Seelchen, eine Weihnachtsgeschichte, in: Velhagen und Klasings Monatshefte, 28, 1914
Seelchen, eine Ostergeschichte, in: Velhagen und Klasings Monatshefte, 28, 1914
Zum Typus Weib, in: Imago, 3, Bd. 1, 1914 (neu veröff. in: Die Psychoanalytische Bewegung, 3, 1931)
Kind und Kunst, in: Das Literarische Echo, 17, 1914/15
Zum Bilde Strindbergs, in: Das Literarische Echo, 17, 1915
Bericht über einen Weihnachtsmann, in: Velhagen und Klasings Monatshefte, 29, 1915 (auch in: "Drei Briefe an einen Knaben")
"Anal" und "Sexual", in: Imago, 4, Bd. 5, 1916
Angela Langer, in: Das Literarische Echo, 19, 1916
Expression, in: Das Literarische Echo, 19, 1917
Insekt und Krieg (zu I. H. Farbes), in: Die Tat, 1917
Luzifer. Eine Phantasie über Ricarda Huchs Buch "Luthers Glaube", in: Die Neue Generation, 1917
Psychosexualitдt, in: Zeitschrift für Sexualwissenschaft, 1-12, 1917 (auch in: "Die Erotik")
Nadja Strasser; Die Russin, in: Die Neue Generation, 13, 1917
Karl Nötzels Tolstoi, in: Das Literarische Echo, 20, 1917/18
Dichterischer Ausdruck, in: Das Literarische Echo, 21, 1918
Strindberg. Ein Beitrag zur Soziologie der Geschlechter von Leopold Wiese, in: Das Literarische Echo, 21, 1918/19
Des Dichters Erleben, in: Die Neue Rundschau, 30, Bd. 1, März 1919
Tolstois Jugendtagebuch, in: Der Neue Merkur, 3, 1919
Der geistliche Russe, in: Der Neue Merkur, 3, 1919
Agnes Henningsen, in: Das Literarische Echo, 22, 1919/20
Nikolaus Leskow: Die Kleriserei, in: Das Literarische Echo, 22, 1920
Isolde Kurz: Im Traumland, in: Das Literarische Echo, 22, 1920
Géza Roheim: Spiegelzauber, in: Das Literarische Echo, 22, 1920
Der goldene Vogel, in: Die Flüte, 2, 1919/20
Hymnus an das Leben, in: Das Inselschiff 1, 1919/20
Unser Anteil an Dostojewski und Tolstoi, in: Vossische Zeitung, Nr. 365 und Sonntagsausg., Nr. 32, 1920
Kurt Engelbrecht: Diekmanns Denkwürdigkeiten - Erinnerungen Bücherei, Bd. 1, Die Liebe, in: Das Literarische Echo, 22, 1920
Tagebuch eines halbwüchsigen Mädchens, in: Das Literarische Echo, 22, 1920
Waldemar Bonsels, in: Das Literarische Echo, 23, 1920
Michael Saltykow-Schtschedrin: Satiren, in: Das Literarische Echo, 23, 1920
Gott gegen Gott, in: Der Neue Merkur, 4, 1920/21
Hermann Keyserling: Der Ruf des Philosophen, in: Der Neue Merkur, 4, 1920/21
Waldemar Bonsels: Eros, in: Das Literarische Echo, 23, 1920/21
Russische Romantik, in: Romantik, 3, 1921
Gustav Landauer: Der werdende Mensch, in: Das Literarische Echo, 24, 1921
Hans Jäger: Kranke Liebe, in: Das Literarische Echo, 24, 1921/22
Die Geschwister, in: Deutsche Rundschau, Bd. 189, 1921
Theodor Zell: Die Diktatur der Liebe, in: Das Literarische Echo, 24, 1921/22
Narzißmus als Doppelrichtung, in: Imago, 6, Bd. 4, 1921
Tendenz und Form russischer Dichtung, in: Das Literarische Echo, 24, 1922
Eros, in: Faust. Eine Monatsschrift für Kunst, Literatur und Musik, 9, 1922/23
Zum sechsten Mai 1926, in: Almanach des Internationalen Psychoanalytischen Verlages, Wien 1927
Was daraus folgt, daß es nicht die Frau gewesen ist, die den Vater erschlagen hat, in: Almanach des Internationalen Psychoanalytischen Verlages, Wien 1928
