- Ох и тёмные у нас люди, - сказал Николай. - Так не знаешь, мелюзга, отчего не горит Сена?
- Отчего у гуся ноги красные? - спросил Юра. - А утка от чего плавает? Не знаешь?
- Д-ура ты! - сказал Николай, рассердившись, дал Юре щелчка в лоб и ушёл.
Юра вымыл полы на совесть, протёр ножки столов и табуреток, намочил пол в сенях. Когда собирался в углу под кроватью, где сидела на яйцах наседка, тоже навести порядок, наседка рассердилась и так ущипнула его за руку, что Юра взвыл от боли.
А вечером Юра с Цыбулькой и матерью пошли в баню. Юра любил ходить с отцом в баню, но тот ещё не приехал. Цыбулька хныкал, вызывая на сочувствие и заранее считая себя обречённым на страдание от мыла, пара и цепких маминых рук, а Юра молчал, стараясь придумать какую-нибудь уловку, чтобы отвертеться от бани.
- У меня вот здесь болит, - сказал он наконец, приложив руку к груди и придавая лицу насколько можно страдальческий вид.
- А вот здесь не болит? - мать шлёпнула его и открыла дверь в предбанник, пропуская Цыбульку и Юру. - Я тебе! Ты у меня попляшешь! Ты мне всю душу вымотал! Я тебе, чертёнок, заболею! Мать от стыда хоть умирай! Ну, ладно, ну, погоди, срамник ты этакий! К директору мать вызывают!
После таких слов Юра мудро решил, что ему ничего не остаётся, как полностью покориться судьбе и попытать счастья в роли самого послушного сына. Он разделся, аккуратно сложил одежду и невинно спросил:
- Хорошо, мама, я сложил одёжку?
В бане густой пар белым туманом висел от пола до потолка. Цыбулька сразу присел у двери, а Юра облился водой и залез на верхнюю полку:
- Мама, я здесь.
Мать тоже залезла на верхнюю полку, побила веником себя и Юру и начала мыть Цыбульку. Цыбулька орал вовсю, будто его резали. Но мать, сидя рядом с ним на корточках, не обращала на крик внимания, тёрла его мочалкой, мылила и снова тёрла, пока он не был вымыт и не засиял бело-розово. Цыбулька долго ещё хныкал в предбаннике и грозился убежать из дому в лес и там поселиться навечно.
Настала очередь Юры. Он долго сопел, кряхтел, представляя себя солдатом, который попал в плен и молча, терпеливо переносит пытки. Мать мочалила его усердно и долго; Юре стало казаться, что у него слезает с тела кожа.
- У меня вся кожа слезла, - сказал Юра, сдерживая слёзы.
- Какая кожа? - удивилась мать.
- Кровь сквозь неё капает.
- Кровь? - Мать отстранила его и, не обнаружив крови, окатила целой шайкой воды. - Марш одеваться! Посмотри на ноги! Какие цыпки завёл! Стыдоба! Мужику столько лет, а у него цыпки на ногах! Марш одеваться! И цыпки сметаной на ночь бабушка пусть смажет.
После бани Юра, отдыхая, посидел на завалинке. Николай мастерил клетку для принесённых из лесу ещё не оперившихся кобчиков и напевал:
Ты меня ждёшь,
И у детской кроватки не спишь…
Солнце только зашло, и на землю скользнула первая тень. Ещё вишнёво млел закат, и там, где только что было солнце, пронзительно вспыхнуло палевое облачко и на какой-то миг задрожали, свёртываясь, тени; но вот потухло облачко и легли на небо длинные зеленоватые тени, и сразу стало тихо, глухо и по-домашнему уютно в селе. Юра не знал почему, но он больше всего любил именно это время, когда только село солнце, глуше и тише стали голоса, мычали коровы, а внутри его что-то успокаивалось, дремотно и заворожённо сникало.
По улице, поднимая клубы пыли, призывно мыча, торопилось стадо.
- Кольк, когда дядя приедет?
- Ночью. Отец поехал на станцию. Скажи, Юрка, что такое круглый дурак?
- Это у кого круглая голова, как у тебя.
- Но-но! Смотри, получишь в лоб! Сопляк! Больно умный стал. Смотри, выбью дурь из головы!
