Лу прибыла на конгресс хорошо подготовленной благодаря интенсивным штудиям с Полом Бьером. От него она впервые услышала о сублимации и была совершенно восхищена меткостью этого фрейдовского термина. "Он подобрал слово-ключ - одно из тех, что сразу же снимает все недоразумения: для него самого это слово означает отклонение от сексуальной цели". Фрейд, в свою очередь, был знаком с ее "Эротикой", о которой отозвался так: "Идя другой дорогой, она пришла к близким результатам исследования". Разумеется, в первую очередь он имел в виду идею о психологической бисексуальности каждого человека, которая была для него не менее заветной, чем для Лу. "В любом сексуальном акте участвуют четыре самостоятельных личности", - утверждал он.
Фрейд от души смеялся над той решительностью, с которой Лу заявила о своем желании быть его ученицей, чтобы как можно скорее постичь тайны психоанализа, - ведь он работал над этим почти четверть века. Однако, с удивлением обнаружив, что она знает и понимает его науку, стал вспоминать все, что слышал о ней и Ницше…
Имя Ницше, между тем, звучало на этом конгрессе. Кое-кто из докладчиков видел в нем предшественника некоторых идей психоанализа. Двое участников даже нанесли в Веймаре визит сестре Ницше Элизабет. Узнав, что в конгрессе участвует Лу, эта "несносная русская авантюристка", и что все мероприятие связано с именем Фрейда, та тут же усмотрела здесь международный еврейский заговор вокруг имени ее великого брата.
Отношение самого мэтра к Ницше было сложным и весьма любопытным. Его беспокоило, сколь часто его ученики - Юнг, Ранк, Джонс, Шпильрейн, Хитчмен и другие - по разным поводам проявляют свою зависимость от Ницше. Он понимал, что это самый сильный его соперник на интеллектуальном поле, и исход их борьбы за власть над умами во многом определит лицо начавшегося столетия. Объективности ради надо сказать, что в молодости Фрейд и сам подпал под обаяние этого "ниспровергателя всех и всяческих ценностей". Он участвовал в "Кружке немецких студентов Вены", главными авторитетами которого были Шопенгауэр, Ницше и Вагнер. В 1900 году Фрейд писал своему другу и единомышленнику Флиссу, что изучает книги Ницше, в которых надеется "найти слова для того, что остается немым во мне".
Теперь все было наоборот: его новая последовательница именно "алгеброй психоанализа" хотела поверять мощь ницшевских интуитивных прозрений. Фрейд же к этому времени уже отчетливо осознавал не только свою удаленность от Ницше, но даже абсолютную взаимную несовместимость с ним. Он отдавал должное невиданному уровню интроспекции, которого тот достиг. Но отговаривался тем, что ницшевская мысль слишком богата разнообразными смыслами и ему тяжело всерьез погрузиться в нее. Казалось бы, парадоксальная причина. Однако не прояснится ли позже, что это богатство мысли влекло за собой самые непредвиденные интерпретации ее? В 1921 году, на фоне грозных событий века, Фрейд, пытаясь понять природу всплеска иррациональной волны "восстания масс", увидит в вожаках толпы чудовищную пародию на ницшеанского сверхчеловека. И потому позже, в 1934 году, когда эти вожаки станут открыто объявлять себя наследниками Ницше, Фрейд будет пытаться отговорить Цвейга от намерения сравнить его в своей книге с автором "Заратустры".
Фрейд говорил о Лу Саломе, что она - единственный мост, который связывает его с Ницше. Как проницательно заметил А. Эткинд, "подобно великолепным мостам Петербурга и Парижа, она была для него символом победы". Сама же Лу, заново переосмысляя идеи Ницше и погрузившись вновь воспоминаниями в ту историю, в первую очередь вспомнила Пауля Рэ с его психологическими проблемами и искренне сожалела, что "психоанализ не был открыт раньше, ибо он был бы способен дать Паулю исцеление".
Юнг, как организатор конгресса, заметил, что внутри психоаналитического движения начинают складываться коалиции, имея в виду альянс Лу и Бьера. Это заключение оказалось несколько преждевременным: Лу расстанется с Бьером именно по причине его отхода от Фрейда. Впрочем, по тем же соображениям она отдалится и от самого Юнга. Тем не менее в продолжение трех дней конгресса и некоторое время после него они с Полом жили вместе и были почти неразлучны. Лу мало смущал тот факт, что Бьер был женат, она даже пеняла ему на невнимательное отношение к супруге. Бьер, со своей стороны, удивил и даже задел ее своей убежденностью в ее "аморальности". "Она обсуждала самые интимные и личные дела с поразительной беспечностью. Я помню, что был шокирован, когда узнал о самоубийстве Рэ. И у тебя нет угрызений совести? - спросил я ее. Она только улыбнулась и сказала, что сожаления - признак слабости.
