Удивляло и другое. Перед вылетом на задание они не проводили предварительной подготовки, что обычно – и обязательно! – делалось у нас. Не замечали мы, чтобы кто-то из них стремился помочь товарищу, попавшему в беду. Буржуазный индивидуализм брал верх над такими понятиями, как долг, взаимовыручка, войсковая дружба.
Запомнилось такое. В первый день нашего базирования в Сибиу на взлетную полосу выруливают сначала три, а за ними еще два истребителя Me-109. Пятерка, несмотря на пыльный грунт аэродрома, как вырулила, так и пошла одновременно на взлет. Мы заметили, что один из пилотов не справляется с пилотированием: самолет его, оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, сваливается на крыло, потом ударяется о землю, и плоскости отлетают. Уцелевший фюзеляж вместе с кабиной капотировал: ткнулся носом в грунт, перевернулся на спину и замер.
У нас в таких бедственных случаях все, кто на старте и кто видел аварию, бегут к месту катастрофы, чтобы хоть попытаться спасти жизнь пилота. И неважно, знаешь ли ты этого человека или никогда не видел. Командир румынской авиагруппы с брезгливым пренебрежением отдал какое-то распоряжение, по всей вероятности, чтобы вышли "санитарка" и трактор.
– Командир, едем спасать!.. – не выдержав, говорю ему.
Румын понял, что я хочу сказать, но, безнадежно махнув рукой, флегматично ответил:
– Капут.
Надежды на спасение летчика действительно было мало. Но румынский командир видит, что наши техники и механики бегут во все лопатки к упавшему "мессершмитту". Тогда и он ленивым жестом останавливает санитарную машину – мы садимся и едем.
При столкновении с землей летчика выбросило из кабины – он погиб. Трактор оттащил в сторону обломки машины. "Санитарка" забрала труп. А когда мы с румыном подъехали к командному пункту, румынские летчики не задали ни одного вопроса – как будто ничего не случилось…
Более близкое знакомство с пилотами теперь уже союзной Румынии произошло у нас в период десятидневного базирования в Медиаше. Нашему контакту кроме политических аргументов способствовало постоянное общение на земле и в воздухе во время выполнения боевых задач.
Раньше в Медиаше была авиационная школа, которая готовила летчиков. Двухэтажные казармы, жилые и служебные задания, столовая с огромными залами. Несколько маленьких, уютных коттеджей с кафельными и мраморными каминами, отапливаемыми газом, плафонами-светильниками, прочими удобствами.
На всей обстановке лежал отпечаток продолжительного пребывания здесь монарха, короля Румынии Михая. Когда-то в этой школе он осваивал летное дело. Об этом рассказывала мемориальная мраморная доска с позолоченной надписью.
Городок был весь в садах и зелени. На другой стороне аэродрома, на безопасном для полетов удалении, виднелись отроги Восточных и Южных Карпат. Взлетно-посадочная полоса располагалась по направлению, соответствующему максимальному значению розы ветров. Слабое движение потока воздуха постоянно проходило вдоль полосы, создавая благоприятные условия на взлете и посадке. Нельзя было не заметить, что место базирования школы выбрано не только со знанием характера летной работы, климатических условий района, но и с большим чувством к природе.
Когда мы приземлились в Медиаше, румынских пилотов на аэродроме не было. Вскоре, однако, двенадцать ИАР-81 (машины румынских ВВС) появились. Спустя некоторое время состоялась и первая наша встреча с пилотами.
Все ребята были молодые – не то что летчики в Сибиу. Пожалуй, только один из них – командир авиагруппы – человек с жизненным опытом. Смуглое волевое лицо, седина в черной, как смоль, аккуратно причесанной швелюре и шрам – от уха до подбородка – все это придавало его облику воинственность и суровость.
Завязался оживленный разговор. В ход шло все – жесты, мимика, небогатый запас слов из немецкого языка, авиационная терминология (база ее – французские слова) и, конечно, русско-румынский лексикон. Его вырабатывает жизнь войны, конкретные условия, пребывание в другой стране.