Rilke und Rußland, in: Russische Blätter, Nr. 1, 1928 (auch in: "Rainer Maria Rilke")
Der Kranke hat immer recht, in: Almanach des Internationalen Psychoanalytischen Verlages, Wien 1933
Paris, Wien und München, in: Insel-Almanach 1952 (auch in: "Lebensrückblick")
Lou Andreas-Salomé und Rainer Maria Rilke. Briefe, in: Du, 12, Bd. 1, 1952
Zu Besuch bei Freud. Auszug aus Lou Andreas-Salomés Tagebuch vom November 1921, hg. von Ernst Pfeiffer, in: Almanach des S. Fischer Verlags. Das neunundsiebzigste Jahr, Frankfurt/M. 1965
Miterleben: Tier und Pflanze. Alles Lebendige meinet den Menschen, in: I. Buck und G. K. Schauer [Hg.], Gedenkbuch für Max Niehans, Bern 1972
c) Unveröffentlichte Manuskripte (im Lou Andreas-Salomé Archiv, Göttingen)
Tagebücher von Nov. 1893-Juli 1900 und Nov. 1900-Dez. 1934
Die Rußlandreise, 1900
Der Stiefvater. Spiel in drei Akten, 1925-1930
Der Gott (teilweise veröff. in: Miterleben: Tier und Pflanze. Alles Lebendige meinet den Menschen, in: I. Buck und G. K. Schauer [Hg.], Gedenkbuch für Max Niehans, Bern 1972)
3. Лу Саломе и ее время (избранные произведения)
Bab, Hans Jorgen: Lou Andreas-Salome. Dichtung und Personlichkeit, Diss. Berlin 1955
Bahr, Hermann: Die Überwindung des Naturalismus. Als zweite Reihe von "Zur Kritik der Moderne", Dresden und Leipzig 1891
Bäumer, Gertrud: Lou Andreas-Salomé, in: Die Frau, 44, 1936/37 und in: Gestalt und Wandel, Frauenbildnisse, 1939
Berlin, Isaiah: Russische Denker, Frankfurt/M. 1981
Binion, Rudolph: Frau Lou. Nietzsche's Wayward Disciple, Princeton 1968
Böckmann, Paul: Die Bedeutung Nietzsches für die Situation der modernen Literatur, in: Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte, 27, 1953, S. 77 f
Bourget, Paul: Psychologische Abhandlungen über zeitgenössische Schriftsteller, München 1903 (1883)
Brandes, Georg: Moderne Geister. Literarische Bildnisse aus dem XIX. Jahrhundert, Frankfurt/M. 1887
Menschen und Werke. Essays, Frankfurt/M. 1894
Chapple, Gerald, und Schulte, Hans H. (Hg.): The Turn of the Century. German Literature and Art, 1890–1915, Bonn 1981
Gropp, Rose M.: Andreas-Salomé mit Sigmund Freud, Ergebnisse der Frauenforschung, 13, Weinheim-Basel 1988
Guery, F.: Lou Salomé: génie de la vie, Paris 1978
Hamsun, Knut: Psychologie und Dichtung, Stuttgart 1964
Heimpel, Elisabeth: Lou Andreas-Salomé, in: Neue deutsche Biographie, Bd. 1, 1953
Herz, Rudolf, und Bruns, Brigitte (Hg.): Hof-Atelier Elvira. 1887–1928. Ästheten, Emanzen, Aristokraten, München 1985
Koepcke, Cordula: Lou Andreas-Salomé. Ein eigenwilliger Lebensweg. Ihre Begegnung mit Nietzsche, Rilke und Freud, Freiburg i. B. 1982
Lou Andreas-Salomé. Leben, Persönlichkeit, Werk. Eine Biographie, Frankfurt/M. 1986
Livingstone, Angela: Lou Andreas-Salomé. Her Life (as Confidante of Freud, Nietzsche and Rilke) and Writings (on Psychoanalysis, Religion and Sex), London and Bedford 1984
Lublinsky, Samuel: Der Ausgang der Moderne, hg. von Gotthart Wunberg, Tৠbingen 1976
Muller-Loreck, Leonie: Die erzählende Dichtung Lou Andreas-Salomé: Ihr Zusammenhang mit der Literatur um 1900, Diss. 1972, veröff. Stuttgart 1976
