Со стороны художественного выполнения эти отрывки – совершенство. Трудно себе представить, как таким малым количеством слов можно достигнуть такой образности. Все лица – живые лица, речь – простая и художественно-естественная; реализм в выполнении – поразительный. Как живой, перед нами Иван Петрович – олицетворение бесчисленного количества разных начальников, внушающих трепет своим деловым видом и разносящих своих подчиненных за то, что у них поля по краям бумаги неровны, и за то, что они в одной строке пишут "си", а в другой – "ятельству"; как хорош он, управляющий одним из колес государственной машины, когда он навязывает своей Зюзюшке бумажку на хвосте и, встречая посетителя, развертывает свод законов, чтобы сейчас же начать разговор о вчерашнем висте. Но мысль его не о сам третьей даме крестов, которую он запомнил: его мысль вертится вокруг другого креста, который ему мучительно хочется видеть на своей шее; и достаточно одного замечания его собеседника о том, что его высокопревосходительство, услыхав фамилию Ивана Петровича, сказал многозначительно "гм!", чтобы он – эта гроза канцелярии – утратил на целый день спокойствие духа ("Утро делового человека". Начато в 1833 году. Окончено в 1837 году). Великолепен и Александр Иванович, сенатский обер-секретарь, пришедший в такое негодование при известии о производстве Бурдюкова. Чтобы иметь возможность уличить этого Бурдюкова в гадости, сам Александр Иванович готов выхлебать все что угодно; и когда, наконец, наклевывается дело о фальшивом завещании, подписанном вместо "Евдокия" словом "обмокни", – завещании, в котором Бурдюков сам себе отказал все угодья, а своему брату три стаметовые юбки – Александр Иванович, блюститель справедливости, – на седьмом небе. "Постой, – говорит он по адресу своего партнера в висте, – теперь я сяду играть, да и посмотрим, как ты будешь подплясывать. А уж коли из своих приятелей чиновников наберу оркестр музыкантов, так ты у меня так запляшешь, что во всю жизнь не отдохнут у тебя бока" ("Тяжба". Окончена в 1839–1840 годах).
В комедии "Владимир 3-й степени" Гоголь имел намерение изобразить не один лишь круг чиновного мира; в нее должны были войти также эпизоды из жизни светской. Один такой эпизод сохранился. Он был озаглавлен самим Гоголем "Сцены из светской жизни" и потом переименован в "Отрывок". Это – известный разговор Марьи Александровны с Собачкиным (набросан, вероятно, в 1837 году и отделан в 1842 году).
Семейное объяснение Марии Александровны с ее сыном Мишей, которое предшествует появлению Собачкина, – остроумнейшее повторение довольно старой темы. Мамаша хочет женить сынка на княжне Шлепохвостовой, которая "вовсе не первоклассная дура, а такая же, как все другие", но сердце Миши занято дочерью "бедных, но благородных родителей". Мария Александровна возмущена таким "либерализмом" и пуще всего тем, что, кажется, мерзавец Собачкин виновник того, что ее сын стал вольнодумничать и что-то толкует о сердечной склонности и о душе в деле женитьбы… Этот Андрей Кондратьевич Собачкин, влияния которого на сына так опасается Мария Александровна, – большой оригинал и один из лучших портретов в гоголевской галерее. Он из семьи Хлестаковых и Чичиковых – такой же плут, но только на мелкие дела. Нахал, фат, кляузник, готовый на клевету и первостепенный враль – он тип настоящего паразита. Удивляешься, почему его не вытолкают… но оказывается, что и этот человек, циник и спекулянт на самых низких чувствах, вооружен своим жалом, которое защищает его в борьбе за существование. На сплетню и на клевету, которыми он промышляет, – большой спрос, и в некоторых кругах он – доморощенный фактотум, без которого не обойдется, может быть, и очень фешенебельная гостиная. Трудно было показать более наглядно, чем это сделано Гоголем в его "Отрывке", из какого мутного источника вытекает иной раз то, что мы называем ходячим мнением, и как иногда негодяй может пригодиться. Этот "Отрывок", с первого взгляда столь невинный, – образец беспощадной и глубокой сатиры… и это всего лишь несколько страниц из неоконченной комедии… как непомерно зла должна была бы быть она в ее целом!