Юра решил дождаться приезда отца и дяди, но уснул, а когда утром проснулся… В доме светло, чисто, вкусно пахло пирогами, кислым тестом; на окнах висели новые шторы, на полах расстелены половики; на маме красовалась новая кофта и на бабушке тоже; отец глядел радостно и довольно, а Николай надел даже белую рубашку с галстуком, которую ему подарил дядя в прошлый приезд. Цыбулька уже давно не спал и по-своему использовал всеобщую радость, благодушие и доброе настроение, которое воцарялось с приездом родственников: просил у матери сахару, и она давала ему, требовал конфет, и она тоже не отказывала. Цыбулька наслаждался великолепной райской жизнью, в такие моменты становясь капризным, требовательным, и всё сходило ему с рук. Никто не замечал его капризов. Он использовал всеобщее благодушие в полную меру.
В горнице, на кровати, где обычно спали отец и мать, на чистейших простынях спал дядя Антон. Когда солнце лучами захватило дядины ноги, мать завесила окно шалью. Но вот дядя проснулся. Он лежал некоторое время молча, отходя ото сна, потом гекнул и опустил белые ноги на пол, посидел, не замечая, что к дверям сразу кинулся Юра. Дядя натянул галифе и вышел из горницы, сладко и радостно улыбнулся чему-то.
- Доброе утро.
Ну мать! Юра прямо не мог узнать её, настолько она изменилась, похорошела, так откровенно старалась угодить во всём дяде Антону, младшему брату отца. Сама налила только что принесённой из колодца воды в умывальник, протянула ему в мыльнице душистое розовое мыло. Дядя умывался, а она стояла рядом с полотенцем и ждала, когда он умоется.
В сенях уже вовсю попыхивал самовар, а на столе чего только не было: румяная сдоба, жареная курица, дымящаяся картошка и селёдка, грузди (поди поищи сейчас их в селе!), сметана и только вчера сбитое масло, шанежки, пироги…
Но вот дядя появился в дверях горницы, уже одетый, хорошо пахнущий одеколоном, и все, кроме отца, встали, ожидая, когда он сядет. Между Юрой и Цыбулькой возникла жестокая борьба за место возле дяди, но в борьбу вмешалась мать, и Юра уступил поле боя младшему. Все сидели и ждали, пока отец разливал водку в стаканы.
- С приездом, дорогой братушка, - сказал отец. - Спасибо: не забыл.
- Будем здоровы, - отвечал дядя и, оглядев всех, выпил и закусил груздем.
- Будем здоровы, - повторила бабушка, прослезившись, и обняла молчаливую Надю.
Когда выпили и закусили, дядя стал одаривать подарками.
Так и замелькали кофты, юбки - для мамы, бабушки, новый костюмчик для Нади, вельвет на костюмчики Юре и Цыбульке, джинсовые брюки и цветастая рубашка для Николая, чёрный красивый костюм отцу.
Было воскресенье. Отец ушёл на работу, а дядя, мать и бабушка собрались к родственникам. Дядя надел китель, на котором полыхнул огнём добрый десяток орденов и медалей. Юру не взяли с собой, но он сопровождал некоторое время дядю по улице. Дядя шёл по улице, а Юра издалека любовался им. Вот он остановился возле сельпо, а стоявший тут же участковый милиционер Загорулько вытянулся и отдал честь. У Юры от восторга дыхание перехватило. Это его родному дяде участковый милиционер, гроза всех мальчишек, отдаёт честь при всём народе, потому что дядя - капитан. После случившегося ещё ослепительней блеснули ордена на крутой груди. А как мама выступала рядом!
Только у бабушки слезились глаза: она вспоминала своего младшего сына, погибшего на войне, а он был одногодок дяде Антону.
Но вот дядя, мать и бабушка скрылись в доме Стояновых. Юра тоскливо огляделся. До вечера ещё далеко, а дядя наверняка в гостях пробудет до позднего вечера: кто ж отпустит такого гостя рано?
Юра вернулся домой, накормил кобчиков, дал им попить, отвесил тумак Цыбульке, вздумавшему его напугать, и принялся под хворостом искать куриные яйца. Но и это вскоре надоело.
