Но рядом я испытывала чувство стыда и раскаяния за свою мистификацию. Я только теперь поняла, что, узнавши настоящего автора, отец будет огорчен и разочарован в том, что не из нового очага выросло знание и пропаганда идей Джорджа, а от его же плоти и крови.
Когда встала мать, она тоже рассказала мне о том, что папа все говорит об одной полученной им статье от какого-то Полилова, очень хвалит ее, и что опять начались разговоры о Г. Джордже, который очень ей надоел.
Я с трепетом ждала появления отца. Наконец он вышел из своего кабинета в залу.
Мы поздоровались с ним, и он сел завтракать.
Он был очень весел в этот день и рассказывал о том, какие он утром получил письма. Между прочим, один его юный друг только что женился и описывал свою жену в юмористическом тоне. Он писал, что она во всех отношениях идеальная женщина: отлично печет пироги, но логика в ней отсутствует, рубахи у него всегда чистые, но его мысли и идеалы для нее чужды и т. д. Не отвечаю за точность текста письма.
Я не читала его, а приблизительно помню в передаче отца. Отец очень смеялся:
- Все вы такие.
Он принялся есть.
После некоторого молчания я спросила его:
- Тебе понравилась статья Полилова?
- Да, очень, а что? Ты его знаешь?
- Да; и, знаешь, это псевдоним. Полилов - женщина.
Отец перестал есть и поднял голову.
- Не может быть!
- Нет, правда.
- Кто же?
Я засмеялась.
- И очень близкая тебе женщина.
- Не может быть!!
- Нет, правда.
- Кто же?
- Я.
- Не может быть!!!
Тут я рассказала ему все, что я передумала и почему я послала ему рукопись под псевдонимом.
Он не упрекнул меня. Но я почувствовала, что я верно угадала, когда боялась его разочарования. Он мне его не показал, но между людьми, которые так близки друг другу, как были мы с ним, никакая тень не может пройти незамеченной.
Мы очень серьезно разговорились с ним о том, как нужно писать книгу, и я изложила ему план своей работы.
Книга должна была состоять из трех частей. Первая часть - принципиальная сторона: безнравственность земельной собственности; вторая - изложение существующих аграрных программ и критика их, и третья - изложение экономической системы Г. Джорджа.
Я запнулась на второй части. Трудно было выбрать то, что считалось по этому вопросу важным. Я достала кучу книг, но сколько бы я ни читала, все еще были какие-то компетентные авторы, которых еще приходилось прочесть. Маркс, Каутский, Конрад Шмидт, Герценштейн, Чернов, Туган-Барановский и многие другие авторы были мною прочитаны или просмотрены. Но так как я не была специально образованной в этой области, мне было трудно ориентироваться в большом количестве этих авторов.
Отец, по обыкновению, совета мне никакого не дал, но в конце нашей беседы он засмеялся и сказал:
- А где же Полилов? Я так хорошо представил себе его: аккуратный, в синем пиджаке…
Потом прибавил, потрепав меня по голове:
- Ну, если ты не кончишь этой книги, ты будешь настоящей женщиной.
Увы! Я не изменила своему полу. Я осталась настоящей женщиной. И рукопись до сих пор остается неоконченной.
5 июля 1923 г. Москва
О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода
Меня часто обвиняли в том, что я никогда не протестовала против контрфакций и плагиата сочинений моего отца Льва Толстого, равно как и против лжи и клеветы, которые время от времени возникали и все еще возникают в мировой печати вокруг его имени.
Я следовала в этом его примеру: мой отец взял себе за правило никогда не отвечать на посягательство на его литературные права и не отзываться на клевету, затрагивающую его частную жизнь.
Если я прерываю молчание, то это вызвано тем, что в печати появились книги, написанные друзьями моего отца, дающие фальшивую картину отношений моих родителей между собой и пристрастный, искаженный портрет моей матери1. В этих книгах описанные факты, как правило, точны, но, говоря словами Гоголя, - ничего нет хуже правды, которая не правдива.
Я полагала, что мне как старшей дочери надлежало выступить в защиту истины. Мой долг перед памятью родителей - прервать в настоящий момент молчание. Конечно, это тяжелая обязанность, ибо мне придется вскрыть многое такое, что обычно не выходит за пределы узкого семейного круга.