Peters, Heinz F.: My Sister. My Spouse. A Biography of Lou Andreas-Salomé, New York 1962, London 1963; dt. Ausgabe: Lou. Das Leben der Lou Andreas-Salomé, München 1964
Pfeiffer, Ernst: Lou Andreas-Salomé, in: Handbuch der deutschen Gegenwartsliteratur, München 1965
Podach, Erich F.: Friedrich Nietzsche und Lou Salomé: Ihre Begegnung 1882, Zürich und Leipzig 1938
Schmidt Mackey, Ilona: Lou Salomé. Inspiratrice et interprète de Nietzsche, Rilke et Freud, Paris 1968
Soergel, Albert: Dichtung und Dichter der Zeit. Eine Schilderung der deutschen Literatur der letzten Jahrzehnte, 2 Bde., Leipzig 1911
Welsch, Ursula, und Wiesner, Michaela: Lou Andreas-Salomé. Vom "Lebensurgrund" zur Psychoanalyse, München-Wien 1987
Worbs, Michael: Nervenkunst, Frankfurt/M. 1983
Wunberg, Gotthart: Das junge Wien. Österreichische Literatur und Kunstkritik, 1887–1902, 2 Bde., Tubingen 1976
ПРИЛОЖЕНИЯ:
Лу Саломе.
ФРИДРИХ НИЦШЕ В ЗЕРКАЛЕ ЕГО ТВОРЧЕСТВА
"Mihi ipsi scripsi!" ("Обращаю к самому себе") - не раз восклицал Ницше в своих письмах, говоря о каком-либо законченном им произведении. И это немало значит в устах первого стилиста нашего времени, человека, которому удавалось найти, можно сказать, исчерпывающее выражение не только для каждой мысли, но и для тончайших ее оттенков. Тому, кто вчитался в произведения Ницше, слова эти покажутся особенно знаменательными. Ведь, по сути, он и думал, и писал только для себя, и только самого себя описывал, превращая свое внутреннее "я" в отвлеченные мысли.
Если задача биографа заключается в том, чтобы объяснить мыслителя данными его личной жизни и характера, то это в очень высокой степени применимо к Ницше, ибо ни у кого другого внешняя работа мысли и внутренний душевный мир не представляют такого полного единения. К нему наиболее применимо и то, что он сам говорит о философах вообще: все их теории нужно оценивать в применении к личным поступкам их создателей. Он выразил эту же мысль в следующих словах: "постепенно я понял, чем до сих пор была всякая великая философия, - исповедью ее основателя и своего рода бессознательными, невольными мемуарами" ("По ту сторону Добра и Зла").
Этим я и руководствовалась в своем этюде о Ницше, набросок которого прочла ему в октябре 1882 года. К самому "учению Ницше" я еще тогда не приступала. Однако из года в год, по мере появления новых произведений Ницше, мой этюд о нем разрастался. Свою исключительную задачу я видела в характеристике основных черт духовного облика Ницше, которые обу-словливали развитие его философских идей. Тот, кто стал бы оценивать Ницше как теоретика, взвешивать, что внес он в отвлеченную философскую науку, тот испытал бы разочарование и не постиг бы истинного источника силы Ницше. Значение этих идей не в их теоретической оригинальности, не в том, что может быть теоретически подтверждено или опровергнуто; все дело в той интимной силе, с которой личность обращается к личности, в том, что, по его собственному выражению, может быть опровергаемо, но не может быть "похоронено".
Кто, с другой стороны, захочет руководствоваться лишь внешней жизнью Ницше для понимания его внутреннего мира, тот опять-таки будет держать в руках лишь пустую оболочку.