Юра стал слоняться по двору, стараясь придумать для себя какое-нибудь интересное занятие. Цыбулька теперь держался на отдалении, хныкал, грозился рассказать о Юриных проделках дяде. Надя ходила по горнице, готовилась к экзаменам, но отложила книгу и стала примеривать костюм, привезённый дядей. Юра долго подсматривал за сестрой - как она одевалась, как раздевалась, пока Надя не заметила его:
- Ты чего подглядываешь?
- А я видел, а я видел, как ты целовалась с Шуваевым!
- Бесстыдник!
- А я видел, а я видел! - кричал Юра и прыгал у двери.
- Большой ты, Юрик, а ведёшь себя… Как тебе не стыдно!
Юра оставил Надю, залез на чердак, достал из потайного места старые часы и стал мастерить луноход. Сбил из дощечек луноход, поместил внутрь часовой механизм, завёл часовую пружину. Луноход, касаясь шестерёнками земли, двигался, крутились колёсики, поворачивалась башня, всё как у настоящего. Юра приделал к башне свой наганчик из медной трубки, а когда надоело возиться с ним, спрятал его под солому в углу и слез с чердака.
Солнце стояло ещё высоко, до чего медленно тянулось время. Небо млело от жары, и только с севера наползали мглистые полосы, а в селе было тихо, глухо, одни петухи изредка нарушали воскресную тишину да доносился с полей еле слышный перестук тракторов. Замерло всё живое, ожидая, когда спадёт жара. Что делать?
Цыбулька лежал в тени возле сарая и спал, а рядом, примостившись у его спины, дремал кот Пушок. Юра хотел было пошутить над спящим Цыбулькой, но вот взгляд его упал на тополь, и он мигом влез на него. Из скворечника вылетел скворец и молча уселся на вершине дерева. На тополе было прохладно и просматривалась вся улица. Юра стал разглядывать улицу, но такое безобидное и бездеятельное занятие быстро наскучило.
Он слез, взял свою любимую книгу, где рассказывалось, как погиб Чапаев, и снова взобрался на тополь. Он никак не мог согласиться, что Чапаев так глупо погиб. Погиб в то время, когда до победы - рукой подать. Ах же ты, чёрт, вот прут, лавами несутся казаки, а Чапаев в одном белье с винтовкой в правой руке и револьвером в левой… "Уж совсем поредели сумерки…"
- Юрик! - раздался голос матери.
Молчание. Юра был уверен, что уж на тополь взглянуть мать не догадается.
- Юрик! А ну-ка садись за жернова и намели крупы. А когда намелешь, капусту нужно полить. Ты меня, Юрик, слыхал? Ты чего молчишь?
- Пусть Надя. Всё Юра да Юра? Чего я вам, лошадь?
- А ты маленький? Надя пусть уроки учит, ей вон экзамены сдавать, а тебя не убудет.
- Цыбулька вон спит, - искал выхода Юра, зная уже, что всё равно ему, а никому другому придётся делать то, что сказала мать. Но всё же он раскрыл книгу на своём самом любимом месте и представил себя полководцем, - "Вот он круто повернулся, мчит к командиру батареи: "Бить по мельницам!"
- Юрик, я кому сказала?!
Ах, этот славный Сломихинский бой!
- "Бить по мельницам!" - громко отвечает Юра.
- Юрик, долго тебя ждать? Мне же некогда! Я вон пришла грибков только прихватить дяде Антону. Юрик?
- "Все пулемёты с мельниц скосить!"
- Я вот тебе, я тебе дам пулемёты!..
Юра неохотно спускается с тополя и идёт в дом, садится за маленькую ручную мельницу и начинает крутить её. Хорошо, что пшеница крупная и сухая: молоть крупу одно удовольствие. Многие покупают крупу в сельпо, а вот мать считает, что своя крупа лучше, и права, наверное, потому что Юре сейчас неожиданно хорошо, и он крутит мельницу с удовольствием. Берёшь пригоршню пшеницы, засыпаешь в отверстие мельницы и крутишь. Рядом ходит Надя и твердит:
Я к вам пишу - чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле…
Юра крутит, мягко, монотонно гудит, шурша, мельница, сыплется тонкой горячей струйкой крупа в миску. Юра уже забыл, что его заставили работать, увлекается, с удовольствием гудит сам, подражая мельнице, и попробуйте сказать ему, чтобы перестал крутить, обидится, и не видит он, что Цыбулька стоит рядом и с завистью глядит на него.
