4 июня 1923 года в конце дня "Ставрополь" и "Индигирка" у мыса Марикан перед Охотском высадили десант. Вострецов решил захватить отряд генерала Ракитина на рассвете, но для этого надо было преодолеть около двадцати километров таежного бездорожья. Оставив все, что могло мешать в походе, красноармейцы пробирались через болота и сопки, через многочисленные ключи. В лощинах и распадках еще лежал снег по колено. Там, где было поровнее, переходили на бег. Вострецов снял шинель и шел в гимнастерке. В результате такого "марафонского бега" к Охотску подошли только 150 человек во главе с Вострецовым. Ждать отстающих не оставалось времени, и Вострецов решил атаковать белогвардейцев теми силами, которые имелись. Он лично повел группу, чтобы захватить штаб. Были захвачены пленные, но сам Ракитин оказался где-то на охоте. Его нашли позднее, и в последнюю минуту генерал застрелился.
Красноармейские цепи, окружавшие казармы, увидел офицер. Поднялась стрельба. В завязавшемся бою погиб комбат Кузнецов, был тяжело ранен командир взвода Серов, погибло несколько красноармейцев. Вострецов повел красноармейцев в атаку на окруженных в Казармах белогвардейцев. Их закидали гранатами и заставили сдаться. В плен было взято 75 человек, а в числе трофеев – много пушнины и золота. Банда братьев Яныгиных, находившаяся за рекой Кухтуй, бежала и была разгромлена несколько недель спустя.
5 июня на "Ставрополь" погрузили пленных, а также больных и ослабевших красноармейцев. Судно возвращалось во Владивосток, а остальные на пароходе "Индигирка" шли в Аян.
13 июня 1923 года "Индигирка" достигла бухты Алдомы, и отряд здесь высадился. До Аяна – сто километров. Шли тропами, через заросли и лощины, заваленные тающим снегом, через ключи.
В устье реки Няча разведчики обнаружили пепеляевский отряд из якутов. Застигли его врасплох, основная масса отряда сдалась в плен. В пяти километрах от Аяна взяли двух офицеров, и они рассказали, что Пепеляев находится в Аяне, но часть его отряда стоит в семи километрах, строит кунгасы. Часовых Пепеляев расставил на вершинах сопок, чтоб наблюдать за морем, а с суши караулов нет.
Вострецов возглавил группу по захвату Пепеляева и домов с офицерами, а комиссар Пшеничный повел отряд, чтоб пленить остальных пепеляевцев, живших отдельно. Вечером семнадцатого июня Аян был окружен.
18 июня 1923 года Вострецов сообщил в штаб по радио:
"После стоверстного тяжелого похода по тундре в порту Аян в 22 часа 17 июня взят в плен отряд во главе с генералом Пепеляевым. Пленных офицеров 103, солдат – 230. Наши потери – один ранен. Подробности дополнительно. Командующий экспедиционным отрядом С. Вострецов".
24 июня "Индигирка" с пленными на борту вышла из Аяна во Владивосток. В Аяне и Охотске оставались небольшие отряды для ликвидации разрозненных банд пепеляевцев. Многие сдались в плен добровольно, видя бесцельность дальнейших скитаний, многие пытались пробиться на Керби и дальше, чтоб перейти в Китай, но их настигали и уничтожали.
Так была подавлена попытка Пелеляева развязать гражданскую войну на северо-востоке России.
* * *
Аян, необыкновенно солнечный, тихий, вселил надежду, что через Джугджур не надо будет идти пешком. Так оно и случилось: днем нас втиснули в самолетик, перевозивший канцелярские столы для почты, и через два часа мы были в Нелькане. Облака, расступившиеся над хребтом на денек, поспешно заметывали за нами дорогу, наглухо и надолго перекрывая для самолетов небо.
Несмотря на прохладную, ласково струящуюся Маю, поселок изнывал от жары. Собаки лежали под заборами у тротуаров, прячась в тень, и ни одной не пришло в голову облаять нас, хотя мы едва не перешагивали через них. Облака бродили над горами, а над поселком властвовало голубое небо и беспощадно, по-южному, палило сухое солнце. Расстегнув рубахи до последней пуговицы, мы добрели до конторы, в спасительную тень крылечка. Был конец рабочего дня, и на перильцах покуривали уже знакомый мне завхоз Колесников и плотник, строивший весной дома на базе – Веселовский. Мы радушно поздоровались.
