Можно было не придавать большого значения этой парочке радикалов. Но в их руках оказался опасный инструмент - Верховный Совет РСФСР. Потому что комитет по экономической реформе и собственности давал для парламента экспертную оценку концепции Малея. Парламент не мог отмахнуться от оценок своего комитета. А в эксперты Красовченко с Филипповым мобилизовали экономистов ультралиберального толка - стажеров ИИАСА, других русофобов от дебит–кредитной науки (они были и тогда, и по сей день сплетены в тугой клубок, как дождевые черви в банке рыболова из Бнай Брита).
Малея беспокоила возня вокруг документов Госкомимущества, представленных в комитет Красавченко. Он очень переживал за дело. И попросил меня при случае переговорить с Ельциным. От позиции президента зависело тогда почти все.
Как сторонник концепции Михаила Дмитриевича я стал с жаром упирать Борису Николаевичу на ее сильные стороны. На справедливый характер дележа общественного богатства. На ее не обвальные, а постепенные темпы разгосударствления по классическим схемам. А форсирование процессов могло сломать России хребет.
Ельцин уже разморился на солнце, нетерпеливо потряхивал головой. Но дал мне договорить. А потом, оживившись, начал хриплым голосом объяснять. Он знал о наработках Госкомимущества - ему докладывали. Знал о других планах. Идет борьба идей - пусть борются. Но у него после поездок за рубеж, особенно в Америку, и после консультаций там с видными экономистами уже сложилось свое видение приватизационной политики в России. Какое?
- Оставить в экономике значительную часть государственного сектора, да еще на много лет, как предлагаете вы с Малеем? Так не пойдет! - сказал он в своей резкой манере. - Не получится что–то у капиталистов, все начнут сравнивать и кричать: "Давай назад!" Да еще со всероссийскими забастовками. Это будет реальная угроза возврата к социализму. - А чем вам не угодил социализм? И разве тотальный капитализм самоцель? - вырвалось у меня. - Создать всем равные условия, и пусть конкуренция выявляет, что больше подходит нашему обществу. - Нет у нас времени на это. Совсем нет. Сковырнуть систему могут только решительные шаги, - произнес Ельцин. - Надо в массовом порядке и как можно скорее распродать все частникам. Провести, понимаешь, черту между нами и прошлым. - Но это может привести к обрушению экономики, к обвалу рынка. - На время приведет. Но под гарантии кое–каких наших уступок Запад готов организовать для России товарную интервенцию. Продержимся с полгода - год, и все пойдет как надо.
Мы помолчали. Ельцин давно не был со мной так откровенен.
- У нашего народа–голодранца нет таких капиталов, чтобы выкупить все сразу, - сказал я. - Приватизационных чеков на это дело не хватит. - Да что чеки - бумажки, - поморщился президент. - Нужны деньги, большие деньги, чтобы обновлять производство. Продадим тем, у кого эти деньги имеются. Таких совсем немного. И это к лучшему. Когда меньше хозяев - с ними работать удобнее. А все станут хозяевами - начнут власти приказывать. Какой тогда угол искать?
Самое время было углубиться в этот разговор, но Ельцин вдруг поднялся на корме во весь рост и сказал:
- Ну, хватит о работе. Надо искупаться. А то я совсем разомлею. Мы разделись догола и нырнули с лодки. Поплавали в теплой прозрачной воде. И вернулись на остров, к столу, где я получил нагоняй за похищение виновника торжества.
В Москве после этого пикника я не раз вспоминал разговор на водохранилище. Позиция Бориса Николаевича была очевидной. На мой взгляд, ошибочная позиция. Но это на мой взгляд. А какой из меня теоретик приватизации, чтобы переубеждать упрямого президента? Опора на здравый смысл? Но этот аргумент в коридорах власти давно потерял всякую ценность.