Я к вам пишу - чего же боле?
Что я могу ещё сказать?..
Это уже Юра декламирует письмо Татьяны к Онегину, и грустно от таких слов. Какая ж это была славная Татьяна, которая умела так грустно и стыдливо сказать. Юра уже запомнил то, что учила Надя. Надя учит который день и никак не может запомнить, а он уже знает наизусть. Он, кажется, и не слушал Надю, десятки раз повторяющую стихи. "Я к вам", - говорит Юра и делает пол-оборота мельницы, - "пишу", - ещё пол-оборота, - "чего же боле?" - полный оборот. Цыбулька, с завистью глядит на Юру.
- Дай я? - канючит он.
- Не дам, Цыпа, ты не умеешь. "Что я могу ещё сказать?"
- Юрик, дай я?
- Не дам, не проси. Другой раз дал бы, не жалко, а на этот раз - не проси. Сам хочу. Что я, хуже тебя! Всё дай и дай! Ишь чего захотел! Больше ничего не дать?
- Да-ай! Ме-не! Хо-чу!
- До конца?
- До ко-он-ца.
Юра соглашается, выходит в сени и тут сталкивается с матерью. Она чем-то обеспокоена, озабоченно хмурится и тут же спрашивает:
- Юрик, а почему восемь гусей? У нас же девять гусей!
- А я почём знаю? - в свою очередь спрашивает Юра.
Он мог всё рассказать матери, но она ведь сразу же побежит к Шупарскому, поднимет такой шум на всю округу, а гуся-то всё равно нет уж. Вот кто не боится старика Шупарского - мама. Она пойдёт к нему и всё, что надо, выскажет, и ничего с ней не поделаешь: не побоится она свирепого и злого старика. Не побоится она никого, если знает, что права.
- Вчера был? Как я закрутилась и не посчитала? Нет бы мне посчитать. Чтоб мне вечером, Юрик, гусь был. Хоть из-под земли, а найди его.
Юра выглянул на улицу. Никого. Влез на сарай, уселся поудобнее на прошлогодней соломе. У него засвербило в носу, и он стал тереть нос пальцем. А вон и Санька стоит на санях и чистит ножом палку.
- Фома! - крикнул Юра. - Поди!
Санька не заставил себя долго ждать.
- К чему это у меня в носу чешется? - спросил Юра, когда Санька взобрался на сарай.
- К новостям, - серьёзно ответил Санька. - Или кто по носу даст.
Глава шестая. Доверяет тайну
Они, не сговариваясь, слезли с сарая и направились на котлован. По пути забрели на крытый ток, где лазали по перекладинам, стремясь добраться до воробьиных гнёзд, но на этот раз им попадались всё больше пустые гнёзда. Затем Юра спустился в заброшенный колодец, добрался до льда и отколол кусочек, чтобы Санька мог лишний раз удостовериться в его храбрости. Набегавшись, сели отдохнуть в тени на молодой зелёной травке.
- Давай будем играть в настоящих разведчиков? - предложил Юра.
- А я разве против?
- Вон, видишь, собака бежит. Ты не читал, как около одного нашего военного завода, где делали секретные межконтинентальные ракеты, всё время бегала собака, а потом оказалось, что у неё вместо глаз были маленькие фотоаппараты?
- Как так?
- Очень даже просто, вместо глаз вставили фотоаппараты. Шпионская оказалась собака! Писали!
- И она фотографировала?
- Пока не поймали. Давай, Фомочка, и мы секретничать, шифровать наш разговор. Вот, например, ты сказал: я пошёл. А нужно говорить: я-хтарма пошёл-хтарма.
- Я-хтарма пошёл-хтарма на котлован-хтарма купаться-хтарма. Так?
- Пошли-хтарма, - Юра выглянул из-за угла мельницы и поднял руку. По дороге от села ковылял старик Шупарский. - Т-ш-ш, впереди враг-хтарма.
