как мертвому припарки…
И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелегкая: злость подавила разум. И откуда она взялась - чертова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идет высота…), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость - от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы ее, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть…. Поздно.
- Знаешь, о чем я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил, заходил по комнате. - Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех подготовил…
- Алик, ты с ума сошел! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь.
Не верил. Конечно, не верил…
- Не верю? Еще как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой.
Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
- Не по пути? И пожалуйста! - резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон - непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжелый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и - не успел. Только упал грудью на подоконник, обреченно смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съемке, перевернулся в воздухе - только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стекла, с трудом "выбитые" прорабом на складе управления. Вчера утром на планерке он с гордостью сообщил о том бригадирам. Алик тоже был на планерке, слышал.
- Что я наделала? - Дашка лежала рядом на подоконнике.
Слезы, что грязноватой дорожкой прошлись по ее щекам, мгновенно высохли - от испуга. Алик взял ее за руку, притянул к себе, погладил по волосам - осторожненько. И она опять заплакала - в голос, по-бабьи, прижалась лицом к замасленному комбинезону Алика. Алику было не очень удобно: разводной ключ за поясом больно впился в живот. Но он стоял не шелохнувшись.
Забыты все слова, только что сказанные, зачеркнуты напрочь - не было их. И ссоры не было. А был только день, обычный летний день, а посреди дня - двое. Он и она. Как в кино.
Ну и, конечно, - разбитое стекло внизу. Этого не зачеркнешь, как ни старайся.
Алик нехотя отодвинул Дашку.
- Перестань реветь. Подумаешь, стекло. Не человека же ты убила?
- Да-а, "поду-умаешь", - всхлипывала Дашка, вытирала грязными ладошками слезы. Скорее - размазывала по щекам. - Что теперь будет?
- Ничего не будет. Слушай меня. Я - железный, сама говорила, - и подтолкнул ее к выходу. - Пошли вниз. Там уже хватились.
У ящика со стеклом стояла, казалось, вся стройка. Стоял прораб. У него было лицо человека, только что приговоренного к повешению: веревка намылена и спасения нет… Стояли бригадиры, вполголоса переговаривались, соболезнующе поглядывая на приговоренного прораба… Стоял Бим, явно взволнованный. Во всех неполадках на стройке он тайно подозревал своих учеников и панически боялся, что подозрения когда-нибудь оправдаются. До сих пор он ошибался - до сих пор… Стоял Фокин, тяжко задумавшись о собственном будущем. Он работал со стекольщиками, и с завтрашнего дня они как раз собирались приступить к замене расколотых стекол в квартирах. Теперь придется передохнуть… Стояли Торчинский с Гулевых. Этим было просто любопытно знать, как развернутся события: шутка ли - такое ЧП!..
Алик протиснулся сквозь плотную толпу любопытствующих и подошел к прорабу. Громко, чтобы все слышали, сказал:
- Моя работа, товарищ прораб.
- Не мешай, парень. Не до тебя, - отмахнулся прораб.
- Как раз до меня, - настаивал Алик. - Это я сбросил бидон со второго этажа.
Тут до прораба дошел наконец смысл слов Алика, Он оторвал взгляд от любезного ему ящика и уставился на школьника, как будто впервые увидел.
- Каким образом? - только и спросил, потрясенный откровенным признанием.
- Нечаянно. Какой-то идиот оставил его на подоконнике, окно было раскрыто. Я хотел переставить бидон на пол - от греха подальше - и не удержал.
- Ты-ы… - прораб глотнул воздух, словно ему его не хватало, хотел добавить что-то крепкое, соленое, но сдержался, только рукой махнул.
- Я найду деньги, - быстро сказал Алик. - Я заплачу.
- Деньги… - сказал прораб. - При чем здесь они? Ты мне стекло найди. Последний ящик со склада выбил, надо же… Чем теперь окна забивать? Фанерой?
- Подождите, стойте! - к месту действия продиралась зареванная Дашка, до которой (далеко стояла, не решалась подойти ближе) только сейчас дошел смысл происходящего. - Это не Алик! Это я толкнула.
- Нечаянно? - с издевкой спросил прораб.
- Нечаянно.
- Тоже переставить на пол хотела?
- Нет, я с подоконника спрыгнула, а он упал.
- Подоконник?
- Да бидон же…
- Не слушайте ее, товарищ прораб, - твердо вмешался Алик. - Несет чушь. Дев-чон-ка! - постарался вложить в это слово побольше презрения. - Я свалил и - точка, - и подмигнул Фокину: мол, уведи Дашку.
И верный Фокин мгновенно понял друга, схватил плачущую Дашку в охапку, потащил прочь, приговаривая:
- А вот мы сейчас умоемся… А вот мы сейчас слезки вытрем…
Дашка вырывалась, но Фокин держал крепко. Еще и Гулевых с Торчинским вмешались - помогли Сашке: тоже не дураки, сообразили, что Дашка Алику сейчас - помеха в деле.