Румыны возбуждены только что проведенным боем, взволнованы встречей с нами. Показывая на советские самолеты, они заговорили наперебой: "лафочка", "скамеечка", "лафьюнф" и "лачинчи".
Некоторые, обрадованные нашим соседством, довольно понятно повторяли: "Очень хорошо, немца бить будет легче". Я в свою очередь показываю на себя и перечисляю:
– Курск, Днепр, Молдавия, Румыния! – и спрашиваю старшего летчика: – Где дрался, где воевал – пфу, пфу?
Он понимает, что я хочу услышать от него, и, не торопясь, перечисляет:
– Испания, Франция, Польша. – Потом показывает на шрам: – Это… Сталинград! От стрелка с вашей "черной смерти" (самолет-штурмовик Ил-2). На нем вначале его не было, но когда я вел бой, он там оказался. И мне пришлось упасть в поле с поцарапанной физиономией. – Похлопывая себя по ногам ниже колен, пилот пояснил: – А эти раны – результат боя с "лавочкиными" на Курской дуге, под Белгородом. "Мессершмитт" мой загорелся, я спасся на парашюте. Под Яссами летал уже на "иаре".
На вопрос – сколько же им сбито самолетов? – румынский командир ответил уклончиво:
– Я солдат! Заставляли – я дрался. В бою с вашими пилотами успеха добиться удавалось не каждому. Но все это в прошлом. – Повеселев, румын стал продолжать более уверенно: – Сейчас между нами дружба. С приходом вашей армии мы снова обрели родину. Теперь бой правый – за свою свободу.
Его последние слова я прокомментировал весьма дипломатично:
– Теперь важно для вас не потерять ее снова. Румын понял меня сразу, несколько смутился:
– Не-не, старому возврата не быть. Обильно пролитая кровь не забудется. Фашистское иго не повторится!
Наш разговор проходил недалеко от стоянки румынских самолетов. А в сторонке, рядом с беседкой, обвитой виноградными лозами, стоял небольшой, необычно окрашенный самолет. На его бортах вдоль фюзеляжа, киля, руля поворота, поперек плоскостей и стабилизатора выделялись три яркие полосы – желтая, красная и синяя – опознавательные цвета наших новых союзников.
– Что это за машина? – интересуюсь у румынских летчиков.
– Авиэтка, – охотно объясняет старший из пилотов, – спортивный самолет с обратным управлением. При переводе его в пикирование или на горку, в кабрирование движения ручкой управления выполняются не как на машине с обычным управлением, а в обратном. Например, при переходе на снижение, вместо того чтобы ручку отдать от себя, ее приходится выбирать на себя. В остальном же пилотирование не отличается от нормальных самолетов. Держим эту авиэтку для тренировок и забавы.
Наверное, думаю я, не столько забавы ради, сколько для поддержания навыков контроля за своими действиями в полете. Автоматизм в управлении вырабатывается годами. Надо помозговать, подумать на досуге…
Мои мысли прерывает командир румынской авиагруппы:
– Хотите полетать – пожалуйста! – Предложение его звучит весьма любезно.
Отказываться уже как-то неудобно: румын может подумать о недоверии.
…И вот я в воздухе. Машина прекрасная! В управлении послушная, легкая, по типу она похожа на нашу малютку "УТ-1". Можно покрутиться вволю и отвести душу.
Закончив полет, я подруливаю к летчикам и на вопрос "Как машина?", не задумываясь, отвечаю:
– Хороша! Но для забавы, а не против "шмиттов".
Аппетит, известно, приходит во время еды.
– И на "иаре" можно слетать? – не удержался я. Старший румынской авиагруппы не возражает.
И, тщательно разобравшись в управлении машиной, я взлетаю. Делаю круг над аэродромом. Хочется знать, какая же максимальная скорость у этого самолета, поэтому отхожу подальше от города и, развернувшись, на прямом участке полета выжимаю из мотора все, на что он способен. Скорость растет, доходит до максимальной. Она сравнительно невелика, но уже начинают вибрировать плоскости, нос самолета рыскает по горизонту из стороны в сторону. Над аэродромом, увеличив скорость за счет снижения, перехожу на петлю. За петлей – горка, бочки, затем переворот и снова в горизонтальный полет.