Оказалось, что в совхозе произошли перемены. Временно его возглавлял Лысенков, а Веселовский исполнял обязанности прораба. Я его едва узнал, он только что откуда-то прибежал и сидел потный, разгоряченный, мало похожий на того плотника, которого я помнил по весне.
Анатолий Иванович Веселовский, узнав, что мы еще не устроены, пригласил нас в комнату гостиницы, которую занимал под квартиру.
– Поместимся, – говорил он, – не так будет скучно одному.
Вечером я был гостем Анатолия Ивановича. Он толковал о том, что вот жизнь не сложилась, пришлось уйти от семьи и жить бобылем. У него такие славные дочурки, только их и жаль, а что бросил дом, все имущество, нажитое долгим трудом, об этом он отозвался одной фразой: все, мол, это ерунда, не главное в жизни, все это можно нажить. Горе в другом, когда вдруг разочаруешься, потеряешь веру в близкого человека. Тут уж ничего назад не вернешь, не переиграешь…
Анатолий Иванович был моим ровесником, а может, чуть старше, в прошлом фронтовик, и мне очень близки были его переживания, потому что никто из нас от такого поворота судьбы не застрахован. Я смотрел на его тяжелые рабочие руки, всю жизнь не выпускавшие топора, и живо представлял, какой огромный поселок получился бы, если б возможно было собрать воедино все, им построенное. След человека на земле. Мы часто об этом говорим, но порой мало представляем, сколь велик он от человека труженика. Добрый след на земле.
Мне было непривычно видеть вчерашнего плотника в роли прораба, и я спросил, почему так получилось. Анатолий Иванович ответил, что ему самому легче и привычнее вернуться к топору, быть простым рабочим, чем возглавлять строительство в совхозе, но никого другого пока не было, и, раз надо, он согласился. Хлопот, конечно, хоть отбавляй. Вот на днях принимали новый мост от строителей…
Я уже видел этот мост через речушку, разделявшую поселок Нелькан. Речушка небольшая, но в паводок приносит много неприятностей, сильно разливается, и мост сооружали на ряжах, довольно большой, метров на сорок. Я не строитель, но мост мне не понравился. Он был без выпуклости, горизонтальный, из-за чего будет увеличиваться нагрузка от проходящих машин, а если еще просядет, то и вовсе.
Ряжи ставили на гальку, засыпали их тоже галькой, углубляя между ними русло, и течение подмоет их, так что осадки не избежать. Он уже сейчас слегка волнообразный. Второе – лес. Обычно на мосты идут лучшие породы древесины, у нас на востоке это лиственница. Она водоустойчива, не гниет от сырости, крепка, ее здесь достаточно, и естественно было ожидать, что мост из нее и будут строить. Но здесь пошла в ход елка, сосна, а это деревья хрупкие и с разной степенью износа. Вот поэтому я и сказал, что на месте прораба такой мост не принял бы и акт не подписал.
– Мост строили не мы, – ответил Анатолий Иванович, – а комбинат бытовых предприятий. Мне самому больше нравятся мосты выгнутые, приподнятые посередине, но таков был проект. Что я тут мог поделать? Строители не отступили от проекта, а там предусмотрено изготовление моста из любого материала, хотя у нас была возможность строить только из лиственницы. Люди работали на совесть, им надо платить, как тут не подпишешь акт? Ждать год, пока мост даст осадку, они не могут… А вообще, не нравится мне это дело, лучше самому работать, – он устало махнул рукой: – Мотаешься день-деньской, как проклятый, а толку не видишь…
Он задумчиво повертел в руках стакан с недопитым вином и сказал:
– Ответственность, конечно, большая. Я понимаю. И нам, на старость глядя, не к лицу идти на сделки с совестью. Свое мнение о проекте мы в акте изложили, а строители здесь ни при чем, они свое исполнили, работу выполнили быстро…
Узнав о цели моей поездки, он посожалел, что не может присоединиться: есть дела и в Джигде, и в Аиме, но пока нельзя уехать, надо сначала отправить в тайгу строителей изгороди, а будет ли завтра погода?!
– Решили все же строить заборы вокруг пастбищ?
– В порядке опыта пока вокруг одного стада. Километров на двести. Трасса намечена…
Я поинтересовался, как осуществить это технически, ведь изгородь пойдет через горы и мари, где кол в землю не забьешь. С помощью пальцев и спичек Анатолий Иванович показал мне, как строить опору для жердяной изгороди без гвоздей, используя лишь пеньки срубленных деревьев и камни. Подобные простейшие изгороди многим приходилось видеть в лесу возле стога сена, по краям поля. Просто, но потребуется огромное количество жердей. Строить надо быстро, за месяц-полтора, иначе цель не будет достигнута. Строить надо прочно, чтобы олени ее не порушили, чтоб она не развалилась сама по себе от непогоды. Бригады строителей уже укомплектованы, снабжены всем необходимым, дело за вертолетом. Хотели отправить сегодня, но вертолет был занят – возил пожарников на тушение пожара: лес загорелся в районе Куран-Уряха от грозы. Удастся ли это завтра – кто его знает: на Севере лови момент, а не успел – можешь потерять недели на ожидание.
Еще в прошлую поездку я познакомился в совхозе с плановиком Геннадием Сергеевичем Кочкиным. Румянолицый, полный мужчина – старожил района, оптимист по характеру – типичный сангвиник, оказался страстным поклонником Маи. Рассказывая о реке, он хвалил рыбалку и обещая попотчевать меня тайменями и шашлыком из окуней. Только, мол, приезжай летом…
Утром я увидел его возле конторы. В черном строгом костюме и белоснежной нейлоновой сорочке, при галстуке, он шел мне навстречу. Мы радушно поздоровались, он улыбнулся всем розовым лицом, по которому было видно, что человек этот не сторонится природы и не прячется от солнца. Он подхватил меня под локоть, взглянул на часы – время еще позволяет – и поволок к соседнему с конторой двухквартирному дому.
В летней кухне на горячей плите стоял таз варенья, банками с вареньем и засахаренной ягодой были заставлены полки и стол.
– Заготовки этого года, – пояснил он, доставая из шкафчика стаканы и бутылку с вином. – Давай по маленькой за встречу.
Мы выпили, закусили жареной рыбой.
– Ну, что, махнем сегодня вечером на рыбалку? Денька на два, на все выходные дни, а? Заодно и ягодки пособираем, охты нынче много уродилось.
– Можно, – согласился я.
– Вот и добро, -обрадовался он, – в конце дня подходи!
Но в этот же день я встретился и с Лысенковым. Принял он меня хорошо, по-простецки, будто не треть года назад расстались, а только вчера.
– Замотался, – признался он. – Почти полгода за директора приходится работать, да и свои обязанности не складывать. А тут сенокос – горячая пора. Думаю завтра податься в Джигду, посмотреть, как там дела, и заодно поспиннингую.
– Кочкин тоже собирается, может, заодно и поедем? – предложил я. – Сам я до рыбалки не очень большой охотник, но зато сынишка – рыбак заядлый.
– Подумаю…
Кочкин, узнав о моем разговоре с Лысенковым, поймал его на крыльце и с ходу насел:
– Понимаешь, еще зимой обещал показать человеку нашу рыбалку. Если мы не покажем, так кто еще? Поедем вместе. На Крестах сейчас таймень и ленок будут…
Лысенков согласился. Он недавно приобрел новую дюралевую лодку "Казанку", мог взять меня, а Кочкин на свою – моего сына. Лодки без перегрузки дойдут быстро.
День в поселке, не заполненный делом, кажется долгим до бесконечности. Сынишка убежал пытать счастья на хариусах, а я обошел поселок из конца в конец, присматриваясь к быту жителей и тем изменениям, которые произошли с весны.
Появились новые, еще не утратившие свежей позолоты, срубы домов. Новый мост через речушку. Достраивалось крыло школы. Ремонтировалось и перекрывалось шифером здание интерната. Жизнь шла. Цвел на грядках картофель, зрели в парниках огурцы и помидоры, обильно уродилась в палисадниках черемуха, рдела рясными гроздьями бузина. Этот кустарник выполнял декоративные функции, украшая усадьбы тех, кто не желал довольствоваться лесом, окружавшим поселок. Густо зеленели на пустырях заросли рододендрона, красовались уцелевшие при постройке березки и лиственницы, брусничник устилал землю за околицей поселка, солнце уже подрумянило верхний бочок у ягод, ими лакомились детвора и взрослые.
По-прежнему густо золотились рубленные из нетленной лиственницы стены бывшей церкви, и за ее голубыми фронтонами и карнизами расстилались безбрежные голубые дали. Волна за волной вставали гребни Джугджурского хребта, а внизу струилась Мая, и по ее глади мчалась моторка, увлекая за собой воднолыжника – загорелого юношу, которому не страшна была холодная купель в случае потери равновесия.
В марте я восхищался Маей, она выглядела невестой в снежной, ничем не запятнанной фате, и мне захотелось написать этюд, но на морозе нельзя было раскрыть краски. И тут меня из окна поманил мужчина: заходи, мол! Наверное, он подумал, что я кого-то ищу. В доме шло воскресное веселье, за столом сидели гости, и меня тоже пригласили к столу. Я отказался, но поскольку уж вошел, то попросил разрешения поработать с полчаса у окна. Теперь я узнал этот дом, да и хозяин меня сразу признал и пригласил во двор. В тот раз он сидел за столом, а по плечам и рукам у него разгуливали большие белые мыши. Помнится, я тогда был несколько удивлен таким увлечением человека, и теперь спросил, держит ли он мышей по-прежнему или…
Петр Григорьевич Орешкин работает в Нелькане кочегаром уже несколько лет и вполне доволен службой и жизнью. Если кроме этого ничего не делать, так куда девать свободное время? Вот он и разводит мышей. С этими словами он подвел меня к вольерам. Там под сеткой копошились десятки белых мышей, больших и малых. Ну и ну, – снова подивился я. Если б он разводил кроликов, голубей, все было бы понятно. Но куда девать мышей, ведь в Нелькане нет лабораторий, где бы их могли использовать как подопытных животных?
Петр Григорьевич вынес из кухни шкурку. Почти горностай, только желтоватая немного, да без черной кисточки, а так вполне пригодная для отделки дамских пальто, шапочек и костюмов.
– Продаете?
– Нет. Отдаем сослуживцам, знакомым. Женщинам на наряды, – ответил Орешкин. – Надо же куда-то девать время после службы, вот и развожу, канителюсь с ними.
Помимо мышей Орешкин был еще заядлым рыболовом. На заборе у него сушилась сеть (небольшими разрешают промышлять рыбу на Мае). Самый промысел начинается осенью, когда на реке появятся забереги, и рыба из горных речек – притоков начнет спускаться в Маю. Вот тогда ловятся и крупный ленок – лёмба по-здешнему, и таймени по пуду и более, и заодно такая прекрасная по вкусу рыбка, как хариус, и еще одна – деликатес даже на Мае, где рыбы пока вдоволь, – тогунок – чуть поменее сардинки, очень жирная, столь же почитаемая, как омуль на Байкале. Вот тогда, при первых морозах, самая рыбалка и начинается, а пока одно баловство: много ли спиннингом поймаешь?!
Но и сейчас рыбка помалу попадалась, потому что возле кухни теплилась коптильня из железной бочки и на проволочной решетке рядками висели золотистые сочные хариусы. По одному их внешнему виду я понял, что имею дело с большим мастером. Копчение рыбы – занятие деликатное, не терпящее ни небрежности, ни спешки. Тут важны и крепость тузлука, и время соления, а затем вымачивания рыбы, и сорт дров, и температура дыма при горении. Как при копчении окороков. Разве придет кому на ум коптить окорок на осиновых или лиственничных дровах? В первом случае он будет горчить, во втором – почернеет, как головешка. Другое дело ольха, ива.
Так вот от одного вида золотистых хариусов у меня потекли слюнки, и я не мог скрыть на этот раз восхищения. Петр Григорьевич вынес из кухни распластанную и аппетитно закопченную щучку и протянул мне:
– Попробуйте. В городе такую не достанете…
Я завернул рыбу в газету и унес в гостиницу, чтоб там не спеша воздать хвалу кулинарному искусству мастера. Вместе с Анатолием Ивановичем мы ее прикончили в момент.
Должен сказать, что шастал я по Нелькану не бесцельно: для дальнейшего путешествия я присматривал подходящую весельную лодочку. На берегу реки и по дворам лежали лодки дюралевые и деревянные, но все рассчитанные под мотор, а я на моторках плавать не люблю и не умею. Верх моих познаний в мирных механизмах- мясорубка. Вот я и присматривал весельную, чтоб потом сторговаться насчет цены с хозяином. Но здешние аборигены эвенки не умели, или им не было нужды, строить хорошие лодки. Сколоченные из досок небольшие лодчонки скорее напоминали корыта и ни в какое сравнение не шли с плоскодонками нанайцев, ульчей, а долбленных из тополя я не видел вовсе. Правда, в дальнейшем мне на пути попадались берестянки – легкие охотничьи оморочки, которые можно взять на плечо и перенести на полкилометра, если необходимо, но они не могли соперничать по своим формам, изяществу и устойчивости с берестянками нанайцев из стойбища Кондон.
Лодочка из березовой коры. Казалось бы, что ее и на одно плавание не хватит, такая она на вид хрупкая, но бережливому охотнику она верно служит по несколько лет, и лишь изредка он где-нибудь подклеит ее, чтоб не текла. Истинные охотники и рыбаки не терпят, чтобы лодка под ними протекала. Делали берестянки раньше без единого гвоздя. Отыскивали для этого ровные березы, в июльскую жаркую пору снимали кору цельным лоскутом, потом бересту свертывали в рулон и подолгу вываривали в котлах, сушили. Затем два-три-листа бересты сшивали, проклеивали смолой швы, укладывали на них гибкую еловую щепу, края полотнища зажимали рейками и начинали выгибать его корытом. Выгнув, концы реек связывали – получались острые корма и нос. Так вот нанайцы делали оморочки более глубокими и длинными, чтоб они могли противостоять небольшой волне, а нос и корму заделывали так, что они походили на медвежий коготь. В такую хрупкую на вид посудину охотник мог уложить разделанного на части сохатого- двести-триста килограммов груза, на такой лодочке он мог почти бесшумно (вместо весел брал в руки палочки) подплыть к пасущемуся на воде зверю. Известно, лоси любят летом забираться в заросшие тихие заливы и лакомиться там стрелолистом, вахтой, широколистной осокой. Да и от гнуса они зачастую спасаются в воде.
Не нашел я в Нелькане и бата – лодки с волнорезом лопаткой, как у хорских удэгейцев, изготовляемой из цельного ствола тополя, или без волнореза – остроносой, как у эвенков на Удэ. Дело, видимо, в том, что если для нанайцев, ульчей, удэгейцев рыбалка являлась основным занятием (без рыбы им было не прожить), то для эвенков – случайным. А раз так, то зачем ему хорошая лодка? Другое дело моторка. Моторку на Мае уважают, на ней можно в момент слетать из Нелькана в Джигду, отвезти в школу детей, съездить в гости. Моторке нипочем стремительное течение Маи, перекаты, не хватает силы одного "Вихря", можно приспособить второй. С моторками здесь управляются даже девчонки-школьницы, а уж про мальчишек и говорить не приходится – каждый! Зато и тонут на Мае часто. Но это из-за того, что уж больно рискованно здесь плавают: запустит мотор на всю катушку, летит птицей, от скорости взгляд завораживает, а там, глядишь, топляк. А уж перекинулся, тогда дела плохи, вода ледяная. При мне поймали мальчишку – утоп с полмесяца назад, ночью налетел на карч.
Но это все – обычное дело для любой реки и моря.
Я сказал Анатолию Ивановичу, что не нашел лодки и вот не знаю, как быть дальше.
– Ничего, найдем, – уверил он меня, – рублей за семьдесят купить можно, есть тут кое у кого.
– Таких денег у меня нет, – ответил я. – Уж лучше тогда на бревне плыть или самому какое корыто сколотить из трех досок на скорую руку…