Положение на участке бригады вскоре снова осложнилось. Я направился в пулеметное подразделение, которое держало оборону в Университетском городке, у моста на реке Мансанарес. Много раз фашисты пытались штурмом взять его, но пулеметчики стойко оборонялись. Особенно мужественно действовал расчет моего приятеля Мигеля. Мигель сильно переживал трагедию своей Испании. Он верил в победу республиканцев, но одно его постоянно тревожило.
- Как ты думаешь, Павлито? - обратился он ко мне. - Ведь плохо, что силы республики распылены? Анархисты, радикалы, социалисты - у всех своя платформа. Конечно, мы считаемся единым фронтом, но не действуем еще по-настоящему едино. Вот взять хотя бы анархистов. Конечно, есть у них части, которые воюют просто здорово, командир Дурутти настоящий патриот, жизни не пожалеет за Испанию. Что правда, то правда. Но их идеология… Посмотри: Франческа на что уж была убежденная анархистка, а что мне пишет…
Мигель показал письмо. Франческа с горечью писала о мародерстве анархистов в освобожденной ими деревне: "Они дискредитируют своими действиями мечту простых тружеников о социализме… По теории выходит - так и надо… Что-то не все правильно у наших теоретиков… Надо будет в этом еще разобраться…"
- Я уверен, что она в этом скоро разберется, - грустно улыбнулся Мигель. - Это будет мой самый счастливый день.
Нашу беседу прервала команда: "К бою!" Мигель бросился к пулемету. Я - на наблюдательный пункт, достал бинокль. Перед нами цепью наступала марокканская пехота мятежников. Высокие шапки, белые шаровары с широким поясом, огромные кинжалы, дикие крики - все производило удручающее впечатление. Подвыпившие, они скачками приближались к мосту. Семьсот, пятьсот, триста метров - Мигель открыл огонь.
Он стрелял короткими очередями по первой шеренге, потом по последней. Десятки трупов легли на дороге к мосту. На мгновение марокканцы растерялись и залегли. Но сбоку по нашим ударил тяжелый крупнокалиберный пулемет врага. Помощник Мигеля уткнулся головой в землю. Потом со стороны противника стала бить пушка, и третий снаряд разорвался рядом с пулеметом. Ранило Мигеля. Он пытался приподняться, но потерял сознание. Пулемет молчал. Подбежавший к нему испанец никак не мог исправить "максим", и марокканцы снова поднялись в атаку.
До моста им оставалось совсем немного. Республиканский солдат, отчаявшись наладить пулемет, взялся за винтовку. Вот уже первый вражеский пехотинец показался в створе моста. Я бросился с наблюдательного пункта нашей группы к пулемету. Ленту заело, перекос. Я с силой ударил ладонью по рукоятке - и лента встала на место. В прорезь прицела увидел набегавших марокканцев, они что-то воинственно кричали. Нажал на пуговку - один марокканец ткнулся в настил моста. Еще одна короткая очередь!.. Это вам за Мигеля. "Максим" работал безотказно. На мосту образовалась свалка: первые ряды марокканцев отпрянули и столкнулись с задними. Некоторые, спасаясь, стали без раздумий прыгать в реку.
Ко мне подполз раненый Мигель. Левая рука висела, по щеке струилась кровь. С трудом опираясь, он стал снаряжать ленты, стараясь помочь мне.
- Полежи! - крикнул я ему.
- Ничего… Мы не должны отдать мост… Мансанарес наша… - процедил сквозь боль Мигель и продолжал готовить запасные ленты.
Марокканцы отступили, и мы получили короткую передышку. В отряд пришло пополнение. Молодые веселые бойцы, присланные Листером, деловито занимали боевые позиции, окапывались, устанавливали на флангах два дополнительных пулемета. Я достал из кармана бинт, перевязал Мигелю руку, обтер рану на щеке. Прибежал санитар - огромный испанец с большими руками.
- Собирайся, рыцарь, - поднял он Мигеля. - Подлечим тебя немножко в госпитале, а там снова можешь воевать.