Все ясно: "иар", хотя внешне похож на "лавочкина", но по сравнению с ним – "тарантас", здорово проигрывает по всем параметрам. Скорость мала, маневренность невысокая, в управлении тяжелый, и точная стрельба на максимальной скорости затруднена.
Я откровенно высказал румынам свое мнение об их боевой машине:
– Мы, русские, привыкли говорить открыто: "Лучше горькая правда, чем сладкая ложь". Что я думаю об "иаре"? Он по всем боевым параметрам значительно уступает нашему "лавочкину". Вам тяжело на нем драться с "фокке-вульфом" и тем более против "мессершмитта". Успех в бою во многом будет зависеть от мастерства летчиков и взаимной выручки. "Юнкерсы" бить можно!
Реакция на мой отзыв была неожиданной и многоголосой. Румыны согласно закивали в ответ:
– Правда – хорошо! Сладкой ложью мы сыты от немцев. Она слишком дорого обошлась и не скоро забудется. А достоинства "лавочкина" мы знаем – испытали на себе. Справедливо говорите: в бою с "мессершмиттами" нам тяжело. Возможно, вы поможете?..
Немного помолчав, обдумав каждое слово, я убежденно сказал:
– Затем мы и пришли в вашу страну. В бою не подведем. – И, обращаясь к старшему, доброжелательно предложил: – Не желаете слетать на нашей "лавочке"?
А у самого в голове мелькнуло: "Эх, и будет же мне от командира за эту вольность…" Но как знак взаимного доверия я считал такое приглашение необходимым. Опасения оказались напрасными. Румын поблагодарил, но отказался, мотивируя тем, что время позднее, а с утра боевой вылет и его ждут какие-то важные дела. Как-нибудь в другой раз он непременно полетает на "скамеечке", пообещал командир союзников на прощание.
На этом дружественная встреча закончилась. Обсуждение достоинств и недостатков союзных сторон продолжалось и у нас, и, разумеется, у румынских товарищей до позднего вечера.
Вылеты на боевые задания у наших коллег по базированию были не такими частыми, как у нас, но задачи они решали аналогичные – прикрытие войск от ударов немецкой авиации.
Боевого взаимодействия с румынами не было. Поэтому ни времени вылета групп, ни характера заданий, ни района их действий мы не знали, хотя встречаться в воздухе нам иногда все же приходилось.
…Восьмерка "иаров" вылетела на задание с утра. Минут через пять в воздух поднялись и мы в таком же количественном составе. Когда внизу появился район прикрытия, оказалось, что мы с румынами – соседи, "лавочкины" на высоте 2500–3000 метров, "иары" метров на пятьсот ниже. Наше командование, по всей вероятности, координировало действия авиации. Если румынские пилоты, летавшие на "мессершмиттах", патрулировали в районе боевых действий наземных войск одни, то "иары" всегда находились под прикрытием наряда советских истребителей.
В том вылете, помнится, появились две девятки немецких Ю-87. Их сопровождала восьмерка Ме-109. На перехват противника устремились и мы, и румыны почти одновременно. "Иары" оказались на одной высоте с "лапотниками" и сразу атаковали флагманскую девятку. "Шмитты" кинулись было на них, но мы преградили путь фашистам.
Атаку первой четверки "сто девятых" отбиваю я своими парами. Фашисты лезут вверх, но там их встречает Тернюк.
Вторая четверка Me-109 упорно наскакивает на румын.
– Первый – мой! Бей второго, – командую ведомому.
От очереди огня Мудрецова противник уходит в сторону. Я успеваю сблизиться с ведущим "сто девятых". Удар – и участь его решена!
Из атаки правым боевым разворотом мы устремляемся вверх – там тоже "мессершмитты". Уклонившись от огня Тернюка, они пытаются прорваться к "иарам", видимо, считая их более легкой добычей, а может быть, немцы особенно злы на них. Думаю, что и то, и другое.
