Издание 1986 года. Сохранность отличная. Любовь к труду, гордость своим мастерством, непрестанное стремление совершенствоваться - вот качества, какие воспеваются на каждой странице бажовской книги. Счастье для героев Бажова не в преумножении богатства, арадостях творческого труда и познании мира. Великолепный знаток родного уральского края, П. Бажов придавал решающее значение использованию в сказах характерных бытовых деталей, таких, в которых запечатлелось бы все своеобразие социальных отношений и трудового быта горнозаводского населения.
Содержание:
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 1
ПО ЛИНИИ 1
НА ВОЛЧЬЕМ ПОЛОЖЕНИИ 1
ЗА ТЕПЛОМ 1
"САМОЕ СПОКОЙНОЕ МЕСТО" 2
В ПОЛЧАСА 2
ДЕСЯТЬ ФУНТОВ КУЛЬТУРЫ 3
ИЗ-ПОД ГЕНЕРАЛЬСКОГО ГЛАЗА 3
У ХОЗЯИНА "НЕ ПОСЛЕДНЕГО ДОМА" 4
В СТОРОНЕ ОТ ДОРОГИ 4
ПО УРМАНУ 5
ФЕДОСЬИНА ВЕРА 5
БЕЛОШТАНСКОЕ ЖИТЬЕ 6
"РАСПЫТАТЬ ВУЧИТЕЛЯ" 7
УРМАНСКАЯ АРТЕЛЬ 8
Комментарии 8
Павел Петрович Бажов
За Советскую правду
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Партизанское движение в Сибири не раз освещалось в воспоминаниях участников и в художественной литературе.
Это вполне понятно.
Но мне кажется интересной и та полоса, когда движение еще не оформилось, но уже везде чувствовалось.
Обманутое вначале сибирское крестьянство теперь приходило везде к одинаковому выводу: "Какой это порядок: четверть - пирует да торгует, остальные воюют, либо без дела дома сидят".
Ничего яркого, бьющего в глаза в этой полосе жизни, Сибири, но мелочи были настолько показательны, что а решаюсь дать маленький кусок тогдашнего быта, по рассказам непосредственных участников.
Здесь нет выдумки. Иногда даже не изменены названия мест и действующих лиц. Оставшиеся в живых могут узнать себя.
Время действия февраль-апрель 1919 года.
ПО ЛИНИИ
Шестеро на площадке товарного вагона - норма. Даже самые строгие охранники не придираются на остановках.
Стоять приходится боком. Положение крайних опасное. "Бывает, что и спихнут". В середине и безопаснее и теплее. Только все-таки холодно.
Конец зимы, безветрено, а дышать больно. Зима девятнадцатого года, мягкая и снежная вначале, теперь прижала наглухо. Вторую неделю держатся морозы, лютые, упорно ровные, градусов на тридцать пять. Начинает казаться, что это тоже норма, как шестеро на площадке.
Есть площадка - значит на ней должны стоять шестеро, которые угрузли в шубы, изредка переговариваются, замерзают и безнадежно смотрят на "сибирские просторы".
Кроме телеграфных столбов, не на чем остановиться глазу. Ни одного пятнышка. Бело и ровно.
Хоть бы кустик какой.
Через сорок верст остановки. Станционные постройки видны только крайним - на площадке. Поезд либо не доходит, либо далеко проходит мимо станции. Сходить нельзя - место потеряешь.
К остановке заранее готовятся. В проход и к буферам выставляют острые углы корзинок, сундучков. "Крайние" спускаются на последнюю ступеньку.
Дикая возня, матерщина, просьбы, женские слезы:
"Мне бы только перегон!" Все пущено в ход при первой атаке на вагон.
Получив должный отпор, осаждающие переходят к "дипломатическим" переговорам, сначала у вагонов, потом у площадок.
- Может, братцы, кому недалеко? Потеснились бы!
- Видишь - шестеро.