И Ельцину, и группе Красавченко подбирали фасон, похоже, в одной пошивочной. В других при разгосударствлении придерживались стандартных правил: "не навреди!", "не нарушай установленные экономические связи!", "не ослабляй национальную безопасность!", "делай не в чьих–то корыстных целях, а ради повышения эффективности производства!". По этому пути шли к успеху многие азиатские и европейские страны. Здесь же намечалось вершить все шиворот–навыворот.
Мне стало понятно, что планы Малея обречены. Что сначала комитет Красавченко даст программе Михаила Дмитриевича негативную оценку. Так оно и произошло. Затем Ельцин заменит Малея -президенту подсунут какого–нибудь гопника из подворотни, и тот по команде кукловодов начнет гасить топки российского локомотива, да при этом еще строить из себя благодетеля, врать и кочевряжиться.
Осенью Борис Николаевич действительно выгнал из Госкомимущества Михаила Дмитриевича - перспективного ученого, подарившего стране 80 изобретений, и посадил на его место Чубайса. А спустя несколько лет Малей скончался с расцвете сил. Люди идеи часто уходят вскоре после похорон своего детища.
8
Между тем обстановка в России добра не сулила. К середине лета напряженность в обществе заметно усилилась. Народ роптал: жизнь становилась все хуже, а верхи погрязли в какихто интригах. Я тогда много ездил по регионам - трудно было разговаривать с рабочим людом.
- Центральная и российская власти плюют на конституционные права граждан, - прижимали меня на собраниях. - На мартовском референдуме большинство высказалось за сохранение СССР. Что делают Горбачев с Ельциным? Дурят нам голову никчемными проектами союзных договоров, а сами преднамеренно ведут страну к развалу и катастрофе. Слово "оборотни" в адрес вождей звучало на этих собраниях чаще всего.
Только слепой не замечал, как росло в обществе подозрение: в Кремле ведется какая–то двойная игра.
Очухались, наконец, и начали занимать боевые позиции партийные организации на местах. Июль 91–го стал месяцем повальных, причем беспрецедентных для КПСС мятежных пленумов, конференций, собраний. Их резолюции направлялись в Москву - Горбачеву и членам ЦК. Позднее в архивах партии я насчитал более десяти тысяч грозных телеграмм за подписями секретарей. С учетом телеграмм из "первичек". Их содержание не обещало адресатам ничего хорошего. Вот отрывки из некоторых посланий:
"Совместный пленум Оренбургского горкома КПСС, районных комитетов КПСС, контрольных комиссий требует обновления руководящих органов партии. Секретарь Ю. Гаранькин, 1.07.91 г."
"Выражаем недоверие деятельности Политбюро ЦК КПСС и лично Генерального секретаря М. С. Горбачева. Контрольная комиссия Алтайского Края, 4.07.91 г."
"Коммунисты шахтоуправления Краснодонецкое постановили: выразить недоверие М. С. Горбачеву, освободить его от обязанностей генерального секретаря ЦК КПСС и исключить из членов КПСС. Секретарь Н. Косихин, 26.07.91 г."
"Красноярский горком партии постановил: коренным образом обновить руководящие органы КПСС. Бюро горкома. 8.07.91 г."
"Партийное собрание управления строительства № 909 (г. Арзамас-16) требует освобождения Горбачева М. С. от должности генерального секретаря ЦК КПСС. Секретарь И. Красногорский, 11.07.91 г."
"Совместный пленум Иркутского горкома и контрольной комиссии считает, что действующий состав Политбюро оказался неспособным руководить партией и требует срочного созыва съезда КПСС. Секретарь Н. Мельник. 2.07.91 г."
"Шитровская парторганизация Курской области отмежевывается от ведущего в тупик курса руководства КПСС и требует срочного созыва съезда КПСС. Секретарь А. Михайлов, 24.07.91 г."
"Объединенный пленум Якутского горкома партии считает, что руководство ЦК КПСС проводит политику, не отвечающую чаяниям трудящихся. Требуем срочного созыва съезда КПСС. Секретарь А. Алексеев, 10.07.91 г."