Подоспел второй санитар - Мигеля положили на носилки: оказалось, что он ранен и в ногу.
- Поправляйся скорей, - успокаивал я друга. - До скорого свидания.
Мигеля унесли, и мы услышали стон на мосту. Три наших бойца поползли туда и быстро нашли раненого марокканца. Он лежал у перил и прижимал сумку. В ней оказались денежные знаки различных государств. Наемник! Он пришел в Испанию не ради какой-нибудь идеи, он не был движим высоким чувством. Когда санитары стали класть его на носилки, он беспокоился о сумке с деньгами больше, чем о своих перебитых ногах.
- Это все мое состояние. Если умру, пошлите домой, у меня жена и трое детей, - стонал он.
- Плохой ты выбрал способ заработать на жизнь, - проворчал санитар и положил сумку ему под голову.
Глубокой ночью ко мне подполз посыльный от Листера. Комбриг вызывал меня в штаб. Я оставил своих товарищей, продолжавших держать оборону, и отправился. Листер уже знал о бое у моста и приветствовал меня:
- Вива Русия!.. Молодец!. О твоей работе скажу Петровичу…
Позже я узнал, что за боевые действия у моста на реке Мансанарес меня наградили первым орденом - Красного Знамени. Родина чутко следила за своими добровольцами.
В штабе бригады Листер ознакомил меня с обстановкой на фронте, показал донесения из частей, приказы командования корпуса. Неделя этих боев была удачной для республиканских войск. На многих участках наступление франкистов удалось приостановить. А кое-где республиканцы решительным контрударом отбросили мятежников на несколько километров от предместий Мадрида.
Листер по секрету сообщил, что готовится крупная наступательная операция республиканских войск, подтягиваются резервы. Мы договорились, что разработаем детальный план подготовки к наступательным боям и начнем немедленно осуществлять его. Вскоре нашу бригаду перевели на другой участок фронта. Мы получили новое пополнение, вооружение.
Бесконечные напряженные бои под Мадридом. Частые передислокации. Неотложные дела…
Но однажды утром Энрике Листер вызвал меня и спросил:
- Хочешь поехать в Мадрид?
- Если надо… - начал было я.
- Надо, - коротко подтвердил Листер. - Поедем на митинг, который состоится в театре. А потом полдня в твоем распоряжении. У тебя же друг там, в госпитале.
- Но ведь время горячее.
- Знаю, знаю, дорогой Павлито! - Листер погрустнел. - И у меня тоже есть друзья, которых я еще не смог навестить. Словом, едем. Собирайся.
Час быстрой езды - и шофер Хосе Мартинес торжественно произнес:
- Вот он, наш красавец Мадрид.
Когда мы подъехали к зданию кинотеатра "Монументаль", шум и гам вокруг стоял невероятный. Сотни людей толкались возле подъезда, все что-то кричали, пытались приступом взять дверь.
- Как же мы пройдем? - изумился я.
Листер махнул рукой: мол, не беда, пошли.
Мы двинулись. И толпа, узнав Листера, приветливо расступилась, образовав живой коридор. Пройдя вестибюль, мы очутились в просторном зале театра. На трибуне кто-то выступал.
И тут по залу приглушенной волной пробежал шепот: "Листер! Энрике Листер!.." Эта волна все нарастала, пока шум не перерос в мощный рокот. Захлопали сиденья откидных кресел. Большинство присутствующих встали. Бурные аплодисменты. Овация. Зал скандировал: "Ви-ва, Листер! Ви-ва, Листер!"
Энрике, с поднятыми руками, сцепив пальцы, выражал свою признательность неистовавшим в восторге соотечественникам. Крики не смолкали до тех пор, пока Листер не подошел к столу президиума, куда его пригласили, и сел.
Выступало много делегатов: анархисты, левые республиканцы, коммунисты, члены социалистической партии. Каждая речь бурно комментировалась залом, и председатель каждый раз подолгу призывал аудиторию к порядку.