- Погоди, прораб, - вмешался бригадир слесарей, руководитель практики у Алика. - У смежников на доме третьего дня я видел такой же ящик. А они, как ты знаешь, сдавать дом не собираются. Кумекаешь?
Прораб взглянул на бригадира с некой надеждой.
- Точно знаешь?
- Не знал бы - не лез.
- Бери мою машину и - пулей к ним. Проверишь - позвонишь. А с их прорабом я договорюсь, - потер в волнении руки. - Неужто есть спасение?
Публика потихоньку расходилась. Прораб строго посмотрел на Алика, сказал:
- Хорошо, что честно признался, не струсил. А заплатить, конечно, придется. В конце практики твой заработок подсчитаем и вычтем, что положено. Понял?
- Понял, - с облегчением ответил Алик.
Он был искренне рад: история заканчивалась благополучно. В том, что у смежников стекло найдется, не сомневался даже прораб: знал, что бригадир впустую не говорит, не обнадеживает. И Алик это давно понял: не первый день с бригадиром трудится.
Бим к нему подошел.
- Скажи честно, Радуга, взял грех Строгановой на себя?
- А если бы и так? - запетушился Алик.
- Если так, то неплохо. Мужчина должен быть рыцарем.
Что это все стараются Алику объяснить, каким должен быть мужчина? То Пащенко свой взгляд на сей счет доложил, теперь Бим. А Алик, выходит, - копилка: что ни скажут - собирает и в себе суммирует.
А Бим - с чего бы? - похлопал его по плечу, бросил, уходя:
- Растешь в моих глазах, Радуга. Не по дням - а по часам.
Как будто Алику так уж и важно, растет он в глазах Бима или нет. А все-таки приятными показались Алику последние слова педагога. Что за примитивное существо - человек: обычной лести радуется…
Потом к Фокину подошел, спросил:
- Куда Дашку дел?
- Домой отвел.
- Брыкалась?
- Не то слово. Просто психическая…
- Спасибо тебе.
- Рады стараться, ваше благородие!
И все. Ни слова больше. Старая и крепкая дружба не терпит лишних слов, боится их. Гласит поговорка: сказано - сделано. У Сашки с Аликом - все наоборот: сделано - значит, сказано.
Разошлись по рабочим местам: еще целый час до звонка. Алик думал с раскаянием: "Подонок ты, Радуга. Заподозрил друга черт знает в чем, наговорил Дашке с три короба. Выдумал тоже: завидуют тебе… Скорее ты Сашке завидовать должен: это он - настоящей мужик, а ты - истеричная баба…"
Таскал на этаж радиаторы центрального отопления, представлял, как позвонит вечером Дашке, что они скажут друг другу.
17
Под городские соревнования отвели Малую спортивную арену в Лужниках. Каков уровень! Поневоле зазнаешься… Наро-оду на трибунах - пропасть! Места бесплатные, погода отличная, зрелище любопытное - отчего же не посетить. Свистят, орут знакомым на поле, едят мороженое. Репродукторы надрываются: "Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена…"
Алик вышел из раздевалки, посмотрел по сторонам, послушал - даже поежился. Привык он бороться один на один с планкой, в пустом школьном зале, куда только нянечка иногда заглянет, скажет: "Еще не отпрыгался, болезненький?" И никого больше. А тут - зрители. Хлеба и зрелищ им подавай. Хлеба они дома поели, а за зрелищами сюда явились. Будет им зрелище.
На футбольном поле возле ворот одиноко сидел Пащенко. Алик увидел его, закричал обрадованно:
- Валерка! - помчался к нему.
Обнялись, похлопали друг друга по спинам - давно не виделись, нынче уже третий день пошел, как Алик к Вешалке домой заезжал, книгу отвозил.
- Как самочувствие? - строго спросил Пащенко.
- Жалоб нет.
- Какие прогнозы?
- Думаю всем рекордам дать мое звонкое имя.
- "Имя рекорда - Радуга". - Пащенко произнес это и прислушался: как звучит? Звучало красиво. Заметил с сожалением: - Не то что - "Имя рекорда - Пащенко". Скучная у меня фамилия.
- Прыгнешь на двести сорок - зазвучит царь-колоколом.
- Лучше ростовскими колоколами. Царь-колокол никогда не звонил, если ты помнишь.
Алик засмеялся. Опять уел его всезнайка Пащенко. Знал Алик историю самого большого колокола, который так и не удалось повесить в звоннице, знал, да запамятовал. А Пащенко ничего не забывает, тягаться с ним бессмысленно.
- Где Леший?
Пащенко огляделся по сторонам.
- Только что был здесь… Придет, куда денется. Он помнит, что у вас, сэр, сегодня дебют.
- И у вас дебют, сэр, - в том же стиле ответствовал Алик.
- Куда нам, грешным… Вы, сэр, - премьер, а мы - статисты в вашем спектакле.
- Валерочка, не лицедействуй, - опять смеялся Алик, но шутливое замечание Вешалки было ему приятно. "Мания грандиоза", - сказал бы в таком случае отец.