Я знал, что это только бравада, но она действительно казалась ничуть не озабоченной последствиями своих действий". Бьер был не первым, кто усомнился в ее "этическом кодексе". Точно так же (и столь же бездоказательно) на нее возложила вину за смерть Рэ мать Пинельса, которая затем, боясь за сына, послала за ними вслед, когда они отправились в путешествие, соглядатая из числа друзей семьи. Лу поняла, что разобраться со своей "аморальностью" ей может помочь только суровый самоанализ. И значит, психоаналитические методы для нее необходимы как воздух. Позднее она сможет черпать утешение в том, что Фрейд был решительно убежден, что этические идеалы Саломе далеко превосходят его собственные. Трудно сказать, что подвигло его к такой точке зрения, но искренность его несомненна.
Оказавшись в своем доме в Геттингене, Лу не может думать ни о чем другом, кроме как о Фрейде и его науке. На полгода она с головой уходит в самостоятельное изучение психоанализа, подготавливая свое пребывание в Вене. Известный психоаналитик Карл Абрахам рекомендует ее учителю на основе знакомства с ней в Берлине: "Я никогда еще не встречался со столь глубоким и тонким пониманием психоанализа". На просьбу Лу о посещении знаменитых сред Фрейд, явно польщенный вниманием известной писательницы, ответил так: "Если Вы приедете в Вену, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы показать Вам то немногое, что можно показать в психоанализе. Уже Ваше участие в Веймарском конгрессе я истолковываю как благоприятное предзнаменование.
С преданностью, Ваш друг".
Окунувшись в венский психоаналитический водоворот на полгода - с 25 октября 1912-го по 6 апреля 1913-го, - Лу посещает и субботние лекции Фрейда, которые тот читает для специально приглашенных лиц в психиатрической клинике, и знаменитые дискуссии по средам. Любопытно, что она принимает решение не вовлекаться в дебаты и споры до хрипоты, столь характерные для заседаний Психоаналитического общества. Молчаливость никогда не была ее добродетелью, но сейчас она целиком настроена на роль ученицы, во-первых, и считает женской доблестью вносить самим присутствием умиротворяющую и примиряющую струю, во-вторых. Вечерами, однако, она ведет подробный "Фрейдовский журнал", куда заносит все мнения и свои к ним комментарии. "За мужское научное соперничество женщины говорят "спасибо", - так с шутливым одобрением заканчивает она описание одного из наиболее бурных вечеров.
На лекциях у Фрейда была привычка выбирать в аудитории кого-нибудь одного и обращаться к нему. С новой слушательницей он сразу ощутил удивительный контакт. Однажды Лу не пришла на очередную среду, и Фрейд прислал ей записку, в которой в шутливо-ревнивой форме интересовался, не является ли причиной отсутствия ее общение с Адлером, известным "раскольником" психоаналитических рядов. "В этой записке Фрейд признается, что последнюю лекцию он читал пустому стулу, на котором раньше сидела Лу", - пишет А. Эткинд. Как учитель и человек он был очарован новой последовательницей и не скрывал теплоты своего расположения. Он слал ей цветы и провожал до отеля. Посылая Лу букет нарциссов, Фрейд поначалу не подозревал, сколь символичен его подарок. Совсем скоро этот мифический цветок станет визитной карточкой Лу в психоанализе.
Перстень мэтра
Твоя душа как статуэтка воина,
Покрытая наградами и шрамами,
Которые на ней века оставили,
Гудящие бездонными тамтамами...
Н. Хамитов
Исследователи удивляются, как после близости с двумя величайшими романтиками - Ницше и Рильке - она так легко вобрала в себя "суровый реализм" Фрейда. Мне же кажется, что именно в этих необычных отношениях закалялась виртуозность ее интроспекции. Она не раз использовала интуитивно найденные ею приемы в отношении Райнера. Желание помочь ему победить "своих внутренних демонов" теперь, когда она будет оснащена новым, столь мощным и всепроникающим оружием, служило ей сильнейшим стимулом. "Есть две совершенно противоположные вещи в моей жизни, которые поразили меня и сделали особо восприимчивой к психоанализу Фрейда", - писала Лу, имея в виду, во-первых, "судьбу Райнера", а во-вторых, "опыт России".