Ведь, в сущности, никаких внешних событий в его жизни не происходило. Все переживаемое им было столь глубоко внутренним, что могло находить выражение лишь в беседах с глазу на глаз и в идеях его произведений. Монологи в миниатюре, которые составляют, главным образом, его многотомные собрания афоризмов, образуют единый и весьма обширный корпус мемуаров, высвечивая его собственный духовный облик. Этот облик я и попытаюсь воспроизвести здесь, передавая события - картины - его душевной жизни через его же философские изречения.
* * *
Хотя в последние годы о Ницше говорят больше, чем о каком-либо другом мыслителе, основные черты его духовного облика почти неизвестны. С тех пор как маленький, разрозненный кружок читателей, которые действительно понимали его, превратился в обширный круг почитателей, он стал достоянием масс, испытав при этом судьбу всякого автора афоризмов. Отдельные его идеи, вырванные из контекста и допускающие вследствие этого самые разнообразные толкования, превратились в девизы для разных, порой противоположных идейных направлений и используются в ожесточенных спорах, в борьбе убеждений, в столкновениях различных партий, совершенно чуждых их автору. Конечно, этому обстоятельству он обязан своей быстрой славой, внезапным шумом, который поднялся вокруг его мирного имени, - но то истинно высокое, истинно самобытное, что таилось в нем, по этой причине оказалось незамеченным, непознанным, быть может, даже отошло в более глубокую тень, чем прежде. Многие, правда, еще превозносят его достаточно громко, со всей наивностью слепой веры, не знающей критики, но именно они и напоминают невольно о его собственных жестоких словах. В своем разочаровании он говорит: "Я прислушивался к отклику и услышал лишь похвалы" ("По ту сторону Добра и Зла"). Едва ли кто-то пошел за ним, прочь от людей и повседневности, в одиночество своего внутреннего мира, едва ли хоть кто-нибудь сопутствовал этому недоступному, одинокому, замкнутому, странному духу, который мнил себя носителем чего-то безграничного и пал под бременем страшного безумия.
Порою кажется, что он стоит среди людей, ценивших его, как чуждый пришелец, как отшельник, который, только заблудившись, попал в их круг. С закутанной его фигуры никто не снял покрывала, и он стоит с жалобой своего "Заратустры" на устах: "Они все говорят обо мне, собравшись вечером вокруг огня, но никто не думает обо мне! Это та новая тишина, которую я познал: их шум расстилает плащ над моими мыслями".
* * *
Фридрих Вильгельм Ницше родился 15 октября 1844 года в семье пастора в Рекене близ Люцена. После окончания школы поступил на филологический факультет Боннского университета, а с 1865 года продолжил обучение в Лейпциге, куда последовал за своим учителем - профессором филологии Ричлем. Еще до получения диплома 24-летнего Ницше пригласили занять кафедру. Ницше получил место ординарного профессора классической филологии. Лейпцигский университет дал ему докторскую степень без предварительного экзамена. Он также стал преподавать греческий в третьем (высшем) классе Базельского педагогиума, который представлял нечто среднее между гимназией и университетом. Ницше имел огромное влияние на учеников, обнаружив редкое умение привлекать к себе молодые умы. Историк культуры Якоб Буркхардт говорил, что Базель никогда еще не имел такого учителя.
В 1870 году во время франко-прусской войны Ницше был добровольным санитаром. Вскоре после этого у него начались периодические приступы сильных головных болей. "Несколько раз спасенный от смерти у самого ее порога и преследуемый страшными страданиями - так я живу изо дня в день; каждый день имеет свою историю болезни". Этими словами Ницше описывает в письме к одному приятелю страдания, которые он испытывал на протяжении пятнадцати лет. В начале 1876 года из-за частых приступов он был вынужден уйти из педагогиума.