Кажется, что и "Лакейская" (окончена в 1839–1940 годах) входила в состав этой комедии, хотя и не в том виде, в каком она теперь перед нами. В настоящей своей отделке это совсем самостоятельная картинка нравов – единственная в своем роде, не только в те годы, но, пожалуй, и в наши.
Барами наша комедия занималась часто, оставляя в стороне их ближайшего соседа – слугу. В старой комедии он появлялся обыкновенно в двух ролях, очень условных, а именно: как резонер, который жаловался партеру на своего барина и говорил перед зрителями вслух то, чего не смел сказать своему господину с глазу на глаз; или он появлялся на сцене затем, чтобы смешить публику своим невежеством, глупостью и тупостью. Он был одновременно на посылках и у своего господина, и у автора. Гоголь порвал сразу с этим шаблоном, и "Лакейская" – первая и вплоть до "Плодов просвещения" единственная художественно-реальная картина из жизни барской дворни. Эта дворня вся налицо, с ее тунеядством, зубоскальством и нахальством. Она очень говорлива, пока "медведь не зарычал из берлоги" и пока не схватил кого-нибудь за ухо; она лжет или молчит, когда перед ней стоит барин; она дерзка с другим барином, когда получила приказание не принимать его, она имеет, наконец, и своего резонера, который ей читает мораль на тему: "Коли слуга – так слуга, коли дворянин – так дворянин, а то бы, пожалуй, всякий зачал: нет я не дворецкий, а губернатор или там какой-нибудь от инфантерии…"
Мораль в те годы весьма ходкая и для многих очень успокоительная, которую, однако, сама жизнь опровергала, прививая праздному слуге все пороки барина и заставляя чуть ли не каждого барина думать, что он губернатор или какой-нибудь от инфантерии.
Так наглядно проскальзывала злость в смехе нашего автора. Если бы он не испугался борьбы, комедия "Владимир 3-й степени" была бы настоящей боевой комедией, не уступающей, быть может, в силе удара ни "Недорослю", ни "Горю от ума". Но этого не случилось. Гоголь заменил этот опасный сюжет другим, более скромным.
XII
История текста "Ревизора". – Вопрос о совпадении с другими комедиями. – Художественное значение "Ревизора". – Отсутствие в комедии либеральной тенденции. – Ее нравственный смысл и пояснение этого смысла, данное автором. – Первое представление "Ревизора" в Петербурге и Москве. – Уныние Гоголя и его жалобы на зрителей. – Толки и обвинения; ответы на них Гоголя. – Отзывы критики: статьи Булгарина, Сенковского, Андросова, князя Вяземского, Серебреного, критика "Молвы" и Белинского. – Значение комедий Гоголя в истории развития его творчества.
Как большинство произведений Гоголя, "Ревизор" подвергался неоднократным и продолжительным переделкам, прежде чем вылился в ту художественную форму, которой сам автор остался доволен. Первые наброски комедии относятся к 1834 году. К концу этого года или к началу 1835 года комедия была уже закончена вся вчерне; через год, в самом конце 1835 года, эта первоначальная редакция была вся вновь переработана, и Гоголь решился провести ее на сцену. В 1836 году было напечатано первое издание комедии и одновременно был составлен ее сценический текст, сообразно с требованиями театральной цензуры. Этот сценический текст остался неизменным на долгие годы, а текст печатный продолжал перерабатываться. После первого представления (1836), которое причинило автору столько огорчений, Гоголь охладел на некоторое время к "Ревизору", но с 1838 года – уже за границей – вновь начал работать над его текстом. Работа длилась вплоть до 1842 года, когда, наконец, была установлена автором окончательная редакция.