- Кто-хтарма? - спросил Санька и тоже осторожно выглянул.
- У нас как на настоящей войне! - восхищённо сказал Юра.
Старик Шупарский, засунув руки в карманы, медленно брёл в сторону котлована. По лугу, между мельницей и котлованом, стояло множество пней, здесь рос когда-то лес. Юра и Санька, прячась за пнями, поползли вслед за стариком, не выпуская его из виду. Санька вскоре выдохся и сел отдыхать.
- Фома, - серьёзно, строго, стараясь не моргать и глядеть Саньке в глаза, спросил Юра, - если я тебе открою тайну, ты никому не разболтаешь?
Санька побледнел и, широко открыв глаза, глядел на Юру, ожидая, что тот сейчас откроет ему тайну, которую так долго скрывал.
- Честное пионерское! - продохнул он.
- Скажи: умри мать моя и отец, если я нарушу эту святую тайну или проговорюсь. Дай сюда мизинец, согни его вот так и держись за мой, а теперь говори. Честное пионерское, клянусь отцом и матерью, братьями и сёстрами!
Санька повторил страшную клятву.
- А теперь стань на колени, опусти голову до земли, чтобы и земля слышала. Повтори.
Санька повторил.
- Дед Шупарский замышляет недоброе. В лесу прячется чужак. Они замышляют убийство. Нужно всё разузнать и выследить их.
- Честное слово?
- Честное слово!
- Ух ты! - проговорил Санька и пополз.
Возле котлована они снова отдохнули и поползли к лесу, в котором, пока Санька давал клятву, скрылся старик.
У высокой, одиноко стоящей берёзы остановились. Юра глядел на лес, потом уселся поудобнее и вдруг увидел рядом с собой длинную, изломанную тень человека. Тень качнулась и легла ему на ноги. Он оглянулся и замер. Рядом стоял старик Шупарский и, прищурившись, глядел на него.
- Хлопче, што тута потерял? - глухим, хитрым голосом спросил старик и присел рядом на корточки, пристально глядя Юре в лицо.
- Да мы ничего не потеряли, - отвечал Юра, стараясь не смотреть старику в глаза.
- А я вот гуся потерял. Куда ж, зараза, он мог подеваться? - добродушно спросил старик.
- И мы гуся потеряли. Мать наказала не приходить домой без гуся, а то убьёт.
- Да ну? Да зачем он вам?
- Как зачем? Наш гусь. Как зачем? Был, а теперь нету. Как зачем? Мы кормили его целую зиму, стерегли, поили, я чистил из-под них кизяк! Как зачем? А вам, дедушка, зачем?
- А чего ж это вы тут шукаете?
- А где? Мы везде ходили.
- А теперь правите в лес? - всё так же добродушно спросил старик.
- Кто ж гуся в лесу ищет, дедушка? Гуси в густой лес не ходят. Мы играем.
- Вот я и думаю, - сказал старик и направился в село.
Юра быстренько вернулся к котловану и искупался. Санька купаться не стал. Старик шёл неторопко, оглядывался, останавливаясь, садился на пень отдохнуть. Ребята обогнали старика и у тока увидели Соню Кенкову. Она пасла телёнка. Рядом ходил дикий гусёнок и щипал травку.
- Что вы ищете? - спросила Соня и покраснела.
- Он гуся потерял, а мать его теперь убьёт, - ответил Санька. - Так, Юра?
- Ничего не убьёт, - не согласился Юра.
- Возьми гусёнка, хочешь? - сказала неожиданно Соня. - А потом, когда подрастёт, мы его отпустим, пусть летит к своим.
Юра был растроган великодушием Сони и тут же стал предлагать ей взамен всё своё богатство - пятнадцать копеек, две шестерёнки от часов. Он готов был отдать Соне всё, что имел, не потому, что она подарила ему гусёнка, а за её поступок, потому что так поступить мог только настоящий товарищ. Юра порылся в карманах и достал зуб от сенокосилки, которым можно из камня высекать огонь.
- На́, - протянул он щедрый подарок.
Соня засмущалась, но взяла его, а пятнадцать копеек вернула. Юра положил гусёнка за пазуху, и они с Санькой пошли.