Моя жизнь прошла не в обычном доме. Наш дом был стеклянным, открытым для всех проходящих. Каждый мог все видеть, проникать в интимные подробности нашей семейной жизни и выносить на публичный суд более или менее правдивые результаты своих наблюдений. Нам оставалось рассчитывать лишь на скромность наших посетителей.
Мой отец никогда не боялся говорить о самом себе, когда считал это необходимым.
Он жил, ни от кого не прячась. Он написал свою "Исповедь" и в этой исповеди, искренней до предела, обнажил все тайники своего сердца.
Я считаю, что настало время поделиться с теми, кто интересуется Толстым, пережитым мною в годы, проведенные близ него. У меня сложилась собственная точка зрения на отношения моего отца и матери и на их отношение к нам, их детям. Я свидетель. Вначале я хотела обратиться к своим русским братьям и сестрам: у моего отца среди них есть еще много друзей. Теперь я обращаюсь к французам, среди которых, я уверена, тоже много друзей Толстого. Что касается меня, то мне нечего скрывать от этих друзей. Я хочу, чтобы они были судьями. Я хочу показать им в новом свете некоторые стороны жизни моего отца. Я буду вполне откровенна и вполне искренна, и если не скажу всего, что могла бы сказать о драме жизни моих родителей, то только потому, что слишком много людей было замешано в эту трагедию и что для некоторых из них это было бы слишком рано.
Все даты указаны здесь по "старому стилю", то есть с опозданием на тринадцать дней.
* * *
Темной осенней ночью 28 октября 1910 года, в 3 часа пополуночи, мой отец покинул свой дом в Ясной Поляне, где он родился и провел большую часть своей жизни.
Какие же были причины, вызвавшие этот отъезд - скажу даже - это бегство?
Известны ли они и станут ли когда-нибудь известны?
Самое простое было бы сказать, что Толстой убежал от жены, так как она его не понимала и жизнь с нею была ему тяжела. Или, что та относительная роскошь, которая его окружала в семье, была ему невыносима и он хотел жить простой, уединенной жизнью среди крестьян и рабочих. Но в жизни человека никогда не бывает, чтобы одна какая-нибудь причина преимущественно перед другими побудила бы его совершить тот или иной поступок. И это в особенности справедливо для такой богатой, страстной и сложной натуры, как мой отец. Его поведение было результатом целого ряда причин, сочетавшихся, смешивавшихся, сталкивавшихся, противоречивших друг другу.
Я была свидетелем жизни моего отца в течение двух ее периодов: перед его религиозным кризисом и после него. Добавлю, что я была свидетелем, поставленным в особо благоприятные условия. Я была более, чем кто-либо другой, посвящена в его интимную жизнь. В течение тридцати пяти лет, до своего замужества, я постоянно жила дома. Мой отец был со мной очень откровенен, в особенности в том, что касалось моей матери. Он знал, что я люблю их обоих и всегда готова сделать все от меня зависящее, чтобы водворить между ними мир.
Моя мать, в свою очередь, делилась со мной своими тайными горестями и радостями.
Я была ее старшей дочерью и только на двадцать лет моложе ее. С годами разница в возрасте между нами до такой степени сгладилась, что вскоре она стала относиться ко мне как к равной, как к подруге.
Чтобы понять весь трагизм положения, незаметно нараставший в течение почти полувека и приведший к уходу моего отца из дома и к его смерти в маленьком домике начальника станции2, следует вдуматься в то, каким был Толстой, начиная с сознательного возраста и какой была та, та молоденькая Соня Берс, которая стала его женой.
У меня перед глазами интимные дневники моего отца, начиная с 1847 года3. Ему было тогда девятнадцать лет, и он был студентом Казанского университета. Есть у меня и дневники матери, начиная с 1862 года4. Ей было восемнадцать лет, и она только что вышла замуж. Каждый внимательный человек найдет и в этих документах зародыши характеров, развившихся и окрепших в зрелом возрасте.
Вот каким был он: постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный и к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья или неприятности. Даже для зубной боли он находил оправдание. Он пишет в своем дневнике: "…зубная боль доставляет больше цены здоровью". И в другом месте: "Все болезни мои приносили мне явную моральную пользу; поэтому и за это благодарю его" 5.
Лейтмотив всей его жизни - "самосовершенствование". 24 марта 1847 года он пишет:
"Я много переменился; но все еще не достиг той степени совершенства (в занятиях), которого бы мне хотелось достигнуть" 6. И тут же в дневнике он набрасывает некоторые правила поведения. Он дает себе слишком много заданий и, не будучи в состоянии их выполнить, недоволен собой. 7 апреля он пишет: "Через неделю ровно я еду в деревню. Что же делать эту неделю?