Ну и так далее…
Может показаться странным, что требования об освобождении Горбачева и смене состава ЦК направлялись самому Горбачеву и членам этого ЦК. Но таким самодержавным был принцип строения КПСС: без воли царя партии и его окружения - ни–ни! Оставалось обращаться только к Богу, но он давно махнул рукой на КПСС. На многих телеграммах стояла нейтральная закорючка Михаила Сергеевича: мол, прочитал. И ничего более.
Ряд посланий называл в ультимативной форме крайний срок созыва партийного съезда - до ноября 91–го. Иначе, организуя массовые забастовки и акции гражданского неповиновения, коммунисты с мест проведут съезд явочным порядком и заставят Горбачева уйти не только с поста генсека, но и с должности Президента СССР. На этих документах свои подписи члены Политбюро сопровождали жирными восклицательными и вопросительными знаками.
В партийных комитетах регионов ксерокопировали и распространяли по рабочим коллективам секретную записку Горбачеву секретаря московского горкома Юрия Прокофьева, составленную еще 29–го января 91–го - задолго до президентских выборов в России (кто приделал ноги этой записке - оставалось загадкой). В ней Прокофьев предупреждал Горбачева (нашел кого предупреждать!), что активизируется работа по завершению развала страны и, в частности, предсказывал. Цитирую:
"Наиболее вероятны следующие сценарии развития событий. Торпедируя новый Союзный договор, Верховный Совет РСФСР форсирует процесс заключения двусторонних соглашений между республиками и возьмет на себя инициативу создания Содружества суверенных государств".
Записку сопровождал злой комментарий о шашнях Ельцина с Горбачевым, и она действовала на рабочих как призыв "к топору!".
Наши вожди понимали, что они разбудили вулкан. Не трусливая и алчная номенклатура, а партийные низы, которым нечего терять, кроме своих цепей, решили взяться за дело. Они сами составляли мощную организованную армию, да еще могли привлечь к акциям протеста миллионы рабочих. Мало бы не показалось!
Ликвидировать нависшую угрозу можно, только ликвидировав всю партию. Так встал вопрос. Но если это делать с оглоблей на перевес, нарвешься на противодействие с непредсказуемыми последствиями. А поводов для мотивированного, хотя бы внешне обоснованного решения власти, которое бы ставило вне закона целую партию, не было. Значит, следовало сорганизовать этот повод. Желательно с изощренностью Сатаны.
Нужна была масштабная провокация или, как говаривал Борис Николаевич, большая загогулина, чтобы скомпрометировать партию в глазах народа. Чтобы тяжело контузить ее, прихлопнуть и попутно выявить активных противников связки Горбачев - Ельцин в Москве и на местах.
Борис Николаевич как–то сказал мне, растрогавшись (он чихал и кашлял - я занес ему вечером в кабинет пакет лекарственной сушеной травы, привезенной родственником с Алтая. А президент порылся в шкафу и отдарил меня цветастым фарфоровым стаканчиком из Кореи): события могут повернуться в неожиданную сторону. И надо бы, на всякий случай, продумать, как организовывать работу нашей прессы в чрезвычайных условиях. На мои вопросы: "что это за события?" и "когда и почему они могут наступить?" он неопределенно ответил:
- Я же говорю - на всякий случай. У меня самого нет еще полного представления. В последнее время он много общался с Михаилом Сергеевичем - по телефону или ездил к нему в Кремль, в резиденцию. О чем договаривались лидеры, нас, конечно, интересовало, но не так, чтобы лезть бестактно с расспросами. Сами они не распространялись о каких–либо договоренностях. А мы полагали: вроде бы шла притирка позиций Кремля и Белого дома на Краснопресненской набережной. Ну и слава тебе, Господи!
Августовские события 91–го обросли такими гроздьями мифов, что иногда начинаешь плутать в истоках: как все было на самом деле. Плутать и удивляться неведомым событиям. Хотя я находился в их эпицентре с первых и до последних часов противоборства с ГКЧП. В организации путча, в поведении главных действующих лиц с одной и другой стороны мне тогда уже показалось много странного, подозрительного.