Во время разворота на ведомого я оказываюсь позади Мудрецова, а он – в хвосте у "сто девятых".
– Мудрецов! Бей ведомого! Прикрываю. Очередь моего напарника – и еще один фашист идет к земле.
Румыны, видя, что мы не пропускаем к ним "шмиттов", смелее атакуют "лапотников": горящий бомбардировщик противника падает. Молодцы союзники!
"Сто девятые", оставшись вшестером, значительно снизили активность. Сразу видно: растерялись, засуетились, не зная, что предпринять. Тернюк незамедлительно использует панику в группе врага и, прорвавшись ко второй девятке "юнкерсов", сбивает одного.
Запаниковали и бомбардировщики: круто развернувшись, почти на пикировании, они уходят на запад. "Мессы" незамедлительно ретируются следом за подопечными.
Когда мы вернулись из боя, румыны были уже дома и встретили нас на стоянке "лавочкиных". Радостные, возбужденные удачным боем, они крепко жмут нам руки, бесконечно повторяя полюбившееся им слово: "Молодец, молодец!.."
Командир союзников говорит нам с нескрываемой признательностью:
– У вас, русских, слова не расходятся с делом. Хорошо! Молодцы! Спасибо, друзья!
– А как же иначе? – удивляется Мудрецов. – Сказано – сделано!
– Он прав. Это мой ведомый, – не без гордости указывая на него, обращаюсь я к румынам. – Валентин только что сбил "мессершмитта". Вы тоже ребята – не промах! Мы видели, как ловко вы свалили "юнкерса". Чья работа?
Удача в бою, оказывается, сопутствовала командиру, и я поздравил его с победой.
– Будем надеяться, что это только начало вашей расплаты с фашистами.
Румыны понимают, что у нас мало времени для разговоров.
– Успеха вам! До встречи на ужине, – вежливо попрощался старший, и они ушли на свою стоянку. Мы занялись разбором схватки и подготовкой к следующему вылету…
К середине дня, когда я проходил мимо аэродромной беседки, невольно обратил внимание, как румынские пилоты азартно резались там в карты. Вдруг один из них вскакивает и, показывая на часы, говорит по-русски, по всей вероятности для того, чтобы я понял, одно только слово: "разведка". Летчик торопится к самолету, а я, не выдержав правил "дипломатии", спрашиваю старшего:
– Слушай, камрад, что это за порядок у вас? Ни предварительной, ни предполетной подготовки? Вот и сейчас ваш товарищ ушел в полет без контроля, без единого слова напутствия…
Румын искренне удивлен, его правая бровь ползет вверх:
– Напутствие? А для чего оно? Задача, условия полета ясны, а как выполнять, пусть думает сам. Он – офицер и научен этому в школе.
Теперь пришел мой черед удивляться: что это – бравада или реальность? Скорее всего и то и другое. Ничего не попишешь: свои законы, свой порядок.
К вечеру, когда боевых вылетов уже не предвиделось, наши летчики собрались в столовой. Из зала, где сидели румынские пилоты, лилась красивая мелодичная музыка. Они проявили большую любезность и гостеприимство: к нам подошла делегация с приглашением провести вместе вечер после такого удачного летного дня.
Мы охотно согласились. Интересно было посмотреть, как отдыхают коллеги. Как воюют, уже видели: вроде бы и неплохо, да без нашей удали, без огонька…
Прошли в зал. Начались тосты за дружбу, за освобождение Румынии от немецко-фашистских захватчиков, за послевоенный мир на всей планете.
У румын вместо боевых ста граммов водки была цуйка и очень много виноградного вина: пей – не хочу! Но мы пили умеренно, хотя, не скрою, за некоторыми столиками наша "Катюша" выходила не только "на берег крутой", а зашла гораздо дальше, чуть ли не до "Священного Байкала". И, кроме мотива, от старинной русской песни мало что осталось.