Предоставили слово и Листеру. Когда он начал, сразу - и по затихшим балконам, и по тому, как часовые, стоявшие у входа, вошли в дверные проемы, - почувствовалось, что он повел речь о самом наболевшем…
После собрания Листер предложил подвезти меня до госпиталя. Но только мы выехали на боковую улицу, нас на большой скорости обогнали два автомобиля. Они резко остановились, и наш шофер Хосе Мартинес с трудом избежал столкновения. Они настойчиво продолжали мешать нашему движению - то снова набирали скорость, то резко тормозили, пытаясь опрокинуть нашу машину.
- Старые знакомые! - Листер чертыхнулся. - Провокаторы-анархисты, у нас с ними давние счеты. Ну, подождите.
Он достал пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Испугавшись, "лихачи" немедленно скрылись.
Возле госпиталя я поблагодарил Листера и направился к проходной. Он уехал. А мое внимание привлекла идущая невдалеке девушка. Когда она подошла поближе, я узнал ее. Это была Франческа.
- Ой, как хорошо, что ты здесь, Павлито. Вот Мигель обрадуется, когда нас обоих увидит.
Мы вошли, надели белые халаты. Франческа остановила первую встречную сестру, пошепталась с ней, потянула меня на второй этаж.
Мигель спал. Мы принесли два стула и тихо сели возле. Мигель зашевелился, захлопал ресницами, широко открыл глаза:
- Я, наверное, или брежу, или вижу сон.
- Да нет же, это я, твоя Франческа, - нагнулась к нему она. - А рядом со мной Павлито. Ты узнаешь нас, мой милый?
- А это что за царапина? - спросил ее Мигель.
Я тоже заметил на правой щеке Франчески красную царапину.
- Да так, пустяки, ветка хлестнула, - ответила она.
- Ты что же, в город не по дороге, а лесом ходишь? - хмыкнул парень.
Франческе ничего не оставалось, как рассказать о своем нелегком пути из части в Мадрид.
Вначале ей повезло. Первые восемь километров проехала на попутном грузовике, что вез ящики со снарядами. Потом, к вечеру, в маленькой деревушке она решила раздобыть лошадь или, быть может, пристроиться на попутную крестьянскую подводу. Постучала в окно крайнего дома. Седой сгорбленный старик пригласил войти. Долго рассматривал гостью, потом, невесело вздохнув, положил на стол кусок сыра, хлеба и пару апельсинов. Предложил остаться, дождаться утра. Но Франческа спешила и уговорила дать ей ослика. Все шло хорошо. Но когда до Мадрида оставалось почти рукой подать, неожиданный удар натянутой поперек дороги проволоки сбросил ее с ослика в кювет.
Подымаясь, она увидела перед собой ствол винтовки. Франкистские солдаты задержали ее. Франческа прикинулась наивной горожанкой, навещавшей дедушку, и они уже собирались ее отпустить. Но подошедший к ним офицер оказался тем самым негодяем, который пытался завербовать ее в Альбасете. Он узнал Франческу. Отпираться было бесполезно. И он решил собственноручно расстрелять ее - повел к ближайшему кустарнику.
Будто смирясь, Франческа незаметно извлекла из кармана вальтер. И в тот момент, когда они подошли к кустарнику и фашист навел ей в лицо луч электрического фонаря, она резко подняла руку и трижды выстрелила. Фонарь погас, фашист с хрипом повалился на землю. Франческа бросилась бежать. Темнота помогла ей.
К утру она вышла на большак. Бойцы-республиканцы, ехавшие на грузовике в Мадрид, увидели ее и взяли с собой.
Рассказ Франчески взволновал нас с Мигелем. Даже если б этот случай оказался ее наивной выдумкой, он обретал глубокий смысл.
- Теперь-то ты поняла, как надо расправляться с врагами? - спросил я ее. - Или ты его, или он тебя.
- Поняла. Одними пощечинами войну не выиграешь.
- То-то и оно, - влюбленно глядя на нее, подхватил Мигель.