Передаю опять–таки свои личные ощущения, никого не опровергая, не поправляя и никому ничего не навязывая.
По–настоящему обеспокоенным в то раннее утро 19 августа выглядел только Руслан Хасбулатов. Мы заявились с ним на дачу Ельцина в Архангельском и Хасбулатов, сокрушаясь, начал сочинять обращение "К гражданам России!" Я присоединился к нему: пробовали увесистость формулировок на слух, потом заносили их на бумагу. "Государственный переворот ", "путч" - такими камнями–обвинениями придавили гэкачепистов.
Борис Николаевич сидел на разобранной постели полураздетый. Вид у него был не встревоженный и не растерянный, а на фоне случившегося даже очень спокойный. Все вокруг было как прежде, никакого подозрительного движения. Телефоны работали. Хасбулатов попросил у Ельцина позвонить в Алма-Ату Нурсултану Назарбаеву (там разница во времени плюс три часа): пусть выскажет осуждение в адрес организаторов переворота - членов ГКЧП.
Президент откликнулся на просьбу с ленцой, и через какое–то время усиленная мембрана аппарата спецкоммутатора донесла до нас голос Назарбаева. Он, по его словам, с утра заработался у себя в кабинете над документами и даже не слышал о создании ГКЧП. Вот разберется немного, тогда и будет определяться. (Рядом с Назарбаевым сидел в тот момент мой старый приятель - чиновник высокого ранга. Который позже признался, что они как раз слушали телевизионных дикторов, озвучивавших документы ГКЧП. Но президент Казахстана еще не сориентировался. "Восток - дело тонкое!")
Хасбулатов попросил позвонить Горбачеву в Форос - сам президент никакой инициативы не проявлял. Ельцин поотнекивался, но снял трубку. По спецкоммутатору сказали: "Не отвечает или нет связи". Что значит "не отвечает"? Там же целый отряд прислуги.
Начал съезжаться цвет новорусской бюрократии - Собчак, Лужков, Силаев и другие. На наши расспросы они отвечали, что никаких препятствий в дороге им не чинили. Ельцин уже прибрался и привел себя в порядок - стал отдавать распоряжения.
Отпечатать на машинке обращение "К гражданам России!" мы попросили дочь Бориса Николаевича - Татьяну. Она печатала неумело и медленно, будто давила клопов. Это раздражало. Пока вся троица была здесь - Ельцин, Силаев, Хасбулатов, хотелось сразу заполучить их подписи под обращением и запустить его в дело. Я позвонил своему первому заму Сергею Родионову и поручил собрать в министерстве как можно больше журналистов - наших и зарубежных. Мы должны были отксерокопировать Обращение, подписанное руководством России, и раздать его всем - пусть гуляет по свету. Что и было сделано. Я был уверен, что наше мощное орудие - информационное агентство РИА "Новости" со всей передающей аппаратурой блокировано, закрыто. И что придется рассовывать информацию, как говорили в старину, от полы да в полу.
Еще я полагал (а точных сведений не было), что будет блокирован Белый дом, и Ельцину не дадут провести там прессконференцию. Так предписывали каноны государственных переворотов. Поэтому и предложил ему поехать сразу в наше министерство, где на клич Родионова сбегались журналисты целыми группами. В нашем зале он сможет провести прессконференцию. Ельцин согласился. Мы сели в его "Чайку" - сзади Борис Николаевич в окружении Александра Коржакова и еще одного крепкого секьюрити, меня разместили на приставном сиденье и через центральные ворота Архангельского направились в Москву. Моя "Волга" маячила позади вместе с машинами президентской охраны. За ними тянулась кавалькада других автомобилей.