Заниматься английским и латинским языком, римским правом и правилами" 7. По прошествии этой недели он отмечает: "Какая будет цель моей жизни в деревне в продолжение 2 лет? 1) Изучить весь курс юридических наук, нужных для окончательного экзамена в Университете. 2) Изучить практическую медицину и часть теоретической. 3) Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский. 4) Изучить сельское хозяйство как теоретическое, так и практическое. 5) Изучить историю, географию и статистику. 6) Изучить математику, гимназический курс. 7) Написать диссертацию. 8) Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи. 9) Написать правила. 10) Получить некоторые познания в естественных науках. 11) Составить сочинения из всех предметов, которые буду изучать" 8.
На следующий день он понял, что переоценил свои возможности, и 18 апреля пишет:
"Я написал вдруг много правил и хотел им всем следовать, но силы мои были слишком слабы для этого" 9.
После двухмесячных стараний он отмечает: "Ах, трудно человеку развить из самого себя хорошее под влиянием одного только дурного" 10. "Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство" 11.
Позднее он убедился, что совершенство и совершенствование - вещи разные, и 3 июля 1854 года записал: "…главная моя ошибка… та, что я усовершенствование смешивал с совершенством. Надо прежде всего понять хорошенько себя и свои недостатки и стараться исправлять их, а не давать себе задачей - совершенство, которого не только невозможно достигнуть с той низкой точки, на которой я стою, но при понимании которого пропадает надежда на возможность достижения" 12.
Он не прекращает своих усилий. Он не теряет надежды. От времени до времени он отмечает достигнутые успехи на пути совершенствования. "Исправление мое, - утверждает он, - идет прекрасно" 13. И позднее: "Упиваюсь быстротой морального движения вперед" 14. Однажды он поставил перед собой такую задачу: "…для себя по доброму делу в день" и добавляет: "и довольно" 15. "Я твердо решился посвятить свою жизнь пользе ближнего. В последний раз говорю себе: "Ежели пройдет три дня, во время которых я ничего не сделаю для пользы людей, я убью себя"" 16. И через месяц: "Ежели завтра я ничего не сделаю, я застрелюсь" 17.
Много лет спустя мой отец, вспоминая эти годы борьбы, писал: "…единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать… Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли" 18.
Затем - женитьба. 12 сентября 1862 года он пишет: "Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится" 19. 16 сентября он передает юной Соне Берс письмо, в котором делает ей предложение20, и заносит в свой дневник: "Сказал. Она - да. Она как птица подстреленная.
Нечего писать. Это все не забудется и не напишется" 21. Через неделю - 23 сентября - свадьба. Через два дня он пишет: "Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью" 22.
Чем была женитьба для Толстого? Страницей любви, средством положить конец соблазнам, которые его мучили, этапом его жизни, которому он не мог посвятить все свои умственные и душевные силы. И не прошло и года, как он приходит к заключению, что девять месяцев супружеской жизни были для него периодом отупения.
Он испытывает угрызения совести за свой эгоистический образ жизни. Он тяготится своей праздностью, перестает уважать себя. Радости семейной жизни всецело его поглощают и заставляют забывать "высоты правды и силы", которые он знал раньше. 18 июня 1863 года он пишет в дневнике: "Где я, тот я, которого я сам любил и знал, который выйдет иногда наружу весь и меня самого радует и пугает? Я маленький и ничтожный. И я такой с тех пор, как женился на женщине, которую люблю". И он кончает записи этого дня молитвой: "Боже мой… Дай мне жить всегда в этом сознании тебя и своей силы…" 23 И вот эта женщина. Какой же была она, когда узнала, полюбила и стала женой Толстого? Вторая дочь доктора Берса, воспитанная, как все барышни ее круга и ее века. В то время замужество было жизненной целью каждой барышни, и моя мать инстинктивно стремилась к этому идеалу. Замужество было для нее чем-то священным.
Всем своим воспитанием она была подготовлена к семейной жизни, и она принесла в эту жизнь все богатство девственной души и тела.