"О русских часто говорили - в том числе Фрейд, - что этот "материал", патологический ли, здоровый ли, сочетает в себе две вещи, которые не так уж часто встречаются вместе: простоту структуры и способность в определенных случаях описывать даже самые сложные вещи, используя все удивительное богатство языка, находя название самым сложным психическим состояниям. Именно на этой выразительности основана вся русская литература. Не только ее великие, но и менее значительные произведения. Эта безграничная откровенность и прямой, идущий из самого раннего детства отголосок начальных стадий становления словно бы ведут нас к первоначальной сфере формирования самосознания. Когда я мысленно воссоздаю в памяти тот тип человека, с которым я столкнулась в России, я очень хорошо понимаю, почему сегодня он видится нам более "анализируемым", оставаясь при этом честным перед собой: процесс подавления у него менее глубок, менее интенсивен, тогда как у представителей древних культур он создает барьер между сознанием и бессознательным".
И, наконец, третьим, самым личным и решающим фактором ее выбора в пользу психоанализа была жажда "лучистого увеличения в объеме собственного жизненного пространства путем пробирания на ощупь к корням, которыми я погружена в тотальность бытия…"
В 1912 году, положившем начало их сотрудничеству, Фрейду было пятьдесят шесть лет. Он был всего на пять лет старше Лу, но внешне возрастной разрыв между ними казался гораздо более значительным. Вообще, она почувствовала себя рядом с ним ребенком. Это ее обрадовало: в отношении творца психоанализа ее привлекала отнюдь не позиция равноправного сотрудничества, но почтительная харизматическая дистанция. Лу не хотела допускать никакой фамильярности по отношению к тому, кто указал ей окончательную цель жизни.
Ее трогало и восхищало то, что Фрейд рисковал своей репутацией ради открытий, которые его как человека должны были, скорее, огорчать. Этот гениальный исследователь, коего столь многие считали ниспровергателем моральных ценностей, вел жизнь, всецело находившуюся под его интеллектуальным контролем. Юнг вспоминал, как однажды в Америке, когда они по обыкновению, ставшему аналитической традицией, пересказывали друг другу свои сновидения, Фрейд признался, что ему снятся американские проститутки. "Так почему бы вам не предпринять что-либо в этом направлении?" - игриво поинтересовался Юнг. Фрейд отпрянул от него, ошеломленный: "Но я женат".
Сам творец психоанализа шутил по поводу своей устойчивости к соблазнам грустно и метко: "У каждой из тяжущихся сторон есть свой резон: влечение имеет право на удовлетворение, реальность - на положенное ей уважение. Однако каждому известно: безвозмездна только смерть".
"Единственной его слабостью, - пишет Эткинд, - были сигары и коллекция античных и восточных статуэток, в которую он, особенно в конце жизни, вкладывал все свободные деньги. Его рабочий стол весь был заставлен этими статуэтками, расположенными в образцовом порядке так, чтобы между ними располагалось точно отмеренное пространство для листов бумаги, на которых он писал свои книги. Пациент, проявивший особое мужество в самораскрытии глубин своего бессознательного, удостаивался поощрения в виде краткой экскурсии по этой коллекции".
Саломе так оценивала его вклад в раскрытие секретов детской сексуальности, которые, по собственному признанию Фрейда, были для него "малоприятными и отталкивающими": "Он обладал мужеством, большим мужеством, позволившим ему очень глубоко погрузиться в эту зыбкую, рискованную область и, сохранив уверенность и спокойствие, пройти ее насквозь. В итоге он открыл законы подземных толчков, от которых рушатся даже самые прочные и высокие стены". При всем том, однако, своих собственных сыновей, когда пришел их черед получить необходимые сведения о половой жизни, он направил к доктору… Вообще, несмотря на профессиональную погруженность в сексуальные секреты и тайны других, он предпринял все возможное, чтобы скрыть от всех собственную интимную жизнь. Многие из частных писем он уничтожил, а те, которые уцелели, хранятся нынче в библиотеке США и должны стать доступны, начиная с 2000 года.