Невесть откуда вынырнул Александр Ильич в своем "соревновательном" костюме: синяя куртка и красная водолазка, на шее - секундомер болтается.
- Готовы, отцы?
- Немного есть, - ответил Алик.
- Плохо, - поморщился Леший. - Скромность, конечно, украшает, но злоупотреблять ею не следует. Какой последний результат на тренировке?
- Сто девяносто восемь, - ответил Пащенко.
- Отлично. А у тебя?
- Двести пять, - сказал Алик.
Леший даже присвистнул.
- Ну, отец, ты дал! Никак, на рекорд мира замахнулся?
- Не буду злоупотреблять скромностью.
- И правильно. Если не остановишься, годика через три-четыре начнем штурмовать. А пока с осени - оба в мою группу. Возражения есть?
Возражений не было.
- Кто из сильных сегодня выступает? - спросил Алик.
- Советую присмотреться к двоим, - сказал Леший. - Номер семь - Баранов и номер одиннадцать - Файн.
- Ты их знаешь? - обратился Алик к Пащенко.
- Файна знаю. Длинный такой, в очках. Стилем "фос- бюри" прыгает.
- Спиной к цели, - презрительно протянул Алик.
- Когда цель не видишь - не так страшно, - пошутил Леший и, посоветовав напоследок: - Бойтесь Файна, опасный конкурент, - умчался дальше - другим советы раздаривать.
Репродуктор потребовал участников соревнований к построению на парад. Построились. Под гремящий металлом марш прошествовали мимо трибун, встали на футбольном поле. Выслушали три кратких речи, вытянулись по стойке "смирно", пока флаг поднимали. Все как в районе, только поторжественнее. Разошлись кто куда. Бегуны - к месту старта. Метатели - к своему бетонному кругу. Прыгуны - в сектор для прыжков. Судей на сей раз за алюминиевым столом было побольше, знакомых среди них что-то не видно. Обеспечено максимальное беспристрастие. У Алика - семнадцатый номер, у Вешалки - третий.
- Не повезло, - посетовал Валерка.
- Не бери в голову, - утешил его Алик. - Борись не с соперником, а с планкой. Она без номера.
Начальная высота - сто шестьдесят сантиметров. Детские игрушки…
Никто не сбил планку. Даже вторая попытка никому не понадобилась. Сразу видно: собрались лучшие в городе.
Сто шестьдесят пять. Ветерок откуда-то возник, нагонял тучу.
- Как бы дождь не полил, - сказал Валерка.
Вот когда придется пожалеть о том, что не в шиповках прыгаешь. Размоет сектор, начнут тапочки по грязи елозить - разве прыгнешь? Станешь думать, как бы не упасть… Нет, зря Алик шиповками пренебрег. Говорил ему Александр Ильич: пожалеешь, намаешься в тапочках, не в зале прыгаем. Кто не в зале, а Алик как раз в зале тренируется. Решил: с завтрашнего дня переходит на шипы. Просит у отца деньги, едет в магазин "Динамо" и отоваривается. Хватит кустарничать! А тренировки перенесет на свежий воздух, на площадку в саду. И плевать на малышню: пусть смотрят на "дядю чемпиона", не сглазят…
Сто семьдесят на табло. Осмотрелся: борьбу продолжают все, никто не вылетел. Однако новая высота пошла труднехонько. Кому-то три попытки для ее одоления потребовалось, а кому-то и трех не хватило.
- Меньше народу - больше кислороду, - пошутил Пащенко, и по неожиданно плоской шутке Алик догадался, что друг волнуется.
- Все будет тип-топ, Валера, держи хвост трубой.
Самому Алику тревожиться не о чем. Прыжки идут, как отрепетированные. Да они и вправду отрепетированы.
Сто семьдесят пять.
А занятно Файн прыгает. Разбегается по дуге к планке, взвинчивается в воздух штопором, зависает на долю секунды, прогнувшись, и - взял высоту. С первой попытки. Пижонит: толчковая нога - в шиповке, правая - в одном носке.
Алик примерился к высоте, отсчитал шаги до места начала разбега, пошел на планку. Толкнулся сильно, взлетел хорошо, а при переносе тела задел планку коленом, упал на маты вместе с ней.
- Толчок слабый, совсем без запаса прыгнул, - сказал Валерка. - Что с тобой, Радуга?
Сам-то он высоту одолел, не поскользнулся.
- Спасибо за совет, - буркнул Алик, не надевая тренировочный костюм, побежал по полю: двадцать метров вперед, двадцать назад - для разминки.
Догадывался: не в толчке дело. Хороший толчок был, как обычно. Не почувствовал тела - вот беда. Соберись, Алик, не расслабляйся…
Вторая попытка. Разбег… Толчок… Есть!
Пошел на место, недовольный собой. Натянул костюм, сел, ноги вытянул.
- Опять запас минимальный, - недоумевал Пащенко. - Силы бережешь?