Нас хорошо приняли как гостей румынских пилотов, как освободителей румынской нации. Мы расходились веселые и влюбленные в этот мир под чужими звездами. Разговор о будущем румынской нации, о ее нравах и обычаях долго не затихал среди наших летчиков. Судьба этого народа в его собственных руках…
В боях за Венгрию
Боевые действия нашего авиакорпуса за освобождение Венгрии начались с вылетов на прикрытие наземных частей и соединений с предварительными бомбовыми ударами по объектам противника. Так, в первые дни октября и наш полк, перелетев на аэродром Селуш, получил задачу на бомбардировку.
Две бомбы – по 25 и 50 килограммов, – подвешенные под плоскостями самолета-истребителя, существенного влияния на маневр не оказывали, не стесняли его. И сброс бомб мы осуществляли с пикирования.
В моей памяти сохранился один из боевых вылетов того периода. 7 октября уходим на задание четверкой. На всех машинах бомбы "ФАБ-50". Сбросив их на цель, выходим из пикирования. В этот момент я вижу прямо перед собой восьмерку "фокке-вульфов" – она держит курс к линии фронта. Сразу же – предупреждение летчикам ведомой группы:
– Внимание! Впереди "фоккеры"! Атакуем снизу.
Так как противник находился выше нас, он, по всей вероятности, не заметил "лавочкиных". Учитывая это, я решил использовать элемент внезапности, и мои боевые друзья поняли командирский замысел. Ведь для них он привычен, опробован не раз.
И вот я сближаюсь с замыкающим группу гитлеровцев. В строю противника не заметно какой-либо нервозности. Подхожу на дистанцию открытия огня. "Терпение, терпение, не торопись", – командую себе. Еще несколько секунд – и я жму на гашетку. Самолет падает в расположении немцев. Еще одним стервятником стало меньше!
Вслед за моим почином последовали трассы огня Валентина Мудрецова и Евгения Карпова. Боевой порядок "фоккеров" нарушился. Четверка, идущая впереди, резко развернулась влево. Бомбы с ее самолетов, словно крупные черные капли, падают на свои же войска. Три оставшиеся "фоккера" сделали то же самое несколько позже.
Наваливаемся на врага еще более решительно, не давая ему опомниться. Высота полета – 1500 метров. Зенитки неприятеля ведут интенсивный обстрел, пытаясь отсечь нашу группу от своих самолетов. Теперь атака на правофлангового! Мой ведомый следует в правом пеленге. Сближаюсь метров на триста – четыреста, преследуемый противник уходит влево. А тот, что летел на левом фланге, развернувшись вправо, открывает по моей машине огонь с дальней дистанции. Дальнейшее сближение опасно, мы с Мудрецовым можем угодить под его очередь. Развернувшись на врага, который ведет огонь, я проскакиваю над ним и оказываюсь на левом фланге.
Тройка "фоккеров" по-прежнему в боевом порядке под названием "клин", правда, с той лишь разницей, что ведомые поменялись местами. Невольно вспомнился боевой порядок нашей истребительной авиации довоенного и начального периода войны. По моему разумению, не так уж он был и плох для оборонительного боя – больше взаимной защиты ведомых…
Пара Карпова прикрывает действия моей пары. Я повторяю атаку. Результат тот же, что и при первой попытке, – точнее, нет никакого результата. Противник опять ушел из-под огня. Решив нанести удар сразу четверкой, чтобы сковать маневр врага, передаю по радио:
– Женя, атакуем одновременно. Бей левого, я – правого!
У Карпова ведомым Мокин – он справа. Мудрецов же после моей команды сразу переходит в левый пеленг.
Исходное положение для атаки принято. Теперь – только вперед, к победе! И в этот момент сзади – сильнейший удар по фюзеляжу моего самолета! Такое ощущение, будто ручку управления кто-то нечаянно рванул, да так мощно, что "лавочкин" подбросило вверх и на крыло.
Мгновенным движением руля вывел машину из крена, положил ее капот на горизонт. Все, кажется, обошлось, но одновременный удар по "фоккерам" сорвался. И пара Карпова не смогла результативно атаковать. Маневр не состоялся – противник незамедлительно этим воспользовался.