Вдоль дороги от Архангельского до Калужского шоссе сплошной лес, где можно разместить целую дивизию. Я обшаривал глазами кусты и деревья, но странное дело: кругом ни одной машины, ни одного человека. А ведь Архангельское - местоположение источника "демократической заразы" - здесь находились дачи "верхушки": Ельцина, Руцкого, руководителей Верховного Совета СССР, всего правительства. То есть тех, кто, по мнению гэкачепистов, вносил смуту в спокойную жизнь граждан. При серьезных намерениях (государственном перевороте) они были обязаны нас интернировать, вырубить связь, чтобы предупредить возникновение очага сопротивления. Но ничего этого не наблюдалось.
Только на МКАДе мы догнали колонну танков и БТРов - по обочине дороги она двигалась на Москву. Большая колонна, грозная. Ельцин неодобрительно поглядывал на нее и все сильнее углублялся в себя. Я набрался смелости и спросил Бориса Николаевича, не это ли он имел в виду, когда предупреждал меня в своем кабинете о работе в чрезвычайных условиях. Ельцин не сразу вернулся из задумчивого состояния.
- Горбачев - Горбачев, - протянул он хрипло вместо ответа (скорее себе, а не мне). - Что–то многовато подтекста в его поведении. Как бы не повернули они ситуацию в другую сторону.
Какие–то сомнения растревожили президента. Что–то не совпадало с его ожиданиями. Видимо, он мысленно переиначивал поэта:
Политика хитрей расчета.
Ты в ней чуть–чуть перетончи -
И на тебе самом чечетку
Другие спляшут резвачи.
В машину Ельцина пошли звонки - они отвлекли его. В Белом доме, оказывается, уже собрались депутаты Верховного Совета, связь работала исправно, все подъезды свободны.
Посредине Калининского (Новоарбатского) моста мы остановились - Белый дом мирно красовался на солнце, по набережной прохаживались москвичи. Идиллия. Ельцин решил свернуть к себе, в Белый дом. А я пересел в свою машину - поехал в министерство организовывать автобусы, чтобы быстрее доставить собравшихся там журналистов на пресс–конференцию к президенту.
Пока ждали эти автобусы, журналисты терзали меня. Они прочитали розданное им Обращение, и документ вызвал у них много вопросов. Особенно наседали дотошные иностранцы. Президент СССР не арестован? Не арестован. А если он заболел и его функции взял на себя вице–президент, то почему мы квалифицируем это как государственный переворот? Если же Горбачев не в больнице, а в Форосе, то что это за болезнь? И не имеет ли тут места замысловатая комбинация по свертыванию демократических процессов руками горбачевской команды? Ушлые западники угадывали какой–то подвох в истории с ГКЧП.
В министерстве мне радостно сообщили, что российское информационное агентство не блокировано, а работает в обычном режиме. Это тоже удивило.
Вместе с журналистами я поехал в Белый дом и там, лишь изредка отлучаясь, провел все трое суток, до полной, так сказать, виктории дела Ельцина - Горбачева. Трое суток игры на нервах. Трое суток Большой Игры.
Это потом вместе с другими, не посвященными в тайны дворцовых интриг, узнал я, что телефонной связи Горбачева никто не лишал. Он самоизолировался и, попивая чай на террасе, наблюдал за спектаклем, словно с режиссерского пульта. И что ГКЧП не спускало на места антиконституционные приказы, типа: "гнобить", "арестовывать". Из Москвы в 10 часов 50 минут 19 августа ушла только одна секретная шифротелеграмма № 215/ш первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов, обкомов партии. Ее направил секретариат ЦК КПСС:
"В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии ГКЧП.
В практической деятельности руководствоваться Конституцией СССР".
Телеграмма вроде бы никчемная. После отмены 6–й статьи о руководящей роли КПСС содействовать ГКЧП в рамках Конституции значило не совать нос в государственные дела - можно только потрепаться на собраниях. Зато главная цель послания достигнута - засветить и подтвердить документально связь партии с путчистами.
Непонятливые секретари, привыкшие заглядывать в рот Москве, ждали дальнейших конкретных указаний, а их не было, хотя наступил уже вечер 20 августа и парткомы начали теребить ЦК шифропосланиями такого рода: