Я опускаю здесь путешествие через Балканы, оно одно было интереснее, чем все тома прустовского блокбастера "В поисках утраченного времени", но моя тема – смерть начальника полиции города Бышковац, ныне это хрватская земля. А была землей сербов. Поколение за поколением сербы селились на этих каменных плато, отвоевывали их у камней, возили землю снизу, с равнин, выращивали тонких поэтичных овец с длинным руном. Как это часто бывает в самопровозглашенных республиках, пока мы ехали, в Республике Книнская Краина произошел государственный переворот. Министром внутренних дел стал мент Милан Мартич, ненавидевший Аркана, потому мы, въехав наконец через мощную расселину в горах на территорию республики, увидели расклеенные афиши с портретами свергнутых министров и командира Аркана. Под портретами стояла жирная надпись WANTED. "Тигры" сняли с себя надетую было ими черную униформу подразделения "тигров", а я сжег мандат, выданный мне бывшим министром полиции. В Книне, городке, со всех сторон обложенном горами, я счел нужным распроститься с "тиграми" и отправился в Дом правительства в одиночку. У меня был с собой пистолет фабрики "Червона звезда", подарок с прошлой моей войны в Боснии.
Я явился в этот Дом правительства, не совсем соображая, что подвергаю себя опасности. Я встал в очередь к министру внутренних дел, тому самому Мартичу, и стал ждать. Вообще-то я хотел вначале пойти к президенту республики, им был некий дантист, вот сейчас уже не помню, по фамилии не то Джурич, не то Джукич, вспомнил – Бабич! Но президента на месте не оказалось, и я стал ждать Мартича. Все, кто также ждал Мартича, были военными, они с удивлением глазели на меня, одетого в матросский бушлат немецкого моряка Ганса Дитриха Ратмана и синие джинсы. Дело в том, что в Книнскую Краину было необычайно трудно попасть, я же говорю, нужно было проехать через Балканы. Еще Книнская Краина имела нехорошую славу самой отдаленной и гибельной сербской республики. Белградские власти зачастую сами не знали, что тут происходит. Журналисты пропадали там пачками. У меня был французский паспорт, немецкий бушлат и кольцо не на той руке.
О том, что обручальное кольцо у меня надето не на ту руку, сообщил мне начальник полиции городка Бышковац. Он сидел рядом со мной в продавленном кресле и курил едкие самокрутки одну за другой. Он тоже ждал Мартича. Он был похож на старого Клинта Иствуда. Как впоследствии оказалось, кинематографическое сравнение было в этих местах как нельзя кстати. Именно здесь, на каменных плато у Адриатики, в мирное время снимал свои вестерн-спагетти итальянский режиссер Серджио Леоне. На "Клинте Иствуде" были старые железные очки, несколько вертикальных глубоких морщин делали его свирепым, а облако дыма от самокруток – загадочным.
– Ка́толик? – спросил он, указывая на мое обручальное с Наташей кольцо.
– Православец, – сказал я, – рус.
– Ка́толик! – сказал он уверенно. – Мы, сербы, православцы, носим кольцо на другой руке.
– Да? В первый раз слышу.
– Ты странный рус, – сказал "Клинт".
– Я из Франции, но я рус.
– Что здесь делаешь? – спросил он подозрительно.
Я уже жалел, что оказался его соседом.
– Хочу посмотреть на республику поближе, чтобы написать книгу. Хорошую книгу, – счел я нужным добавить. – Я на вашей стороне.
– Да, может быть, но кольцо у тебя не на той руке. Если не хочешь иметь неприятностей, надень его на правую руку.
– На правой у меня разбитый сустав на обручальном пальце, – нашелся я что сказать. Действительно, так и было. Причина же настоящая, что обручальное кольцо было у меня надето на палец левой руки, состояла в том, что православный из меня никакой, я вообще носил свое кольцо как знак единения с Наташей, а не как знак единения с православной религией.
Потом меня пригласили к Мартичу. Но принимал меня не он, а его заместитель. Заместитель читал мои статьи в белградской "Борбе", и проблем у меня с ним не возникло. Мы поговорили, он одобрил мое желание написать книгу о Сербской Республике Книнская Краина и спросил меня, куда бы я хотел определиться.
– Я хотел бы пожить с солдатами, – сказал я, – в боевом подразделении.
Замминистра задумался.
– Нельзя, – сказал он. – Убьют, вы писец, потом нас обвинят.
– Я готов добровольцем оформиться, – сказал я, так как предвидел подобный поворот событий. Еще в представительстве на улице Князя Михаила мне упомянули об этом варианте за бесчисленными чашками отличного кофе. Снять с них ответственность.
Мы еще попререкались, потом он вышел и вернулся с двумя пожилыми сербами в галстуках и пиджаках. Пиджаки были мятые. Они быстро-быстро заговорили, разглядывая меня. Потом вышли. Министр вернулся с "Клинтом Иствудом".
– Вот, – сказал он, – езжайте с ним. Это начальник военной полиции города Бышковац. Он о вас позаботится. Его зовут Слободан Рожевич. Он вам оформит нужные бумаги. Это преданный республике человек. Хрваты вырезали всю его семью, пятерых детей, жену, отца.
Слушая свою характеристику, Рожевич молчал. Я же, слушая его характеристику, понял, почему "Клинт" так дотошно относится к местоположению обручального кольца. Замминистра пожал мне руку, и мы вышли из его аскетического кабинета. Аскетического, потому что там не было мебели, кроме двух столов и десятка стульев. Я не был рад тому, что меня препоручили этому мрачному человеку. Но не мог же я завопить: "Дайте мне другого, этот мне не нравится!"
Мы поели с Рожевичем в бесплатной правительственной столовой в подвальном этаже здания при полном молчании. Впрочем, нет, он обменялся со мной несколькими фразами, основанными, видимо, на сведениях, которые он получил от замминистра.
– Твои статьи были в "Борбе"?
– Угу. – Я жевал рис с ягнятиной, вкусное блюдо.
– Ты был в Боснии?
– Угу, в 1992-м, а до этого был при взятии Вуковара. Республика Славония и Западный Срем.
Он поморщился:
– Там нечистые сербы. Перемешаны с хрваты и венгры. Совсем почти не сербы.
Уже смеркалось, когда мы выехали в военном стареньком автомобиле, нечто среднее между джипом и уазиком, впятером. Кроме нас – водитель и два офицера военной полиции. Физиономии их показались мне зловещими.
Глубокой ночью, преодолев каменное пространство между Книном и городком Бышковац, джип остановился на ночной улице.
– Пошли! – сказал "Клинт". Я пошел за ним.
Ночной невысокий под луной город. Вошли в некий дом о двух либо трех этажах. Натыкаясь на ботинки друг друга, ощупью прошли на второй этаж. "Клинт" постучал в невидимую дверь. Через некоторое время нам открыли. Со свечой в руке стоял перед нами старик, укрытый пледом. "Клинт" по-хозяйски отодвинул старика, сказав всего лишь: "Доброй ночи", прошел в глубь квартиры. За ним, не видя, куда иду, прошел я. Последним вошел старик и, укрепив свечу на столе, уселся в старое кресло. Вокруг стали видны многочисленные книги на полках. Стол был уставлен стаканами и большими бутылками сербской водки сливовицы. Пустыми. Впрочем, "Клинт" взял одну из них, налил себе в первый попавшийся стакан, следовательно, бутылка не была пустой. Выпил.
– Это наш известный ученый, филолог, Алеша Богданович. Будешь жить у него здесь. Вам будет о чем поговорить, – сказал мне "Клинт", глядя мимо меня в темноту квартиры. Обернулся к старику в пледе: – У тебя, Алеша, будет жить русский писец. Он хочет писать о нашей республике книгу.
– Хорошо, – сказал Алеша безучастно. И затянул на себе плед.
– А Алеша говорит по-русски как по-сербски, – заметил "Клинт".
– Я не хочу здесь, – сказал я. – Я хочу на фронт.
– Но ты же писец! А он филолог!
– Какой я филолог, я старый алкоголик, – внезапно заявил старый Алеша. – Ему будет противно жить со мной. Возьми его к себе в казарму. Там все молодые.
– Да, селите в казарму, – сказал я. – Оформляйте добровольцем, как договорились.
Столкнувшись с нашим отпором, начальник полиции задумался.
– Отойдем! – приказал он офицерам. Они вы шли в соседнюю комнату и, закурив там, стали совещаться.
– Что, испугался меня, старого алкоголика? – спросил Алеша. – Мы безобидные. Я живу с братом. Тебе с нами будет неинтересно. Правда, и с ним тебе будет нелегко. – Он кивнул в сторону соседней комнаты. – Он тоже алкоголик. Разрушенный человек. Напьется к ночи и ездит по городу со своими… – тут старик замолчал, подыскивая слово, – подручными и терроризирует людей. Конечно, у него трагедия, но нельзя же… Опасный, страшный человек, – закончил старик. – Он не хочет тебя в казарме иметь, ты там увидишь то, чего он не хочет, чтобы ты видел.
– Поехали, – сказал "Клинт", появляясь в дверях. Через полчаса мы уже были в казарме.
Бышковац был когда-то военным форпостом Австро-Венгерской империи. Одним из. От империи остались многочисленные военные постройки, в том числе и целый казарменный комплекс, в полном комплекте, включая большой плац. Меня поместили на второй этаж, одного, в крошечную комнату с железной кроватью, железным шкафом и небольшой чугунной печью, труба которой была выведена в глубь толстенной стены. Подоконники казармы были шириною чуть ли не в два метра. На бумажке, прикнопленной к двери, значилось: "КАПИТЭН РАДКОВИЧ".
– Погиб два дня назад, – ответил на мой не заданный вопрос начальник полиции. – Пойдем, подпишешь бумаги и получишь оружие.
Я бросил сумку на железную кровать, и мы пошли с ним в конец коридора. Он открыл одну из дверей своим ключом, и мы вошли. Там была такая же кровать, как в комнате капитана Радковича, застеленная серым одеялом, и много железных шкафов и ящиков. А также полок. И стол. "Клинт" уселся за стол. Достал бумаги. Мятые. С загнутыми углами. Дал мне одну. Это была форма вступления в армию Сербской Республики Книнская Краина. Я с грехом пополам заполнил форму. Отдал ему. Он встал и вышел, оставив дверь в коридор открытой. Он открыл дверь комнаты напротив и быстро вернулся, держа в руках автомат Калашникова сербского производства. Вошел в комнату, вынул из оружейного ящика четыре рожка с патронами. Придвинул ко мне. Записал в мою форму о вступлении добровольцем в отряд военной полиции номер моего автомата. Я расписался.
Вошли несколько офицеров. "Клинт" приказал солдату принести сливовицы и стаканы. Мы выпили. Когда я уходил к себе, начальник полиции города Бышковац выглядел вполне веселым, длинноруким и длинноногим пожилым Клинтом Иствудом. Я подумал, что, может, он не так плох, как его представил мне старый алкоголик-филолог в пледе. Я сходил поужинал кислой жареной капустой с жирной ягнятиной в солдатскую столовую. Длинные оцинкованные столы, веселые молодые солдаты. Вернувшись в мою комнату, я повесил автомат на крюк, пистолет положил под подушку и уснул. Ночью я проснулся и принюхался. Пахло оружейным смазочным маслом, сапожной ваксой, несло не то запахом моих несвежих носков, не то сквозь щель под дверью проникал ко мне запах казармы. Я полежал и вспомнил, что такой запах приносил из воинской части, где служил, мой отец-офицер. И так как запах связал меня с детством, я расслабился и опять уснул. Спокойно. Ведь детство у меня было спокойное.
Разбудил меня стук в дверь. Вошел денщик – огромный пожилой крестьянин. "Хладно, капитан?" – спросил он меня. Я согласился, что хладно. Он занес из коридора поленья и, встав на колени, растопил печь. Одевшись, я подошел к окну. На плацу, как в галлюцинаторном сне черти из ада, ходили шеренгами чернокожие солдаты. Оказалось, комплект нигерийских солдат, входящих в миротворческий контингент ООН, занимает один из корпусов казармы. Мне выдали комплект обмундирования, и через час я ушел на фронт. Ушел, потому что ближние позиции находились в семи километрах от казармы.
Я не встречал начальника полиции трое суток. Поздно вечером, уже протрубил нигерийский горнист отбой, он зашел ко мне в комнату.
– Поедем, рус, я покажу тебе, как живут в нашем городе. У нас все есть здесь, хорошие люди, плохие, у нас празднуют, женятся, рожают детей. Мы нормальная страна. Правда, небольшая: триста пятьдесят тысяч населения. Поедем. Это будет тебе полезно. У моего офицера свадьба.
Я надел военное пальто, и мы вышли. Сели все в тот же джип. Те же двое офицеров, с которыми он был в Книне, сопровождали нас.
Вопреки нарисованной им картине, город был мертв. Черен. Если казарма и ее двор освещались автономным электрическим движком, то в городе электричества не было. Бышковац пах дымом, как все небольшие сербские города. Это был особо ароматный дым от упорных узловатых обрубков высокогорных деревьев.
Свадьба происходила в большом доме, сложенном из камней. Сильно пахло жареным мясом. Гостей было, может, человек тридцать, а может, больше, потому что свечи не позволяли рассмотреть весь стол и всех присутствующих. Их слабый свет не достигал повсюду. Жених, молодой мужчина лет тридцати, и девушка, черноволосая и крупная, быстро вскочили при появлении "Клинта". И теперь стояли как бы в трепетном испуге. "Садитесь", – сказал им "Клинт" и подвел к ним меня. Я поздравил их со свадьбой, пожелал им много маленьких сербов. Мне показалось, что я не справился с задачей и мой корявый слабый сербский язык не выразил того, что я хотел сказать, потому я повторил свое пожелание по-русски, предполагая, что мне кто-нибудь поможет.
– Они поняли вас, – обратился ко мне Алеша Богданович, при галстуке, язык у него заплетался, но он бодро держался возле стола. – Только история вот в чем: жених – сербский офицер, а невеста – хрватка… Запретить такую свадьбу никто не может, но и счастья особенного в нашем городе новобрачным не будет. А сербские дети станут скрывать, что их мать – хрватка, хотя в маленьком городе все будут помнить, кто она такая. Уж лучше бы она держалась своих…
Начальник полиции подарил своему офицеру исполинский кольт "кобра-магнум". Это был президентский подарок, потому что я встретил на балканских войнах только три "кобры-магнум": один был у Аркана, другой – у начальника сербского спецназа великана Богдановича (нет, он не родственник старика в пледе, однофамилец). Офицер был доволен. Все стали интенсивно пить вино и сливовицу, со двора приносили огромные куски замерзшей свинины, на топчане у печки быстро рубили их и бросали на большие сковороды. И вываливали на блюда. Еще на столе были гигантские порубленные луковицы, вино в кувшинах и разнообразная деревенская снедь. Меня потащили осматривать дом, а потом повели в хозяйственные пристройки, где под деревянными балками висели окорока, стояли бочки с соленьями, лежали початки кукурузы. Очень богатое крестьянское хозяйство. Юг, есть за что воевать.
Вернувшись, мы застали напряженную ситуацию. Было тихо, и на фоне этой тишины ядовито и злобно шипели слова на губах начальника полиции. Я не понимал и половины того, что он говорил, обращаясь к бледной невесте, но то, что он говорил, видимо, напугало и гостей, и безмолвного жениха. А "Клинт" продолжал, перемежая свою речь каркающим словом "хрват", "хрват", "хрват"… А рука его в это время находилась на военном ремне, рядом с пистолетом. Рука вцепилась в ремень, видимо боясь оторваться от него, чтобы не схватиться за пистолет.
Алеша Богданович подкрался ко мне сзади, прошептал:
– Он говорит, что хорваты – собаки, католические палачи сербского народа, что хорватские женщины могут рожать в своих утробах только хорватских выблядков…
– Почему никто его не остановит, не увезет отсюда? – спросил я.
– Кто? Кто осмелится? Может, вы? Он ездит так каждую ночь, ему доставляет удовольствие видеть страх в глазах… людей.
Через некоторое время Рожевич, впрочем, успокоился сам. И мы молча уехали в казарму. Потом я его несколько суток не видел. Я старался ночевать не в казарме, а на позициях, потому что не хотел его встречать, не хотел присутствовать при его ночных похождениях.
* * *
Однажды я проснулся ночью от топота ног. Казарма была встревожена чем-то. Солдаты перешептывались, бегали. Заработали моторы нескольких машин. Затем я уснул. Утром мне удалось узнать, что молодой офицер военной полиции застрелил "Клинта" из подаренного им кольта "кобра-магнум". И был застрелен сам его телохранителями.
Самовольная отлучка
Шел крупный снег. И тотчас таял, ибо это все же была Северная Италия, а не средняя полоса России. Мотор наш весело тарахтел, но опасно разбрызгивал масло. Я смотрел в трюме катера на мотор, когда сверху с палубы сообщили, что мы приблизились к островам, закрывающим лагуну. Утро уже было в разгаре. И это было опасно для нас, ибо хотя мы и прибыли в Венецию с мирными целями, однако прибыли не оттуда, откуда прибывают туристы, мы шли с востока, со стороны войны. Мы не хотели, чтобы об этом знали. Но мы полночи шли до хорватской Пулы, чуть отклонились, обходя ее, и вот теперь входили в Венецианскую лагуну при свете дня.
Все оказалось проще простого, как на карте. Выйдя с наступлением темноты из одного из глубоких заливов Адриатики на формально хорватском берегу, к утру мы подошли к Венеции. Однако уже это было преступлением.
Нас было семь человек. Шесть сербов и я. Из шести сербов один был офицером военной полиции Республики Книнская Краина, а пятеро были офицерами-"тиграми" из национальной гвардии командира Аркана, тотемным животным их подразделения был тигр. Катер у нас был старый, неизвестного происхождения, крашеный-перекрашеный, вероятнее всего, немецкого производства. Мы были одеты в гражданские бушлаты и пальто. На лицах у нас были следы попойки. Вчерашней. Мы долго решали вчера, брать или не брать с собой оружие, разумнее было бы не брать, но солдатская жадность пересилила. Три чешского производства "скорпиона" и по пистолету на каждого все же взяли, мотивируя свою жадность тем, что можем наткнуться на хорватскую береговую охрану, которая, я не уверен, существовала ли в тот год, 1992-й.
Мы просто банально напились накануне. И как в Москве, напившись, загораются вдруг идеей: "А поехали в Питер, завтра Новый год, классно поехать в Питер!" И все вдруг задвигаются, заулыбаются, сразу появится дело. Оживление, доселе сонные проснулись и кричат: "В Питер! В Питер!.." Так и мы оживились и все закричали: "В Венецию на Рождество! В Венецию!" Потому что было 23 декабря, а с 24-го на 25-е, как известно, католическое Рождество. Ясно, что я не католик и сербы не католики. Если серб католик, то он уже хорват. Это единственная нация, которая, меняя религию, меняет и национальную принадлежность. Недалеко от тех мест, где мы воевали, есть Петрово Поле. В годы неурожая там стояли хорватские прелаты и в обмен на посевное зерно перекрещивали сербских крестьян в католицизм и записывали их уже хорватами. Но мы-то ехали не праздновать католическое Рождество, мы ехали победокурить, как футбольные фанаты в чужую страну, посостязаться с итальянцами. Да и война моим спутникам надоела, честное слово. Позиции к концу 1992-го стабилизировались – Республика Книнская Краина успешно отстояла себя тогда, островком Сербии в самом центре Хорватии. Война свелась к окопному сидению и вечерним обстрелам из минометов, там, где они были, позиций друг друга.