Я понимал, что Мигель и Франческа давно не виделись, и оставил их вдвоем.
В часть я вернулся, когда она готовилась к напряженным оборонительным боям. Командир бригады Энрике Листер, как всегда энергичный, шумно приветствовал меня, познакомил с последним приказом командования.
- Да, едва не забыл, - рассказал он. - Какая-то чертовщина получается у наших пулеметчиков. Жалуются, что словно кто-то заколдовал их "максимы" - бьют неприцельно.
- Не может быть! - возмутился я. - Пулеметы - что надо. Может, не умеют стрелять?
- Ну-ну, не кипятись, - стал успокаивать меня командир бригады. - Никто не думает снимать с вооружения твои любимые "максимы". Очевидно, какое-то недоразумение.
- Хорошо, проверю, - ответил я.
И тут же, выйдя от Листера, решил выяснить: что происходит с нашими пулеметами, почему они бьют неприцельно?
Придя в роту, попросил показать "больные" "максимы". Командир роты Гомес выкатил пулемет, ткнул пальцем: "Например, вот этот". Я внимательно, со всех сторон осмотрел его. "Максим" был в полном порядке.
- Кто врет, что он стреляет неприцельно? - негодовал я. - Из него стрелял ваш самый лучший пулеметчик Мигель.
- Зачем обижаешь, Павлито? - насупился Гомес. - Я всегда только правду говорю. Какой смысл мне врать?
- Давай мишень - докажу, что ты не прав.
Солдаты установили мишень, и мы с Гомесом легли за пулемет. Прицелившись, я дал короткую очередь: перед мишенью вздыбились бурунчики пыли. Прицелился тщательнее и дал длинную очередь. Почувствовал, что пули прошили мишень. "Ну, подождите, сейчас я вам докажу, что такое "максим"!" Гомес перезарядил ленту, я нажал гашетку и слегка повел стволом по фронту. Верхняя часть мишени, срезанная, словно бритвой, рухнула на землю.
- Вот так надо стрелять!.. - Отряхивая пыль с брюк, я похлопал по плечу своего испанского друга. Но ротный стоял насупившись, не поднимая глаз:
- А марокканцев пулеметы не берут. Что хочешь со мной делай, а не берут. Каждый день из окопов противника выходят солдаты-марокканцы на глазах у нашей роты. Мы стреляем, а им хоть бы что. Мятежники засекают наших пулеметчиков и открывают по ним огонь из минометов и орудия. Уже два расчета вывели из строя…
- Ясно, понял, - остановил я Гомеса. - Готовь пулемет.
Мы хорошо замаскировались и стали внимательно следить за окопами противника. Ровно в полдень показалась голова солдата в каске. Я прильнул к прицелу, но солдат исчез. Потом появился несколько правее и медленно пошел по окопу.
- А вон и второй, - подсказал Гомес.
В том же окопе, метрах в семистах от нас, поднялся второй. Осмелев, высунулся по пояс. "Ну, подожди, гад, сейчас проучим за такую наглость", - заволновался я, установил прицел семь, подвел по кольцу, навел по ходу движения вражеских солдат. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Я нисколько не сомневался, что пули лягут точно по идущим фигурам. Но они как ни в чем не бывало продолжали шагать своей дорогой.
- Промазал, шайтан их возьми, - с досадой выругался я.
- Что такое шайтан? - шепотом спросил Гомес.
- Черт, значит. На Урале так говорят.
Еще точнее навел пулемет, прицелился и выпустил длинную очередь. Один солдат мятежников, взмахнув руками, упал в окоп.
- Буэно! - похлопал меня по плечу Гомес. - Машина работает. Давай другого накрой.