- Выпили бы по стекляшке. Пользительно на морозе…
Из-за пазухи достается самый действительный железнодорожный билет колчаковского времени - бутылка с красной головкой.
Прозрачная жидкость искрится на солнце. Руки стоящих на площадке, как по команде, вытирают усы. У каждого в голове одно: "Глотнуть бы - сразу теплее станет". Один из спекулянтов равнодушным тоном осведомляется:
- Тебе докудова?
- До Новь-Николаевска только…
- А до его сутки, - вздыхает спекулянт.
- На ступеньку, может, пустим? - спрашивает другой.
- Нельзя. Охрана всех снимет. Скажет - беспорядок.
- Как же, братцы, не выйдет, знать, дело? - спрашивает еще раз человек с бутылкой и прячет ее за пазуху.
- Возьми керенку.
- Не. Непродажная.
- Две возьмешь?
"Дипломат" резко мотает длинными ушами заячьей шапки и направляется к вокзалу.
Крики и беготня стихли. Все забились в вокзал, в тепло. Поезд будет стоять не один час. Но пассажиру-одиночке сбегать погреться нельзя. Вещи вышвырнут, место продадут. За бутылку, за две.
Надо держаться, пока можешь.
Холодно…
И куда это только едут?
НА ВОЛЧЬЕМ ПОЛОЖЕНИИ
Маленький бритый человек в синих очках притулился в середине площадки, между двумя мордастыми спекулянтами.
Поверх городской шубейки надет огромный, с чужого плеча, бараний тулуп с "саксачьим" воротником. "Семифунтовые казанские с крапинками" надежно защищают ноги от холода. Теплая на меховой подкладке шапка-ушанка.
А все-таки, видно, перемерз. Кашляет. Надрывно, подолгу, до холодного поту. Беспокойно возится. Руки тянутся к пояснице, где расползлась окопная язва.
Высокий спекулянт в дохе из дикого козла ворчит:
- Умирать которым пора, а тоже за товаром ползут.
Рыжебородый толстяк, стоящий вторым с краю площадки, поддерживает своего приятеля:
- Вон у меня тоже сидит какой-то… Не шевелится. Замерз, поди, а место занимает.
- Столкнуть когда, - отзывается козья доха.
- Само собой. Куда мерзляков возить. Только я это к тому… Бутылку давеча упустили…
Бритого человека мучительно бьет кашель. Жгуче саднит поясница и плечи. В голове одна мысль - попасть в тепло, в баню.
Куда ехать?
В кармане случайно купленный в Татарске у какого-то полузамерзшего неудачника-спекулянта билет до Иркутска.
Но ехать туда незачем.
Есть и другое удостоверение: на имя Кирибаева - торгового агента по закупке товаров для кооператива. Удостоверение хорошее. Напечатано на машинке. Номер, печать с двумя руками, три подписи. Только полагаться на него все-таки нельзя. Подписи плохо сделаны. Да и мало одного удостоверения. Опыт показал.
В Омске Кирибаев пытался с этим документом остановиться поискать своих, - так еле выбрался.
Пришлось ехать дальше.
В Татарске не пустили ни в гостиницы, ни на постоялый двор. Из-за кашля: "Умрешь, а тут возись!"
Дальше надо куда-то.
Совсем неожиданно показалось белое каменное здание вокзала. Отчетливо бросилась в глаза надпись: Барабинск.
Ни одного замерзшего окна.
Вот где погреться!
Скрючившийся на краю площадки человек, которого спекулянты считали уже мертвым, вдруг спрыгнул со ступеньки и как-то по-заячьи побежал мимо здания вокзала.
У площадки началась обычная битва.
"Попробую здесь", - решил Кирибаев и полез к выходу.
Сжали до боли в груди, но быстро выбросили на снег.
Теперь в тепло!
Задыхаясь от приступов кашля, Кирибаев побежал к вокзалу, который глазасто уставился на солнце.
В здании оказалось просторно, грязно и… холодно. Окна не замерзли потому, что с начала зимы вокзал не топили. Не было угля.