Разумеется, научный прорыв Фрейда не ограничивался ни открытием огромной роли в нашем культурном мире неосознанного и иррационального, ни признанием целого резервуара детских фиксаций либидо. Лу чутко замечает, что о существовании бессознательного догадывались и до Фрейда, но именно он высветил связи и механизмы его функционирования внутри психики - вытеснение, сублимацию, сгущение, обращение в противоположность. Нормальные и патологические процессы, согласно Фрейду, протекают по одним и тем же правилам. И это позволило раскопать ему целый интереснейший пласт "психопатологии обыденной жизни", когда врач получал доступ к комплексу пациента через его обмолвки, описки, остроты, сны, казалось бы случайное забывание слов. Недаром позднее Мирча Элиаде восхищался Фрейдом как великим мифотворцем человеческого существования; куча скучных деталей, которым мы не придавали значения: ошибки в написании, огрехи в произношении, забывчивость, постыдные воспоминания, страхи, остроты, - все это благодаря великому воображению ученого озарилось таинственным мерцанием секса и предстало волшебными ключиками, отпирающими тайны человеческой души.
Это богатство инструментария не могло не пленять Лу. Правда, Фрейд поначалу добродушно "высмеял мое страстное желание изучать психоанализ: ведь в то время никто еще не помышлял об учебных институтских курсах. Спустя время, когда я вновь предстала перед Фрейдом… он во второй раз смеялся над моей наивностью и еще более искренно, так как я заявила мэтру, что помимо него хотела бы иметь наставником Адлера (оба успели стать заклятыми врагами). Фрейд добродушно согласился…"
Сохранилось письмо Фрейда к Лу от 4 ноября 1912 года, где он высказался по этому поводу с предельной откровенностью: "Мы вынуждены были прервать контакты между нашей группой и адлеровскими отщепенцами, поэтому врачи поставлены перед выбором: посещать лекции или там, или тут. Не слишком это хорошо, но поведение отщепенцев не оставляет другой возможности. Не хочу налагать на Вас ограничений, но прошу как не упоминать о посещениях наших лекций там, так и у нас не говорить о лекциях Адлера. Сожалею, что не могу прикрыть перед Вами кулис научного движения". В других случаях Фрейд не прощал подобной раздвоенности.
Первая встреча Лу с Адлером состоялась уже на третий день по ее приезде в Вену (что было обусловлено еще в переписке). Она просидела у него дома до поздней ночи: "Он мил и очень умен. Две вещи меня, однако, раздражали: то, что он слишком личностно говорил о происходящих спорах, а также то, что выглядел как пуговица, застегнутая сама на себя…" Она обратилась к нему не столько по поводу теории психоанализа, сколько потому, что нашла в его книге "О невротическом характере" ссылки на религиозно-психологическую литературу, а это попадало в самый нерв ее исследовательских интересов. Лу засыпала его вопросами о психологии возникновения религиозных символов, но Адлер вместо серьезной дискуссии предпочел пригласить ее в кафе, был весел и уклончив.
Итак, в те месяцы, будучи прилежной ученицей и читательницей как Фрейда, так и Адлера и не желая зависеть ни от чьего мнения, она пытается сопоставлять их взгляды на одни и те же явления и их терапию. Исключительность Лу проявилась и в этом случае: она оказалась не только единственной женщиной, но и единственным человеком, умудрившимся учиться одновременно и у Фрейда, и у Адлера. "Обет молчания" она не нарушила: даже когда она прекратила посещать занятия Адлера, отдав однозначное предпочтение Фрейду, в "лагере Фрейда" об этом долго никто не подозревал. Дело же было в том, что Лу пришла к выводу, который не собиралась обнародовать: что терапия Фрейда отличается от адлеровской, как нож хирурга от мази знахаря. Адлер еще некоторое время пытался вернуть ее в лоно своих сторонников, но Лу оставалась непреклонной, заявив, что полезным для нее моментом в общении с Адлером была упомянутая книга. К этому она добавляла, что "даже самая соблазнительная среди всех возможных концепций не могла бы меня отвлечь от того, что открыл Фрейд. Когда знакомишься с его методом исследования, понимаешь, что самому блестящему теоретику психоанализа не удалось бы заговорить меня от его чар и что никакие несовершенства теории Фрейда не смогли бы обесценить сам метод в моих глазах… Но если бы я принялась объяснять, что ему позволило сделать свои открытия, я бы рассмешила его в третий раз. Это все равно что пытаться уточнить, каким силам подвластны пальцы скульптора или рука художника". Тем временем в прессе появляются сообщения, что Лу пополнила "секту экзорцистов", как с подачи Адлера называли приверженцев Фрейда, и опубликовала ряд статей, оскорбляющих общественную мораль. Сам Адлер в конце концов так отозвался о своих отношениях с Фрейдом и Лу: "Мои взгляды могут быть ошибочными. Не по этой ли причине их стоит подворовывать?"