Но минут двадцать никто не появлялся. На всякий случай мы незаметно перебрались на запасную позицию, замаскировались, стали ждать. Вскоре осторожный марокканец слегка приподнял голову над окопом. На каске привязана трава. "Ну, ничего, трава тебе не поможет", - и я дал очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему всю пулеметную ленту. И опять - мимо. Что за чертовщина…
Было неудобно перед друзьями - не смог снять вражеского наблюдателя. А тот осторожно показывался над бруствером, часто менял позиции. Наконец, "нагулявшись" окончательно, он сполз в окоп. И перед нами стали рваться снаряды мятежников. Они успели засечь нашу позицию и повели по ней огонь из двух батарей. Артналет длился минут пять. Наконец, очевидно, противник решил, что наш пулемет и мы сами уничтожены. Только благодаря хорошему укрытию нам удалось сохранить "максим" и самим остаться невредимыми.
Долго я думал о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди. Уж не изобрел ли противник какие-то кольчуги? Или действительно с пулеметом что-то случилось? Может быть, пули долетали до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо вражеских голов? Неопытность? Сильно переживал я неудачу. Обидно было за нашего "максимку".
Но вскоре наша бригада захватила окопы противника. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда, где "разгуливали" марокканцы. Обшарили все стенки, дно, ниши - ни одного убитого не увидели. Лишь в заброшенном углу нашли чучела, сделанные мятежниками из картона и фанеры в натуральную величину, при полной экипировке. Изготовили их так умело, что даже за триста метров трудно было отличить макет от человека.
Чучела имели много пробоин, а два оказались настолько продырявленными, что развалились. Так противник обманул нас и успешно засек наши огневые точки. Испанцы сфотографировали меня на память с одним из "заколдованных марокканцев". На всю жизнь запомнил я этот урок. Потом приходилось с подобными штуками встречаться и во время Великой Отечественной войны. Но у нас уже был опыт.
Быстро летело время. Бойцы-республиканцы, обретая боевой опыт, стали более умело использовать современное оружие. И пример в этом им подавали хорошо подготовленные советские добровольцы. Они учили своих испанских друзей воинскому мастерству.
Однажды с Колей Гурьевым, когда шли упорные бои в районе Лас-Росас и Махадаонда, мы сидели на наблюдательном пункте и ждали сигнала атаки. Из-за сильного тумана ее отложили на полчаса. Коля пристроился у бруствера и, пользуясь заминкой, писал письмо домой, в Москву. Чернила в ручке кончались, и он сердито встряхивал ее. Я листал словарь - пытался выучить еще несколько испанских слов. Неожиданно началась беспорядочная стрельба перед фронтом, где должна наступать наша бригада. Била республиканская артиллерия.
- Что они делают? - кинулся я к Коле. - Ведь этот, же артиллерийский огонь должен обеспечивать действия нашей бригады.
- Ничего не понимаю, - пожал он плечами. - Смотри, смотри, они бьют по пустому месту, там ведь и противника нет. Может, Листер приказал.
- Не может быть. По нашему приказу артиллеристы должны начать стрелять только через десять минут.
- Ничего не понимаю, - разводил руками Коля. - У нас же снарядов с гулькин нос.
- Ты можешь приостановить, огонь? - спросил я его.
- Это не в моей власти. Но попробую уговорить.
Он вызвал по телефону командира дивизиона капитана Переса и стал умолять прекратить бесцельный огонь. Но Перес стоял на своем:
- У меня есть приказ высшего командования, и я его выполняю.
Тогда я решил рискнуть. Выхватив, у Коли, трубку, как можно строже крикнул Пересу:
- Говорит капитан Павлито. Энрике Листер приказывает прекратить огонь.
Стрельба умолкла. Мы с Колей вызвали по телефону Листера и рассказали о случившемся. Он выслушал и лаконично произнес: "Правильно сделали. Сейчас приеду".
Мы с Колей пошли на наблюдательный пункт. Но едва добрались туда, как батареи вновь открыли огонь, теперь уже перед самым наступлением пехоты. Смотрим и глазам не верим. Опять пушки бьют мимо намеченных целей. Артиллеристы из дивизиона снова делали все по-своему, всерьез думая, что, кроме их специалистов, некому подготовить необходимые данные. Кое-как остановили их. Тут-то и показал свое мастерство Коля.