Зиму 1876/77 гг. Ницше провел в мягком климате Сорренто, где жил в обществе нескольких друзей: из Рима приехала его давняя приятельница Мальвида фон Мейзенбух (автор известных "Мемуаров идеалистки"), из восточной Пруссии прибыл д-р Пауль Рэ, с которым Ницше уже тогда соединяла крепкая дружба. Увы, пребывание на юге не облегчило страданий. Ницше был вынужден окончательно бросить преподавательскую деятельность. С 1879 года он оставил и профессуру. Вел, в основном, отшельническую жизнь, чаще в Италии - в Генуе, частью - в Швейцарских горах, в Энгадине, в маленькой деревушке Сильс-Мария. Пожалуй, внешняя сторона его жизни на этом и заканчивается, между тем как духовная его жизнь только тогда в сущности и началась.
Его наружность к тому времени приобрела наибольшую выразительность, в лице его светилось то, что он не высказывал, а таил в себе. Именно эта замкнутость, предчувствие затаенного одиночества и производило при первой встрече сильное впечатление. При поверхностном взгляде внешность эта не представляла ничего особенного, с беспечной легкостью можно было пройти мимо этого человека среднего роста, в крайне простой, но аккуратной одежде, со спокойными чертами лица и гладко зачесанными назад каштановыми волосами. Тонкие, выразительные линии рта были почти совсем прикрыты большими, начесанными вперед усами. Смеялся он тихо, тихой была и манера говорить; осторожная, задумчивая походка и слегка сутуловатые плечи. Трудно представить себе эту фигуру среди толпы - она носила отпечаток обособленности, уединенности. В высшей степени прекрасны и изящны были руки Ницше, невольно привлекавшие к себе взгляд; он сам полагал, что они выдают силу его ума. "Бывают люди, - писал он, - которые неизбежно обнаруживают свой ум, как бы они ни увертывались и ни прятались, закрывая предательские глаза руками (как будто рука не может быть предательской!)" ("По ту сторону Добра и Зла").
Истинно предательскими в этом смысле были и его глаза. Хотя он был наполовину слеп, глаза его не щурились, не вглядывались со свойственной близоруким людям пристальностью и невольной назойливостью; они скорее глядели стражами и хранителями собственных сокровищ, немых тайн, которых не должен касаться ничей непосвященный взор. Слабость зрения придавала его чертам особого рода обаяние: вместо того чтобы отражать меняющиеся внешние впечатления, они выдавали только то, что прошло раньше через его внутренний мир. Глаза его глядели внутрь и в то же время - минуя близлежащие предметы - куда-то вдаль, или, вернее, они глядели внутрь, как бы в безграничную даль. Ведь в сущности вся его философия была поиском, изыскиванием в человеческой душе неведомых миров, "неисчерпанных возможностей" ("По ту сторону Добра и Зла"), которые он создавал и пересоздавал. Иногда во время какой-нибудь волнующей его беседы с глазу на глаз он становился совершенно самим собою, и тогда в глазах его вспыхивал и вновь куда-то исчезал поражающий блеск; в угнетенном состоянии из глаз его мрачно струилось одиночество, высвечиваясь как бы из таинственных глубин - глубин, в которых он постоянно оставался один, делить которые не мог ни с кем и пред силой которых ему самому становилось жутко, - пока глубина эта не поглотила, наконец, и его дух.
Такое же впечатление - чего-то скрытого, затаенного - производило и обращение Ницше. В обыденной жизни он отличался большой вежливостью, мягкостью, ровностью характера - ему нравились изящные манеры. Но во всем этом сказывалась его любовь к притворству, к завуалированности, к маскам, оберегающим внутреннюю жизнь, которую он почти никогда не раскрывал.
Я помню, при первой моей встрече с Ницше - это было весной, в церкви Св. Петра в Риме - его намеренная церемонность меня удивила и ввела в заблуждение. Но недолго обманывал относительно самого себя этот одинокий человек: он неумело носил свою маску, наверное, так, как носит обычное платье горожан пришедший с горных высот и из пустынь человек. Ницше сам сформулировал это, написав: "Относительно всего, что человек позволяет видеть в себе, можно спросить: что оно должно собою скрывать? От чего должно оно отвлекать взор? Какой предрассудок должно оно задеть? И затем еще: как далеко идет тонкость этого притворства? В чем человек выдает себя при этом?"