Но, в противоположность мужу, она от природы пессимистка. Она часто впадает в уныние и легко огорчается. Ей кажется, что все вокруг приносит ей несчастье. Она постоянно воображает себя в безвыходном положении и вместо того, чтобы искать выхода, то жалуется, то упрекает себя, то ищет себе извинения. Она чувствует себя ответственной за все несчастья, которые ее окружают, и виноватой, что не может ничем помочь.
Первым большим горем в ее жизни было открытие прошлой холостой жизни мужа. До самой смерти она не могла примириться с мыслью, что отдала ему всю свою любовь, тогда как он до нее любил других женщин. Вот что читаем мы в ее дневнике: "Все его прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним…
Он не понимает, что его прошедшее - целая жизнь, с тысячами разных чувств, хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будут мне принадлежать его молодость, потраченная бог знает на кого и на что. И не понимает он еще того, что я ему отдаю всё, что во мне ничего не потрачено, что ему не принадлежало только детство… Ему бы хотелось, чтоб и я прошла такую жизнь и испытала столько дурного, сколько он, для того чтоб и я поняла лучше хорошее. Ему инстинктивно досадно, что мне счастье легко далось, что я взяла его, не подумав, не пострадав… Что же мне делать, а я не могу простить богу, что он так устроил, что все должны, прежде чем сделаться порядочными людьми, перебеситься" 24.
Она не умеет пользоваться данным ей счастьем. Даже в счастливые минуты она умудряется мучить себя сомнениями и предчувствиями: "Ему нездоровится, думаю, ну, как умрет, и вот пойдут черные мысли на три часа. Он весел, я думаю: как бы не прошло это расположение духа… А нет его или он занят, вот я и начну опять о нем же думать, прислушиваться, не идет ли, следить за выражением лица его, если он тут" 25.
И она ревнует ко всему и ко всем: "Он мне гадок с своим народом. Я чувствую, что или я, то есть я, пока представительница семьи, или народ с горячею любовью к нему Л. Это эгоизм. Пускай. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь" 26.
И в другом месте: "Читала начала его сочинений, и везде, где любовь, где женщины, мне гадко, тяжело, я бы все, все сожгла. Пусть нигде не напомнится мне его прошедшее. И не жаль бы мне было его трудов, потому что от ревности я делаюсь страшная эгоистка.
Если бы я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то сделала бы с удовольствием" 27.
Бедное дитя! Она страдает от всех этих несуразностей, которые сама выдумывает, чтобы мучить себя. Она не понимает, что ее страдания происходят от несоответствия ее взгляда на брак с действительностью. Для нее все завершалось семейной жизнью: быть верной и любящей женой, преданной матерью - вот долг, который она перед собой ставила. И бог свидетель - честно ли она его выполняла в течение всей своей долгой жизни. Того же она требовала и от него.
А он, мог ли он ограничить свои интересы семьей и быть только мужем и отцом?
Разлад, едва заметно обнаружившийся с первых же дней супружеской жизни моих родителей, благодаря связывавшей их большой любви остается скрытым около двадцати лет, до того момента, который называют обращением, или религиозным кризисом, Толстого и который он сам называл своим вторым рождением28. Первые двадцать лет их брака были счастливыми.
Итак, как я уже сказала, моей матери было восемнадцать лет, когда она вышла замуж. Она красива, стройна, пылкая брюнетка. До того она никогда не жила в деревне. И вот эта горожанка, почти еще ребенок, должна отказаться от всех радостей жизни в большой семье и в большом городе с его развлечениями. Темной сентябрьской ночью она уезжает с мужем в большом дорожном экипаже, называвшемся дормезом. Она уезжает в Ясную Поляну, где, кроме старухи тетки Татьяны Александровны29, живущей там в окружении нескольких странных особ30, одна из которых не совсем в своем уме, она никого не найдет. Ей страшно: вместо блестяще освещенного Кремля, где жили ее родители, - погруженный в глубокий мрак двор, вместо приятных гостей, двери дома раскрываются только для прохожих паломников.
Эта непривычная среда кажется ей странной и немножко жуткой. А муж - спит на диване, на кожаной подушке, да к тому же без наволочки!
Молодой женщине было нелегко привыкнуть к такому новому для нее образу жизни. Но большая и взаимная любовь заставляла ее все забыть.
Отец пишет в дневнике: "Она так невозможно чиста и хороша и цельна для меня. В эти минуты я чувствую, что я не владею ею, несмотря на то что она вся отдается мне. Я не владею ею потому, что не смею, не чувствую себя достойным" 31.