Так терпеливо работал художник над своим созданием целых восемь лет. Мысль о "Ревизоре" не покидала его, когда он писал свои повести, когда читал лекции и давал уроки, когда сочинял и компилировал свои статьи по истории, эстетике и литературе, когда путешествовал затем за границей и даже тогда, когда он усиленно работал над "Мертвыми душами". Что бы он ни говорил о своей комедии в минуту раздражения на зрителей, как бы он ни унижал ее в своих собственных глазах, он продолжал любить ее. "Ревизор", при всех своих недостатках, был в его глазах все-таки первым его "серьезным" произведением, первым "смешным" словом с необычайно серьезным смыслом, какое сказал автор, достигший теперь зрелого возраста и как человек, и как художник.
Мы знаем, как способность воплощать действительность в реальных образах крепла в Гоголе с годами и как она боролась с сентиментальным и романтическим его взглядом на жизнь. В период "Вечеров" она только что начинала пробиваться наружу. Она стала более заметна, когда наш автор писал свои рассказы "Невский проспект", "Портрет" и "Записки сумасшедшего". Она отходила на задний план в его историческом миросозерцании, но все-таки проступала в тех повестях, в которых он говорил о старине; она выдвинулась открыто на первый план в "Старосветских помещиках" и в "Повести о ссоре Ивана Ивановича", и, наконец, в "Ревизоре" она восторжествовала, чтобы на некоторое время уже не идти на убыль. Эта победа далась автору, конечно, не сразу; и по отдельным редакциям "Ревизора" можно видеть, как постепенно она подготовлялась. Развитие действия и основные типы в этих редакциях не менялись, но зато почти каждая реплика испытала многократную переделку именно в видах наибольшего приближения и самой интриги, и действующих лиц к правде той жизни, которую изображал художник.
Вопрос о том, как Гоголю пришел на ум сценарий "Ревизора", неоднократно останавливал на себе внимание биографов и исследователей. Сам Гоголь говорил, что он получил сюжет "Ревизора", равно как и "Мертвых душ", от Пушкина. Пушкин, действительно, рассказывал своим друзьям об одном авантюристе, который в городе Устюжне выдал себя за ревизора и обобрал доверчивых чиновников. Известно также, что самого Пушкина – в бытность его в Нижнем Новгороде – приняли за секретного ревизора, который под предлогом будто бы собирания материалов для истории пугачевского бунта объезжал восточные окраины. Гоголь, конечно, знал об этом.
С другой стороны, исследователями подобрано было немало параллелей, говорящих о бесспорном сходстве "Ревизора" с некоторыми старыми комедиями нашего репертуара. Указывались аналогии даже в комедиях XVIII века, говорилось, что "Ревизор" был просто списан с комедии в стихах какого-то Жукова: "Ревизор из сибирской жизни 1796" (комедии, которую никто пока еще не видел), наконец, всего больше было разговоров о совпадении содержания "Ревизора" с фабулой уже известной нам комедии Квитки "Приезжий из столицы". Совпадение, действительно, бросается в глаза, и комедия Квитки, рукопись которой ходила по рукам в конце 20-х годов, могла быть известна Гоголю, хотя наш автор хранил о произведениях Квитки и о нем самом упорное молчание и нигде не обмолвился словом о своем знакомстве с ним. В последнее время г. Волковым было произведено очень тщательное и остроумное сличение обеих комедий и в результате получился целый ряд аналогий в характерах, словах и комических положениях, в особенности заметных в первоначальной редакции "Ревизора". Исследователь пришел к выводу, что Гоголь не только читал комедию Квитки, но и пользовался ею при сочинении "Ревизора". Едва ли, однако, можно допустить, что наш автор пользовался комедией Квитки именно при сочинении "Ревизора"; стоит только сравнить естественность в развитии действия в "Ревизоре" с совершенно водевильной неестественностью этого развития в комедии "Приезжий из столицы". Но этим не устраняется возможность предположения, что Гоголь удержал в своей памяти сценарий "Приезжего", когда задумывал "Ревизора" и впервые набрасывал его на бумагу. Но и против этого предположения можно выдвинуть другое, одинаково вероятное, а именно, что самый сюжет – приезд мнимого ревизора в город – обязывал всех, кто брался за эту тему, держаться одного плана в рассказе, т. е. говорить об ожидании ревизора, дать характеристики всех высших чиновников уездного города, перечислить их проступки против службы, изобразить их робость и ухаживание за мнимым начальником, показать, как в этом мнимом начальнике нарастает нахальство и самоуверенность, и закончить, наконец, рассказ разоблачением личности приезжего и изображением переполоха, который это разоблачение вызвало среди всех одураченных. При таком обязательном сценарии (обязательном, потому что самом естественном) совпадения в общем плане всех таких рассказов о ревизорах были неизбежны, и вопрос о зависимости одного рассказа от другого этим устраняется. Наконец, можно предположить, как недавно было сделано, что ввиду часто повторявшихся в русской жизни случаев, подобных описанному в комедии Гоголя, сложился вообще бродячий анекдот о самозванном ревизоре и одураченных им провинциальных чиновниках. Весьма возможно, что и Гоголь, и Квитка, и другие обработали один из подобных рассказов, чем и объясняется то сходство, которое замечается в их комедиях.
Ввиду всех этих соображений вопрос о зависимости "Ревизора" от предшествующих ему однородных по замыслу комедий должен остаться открытым; и каждый признает, что он имеет совершенно второстепенное значение в истории творчества нашего автора. Важна не фабула, важна ее литературная обработка и смысл, вложенный в нее писателем, а художественное выполнение "Ревизора" принадлежит нераздельно нашему автору, как и оригинальный смысл, который таится в его комедии.
О "Ревизоре" как о художественной комедии много говорить не приходится; всякий раз, когда на нее смотришь, убеждаешься в том, насколько цельны, законченны и жизненны ее типы; удивляешься также и той простоте и естественности, с какой развертывается действие обыденное, несложное и вполне вероятное.
Если же при всех этих достоинствах пьесы как жизненной картины она со сцены иногда производит впечатление легкой комедии с карикатурным оттенком, то вина в этом не Гоголя, а актеров и режиссера.
Гоголь отлично понимал, с чьей стороны грозит его комедии опасность, и он неоднократно и в письмах, и в отдельных заметках давал разного рода наставления, как его пьеса должна играться, и из всех этих слов видно, что первое требование, которое он ставил актеру, было естественность и правдоподобие. После первого же представления "Ревизора", которое, кажется, в этом отношении сошло далеко не благополучно, у Гоголя явилась мысль поделиться с актерами кое-какими мыслями о том, как должно исполнять вверенные им роли. Эти мысли Гоголь привел в систему не сразу; часть их он высказал тогда же в своих письмах, потом развил их в 1841 году в "Отрывке из письма, писанного автором вскоре после первого представления "Ревизора" к одному литератору", затем в особом "Предуведомлении для тех, которые хотели бы сыграть, как следует, "Ревизора"", и, наконец, в комедии "Театральный разъезд после представления новой комедии", которой он заключил первое полное собрание своих сочинений (1842).
В этих двух отрывках и в "Театральном разъезде" сам автор истолковал нам свою комедию, дал полную характеристику почти всех ее действующих лиц и намекнул довольно ясно на основную ее идею. Позднейшей критике немного пришлось добавить к этим авторским словам, которые, к сожалению, не были изданы одновременно с комедией или непосредственно после ее представления и потому не могли предотвратить многие кривые толки и помочь публике разобраться в первом впечатлении, вынесенном из театра.
Воспользуемся этими указаниями Гоголя для определения художественной и идейной стоимости его комедии. Хоть эти указания и даны пять лет спустя после того, как "Ревизор" был написан, но мы не допустим никаких анахронизмов, если предположим, что и в 1836 году Гоголь имел сказать то же, что сказал в 1841 и 1842 годах. Такое предположение потому допустимо, что в частной переписке нашего писателя, относящейся к эпохе постановки "Ревизора", он, действительно, высказывает вкратце то, что в "Отрывке" и в "Предуведомлении" им развито более подробно.