Железнодорожники пользовались будкой-водогрейкой, но туда попасть постороннему человеку было невозможно.
- Надо итти в город.
ЗА ТЕПЛОМ
Барабинск в сущности не город, а железнодорожный поселок. Расстояния пустяковые. Бани общественной нет. Гостиница одна. Две школы, три кооператива. Видимо, конкурировавшие тогда "маслоделы" - "Закупсбыт" - и "Сибсоюз".
- Чуть не дерутся за покупателя.
- А гостиница - вон она. Из дробовика добыть можно. Полно там офицера.
Все это Кирибаев узнал от словоохотливого старичонки, который стоял у лошади, выжидая, чем кончится попытка его сына попасть в поезд.
Парню "помогали садиться" двое специально привезенных мужиков, но ничего все-таки не вышло.
- Пропал билет… язви их!
Подошли возбужденные, с матерками, перекорами. Двое "помогавших" стали надевать тулупы. Кирибаев зашагал к гостинице.
Низенькое, длинное, вымазанное глиной здание с обледеневшими окнами. Оборванная обивка двери. У входа желтые дыры в белом снегу.
Долго кашлял перед входом. Готовился, чтобы не отказали, как в Татарске. Потянул ручку. Обдало промозглым туманом плохо топленого помещения и пивным перегаром. Захватило в припадке кашля.
Выбежала старуха.
- Есть комната?
- Вам надолго?
- Не знаю, как придется.
- У нас на время больше берут. Двадцать рублей. За простыни особо. Постоянных жильцов не держим. С хозяином в случае поговорите…
В узкий просвет коридора видна спина в "американской форме".
Тренькает гитара. Визжит женщина. Пьяный мужской голос выводит:
За-ла-туую па-ставлю кра-а-вать…
Кирибаев сплюнул и хлопнул дверью. Старуха что-то кричит вслед. Куда итти?
"В маленьких домишках, пожалуй, пустят, только ведь подведешь. К доктору разве? Может быть, в больницу положат. Есть же какая-нибудь. А документы?"
На этой мысли Кирибаев махнул рукой и пошел к ближайшему дому. Из ворот как раз вышла женщина с ведрами.
Из разговора узнал, что в Барабинске искать ночлега и какой-нибудь квартиры безнадежно. Городишко переполнен.
- Да вы что? Езжайте до Каинска. Самое это спокойное место. Скоро первый поезд по ветке пойдет.
- А далеко?
- Недалечко же. Двенадцать верст. Поезд три раза в день ходит.
- Билет достать трудно?
- Да нет же! Сколько угодно. Вон дымок. Кирибаев взглянул по указанному направлению, побежал к вокзалу. Задыхался, кашлял, а все-таки бежал. В вокзале на скамеейках сидело человек пять. Все женщины. Спросил, где дают билеты на Каинск.
- Вон в то окошко.
Подозрительно посмотрел на пустой угол, но пошел туда. На листке бумаги синим карандашом: "Разменом не затруднять. Билет 30 копеек".
Почему только никого нет? Никакой очереди?
Визгливо просвистел паровоз. Пришел поезд. По вокзалу прошла толпа. Больше офицеры и женщины с корзинами.
- Катерина, много вчера добыла?
- Семь бутылок. Нехватило больше. По четырнадцать рубликов теперь.
- Вот так здорово! Почем продавать-то? Очередь большая?
- До собору была. Шесть часов выстояла.
Оставшиеся в вокзале женщины судят о повышении цены. Оказывается, они ездят в Каинск за водкой.
"Из притона, значит, в кабак попаду", - думает Кирибаев.
В вокзале уже десятка три людей.
Высокий офицер в модной по той зиме белой шапке с длинными наушниками набросился на торговку:
- Ты мне вчера какую водку послала? Сука!
- Обыкновенно какую. За печатью.
- Сама припечатала?
- Да вот те Христос, ваше благородие, цельная была…
- Была, да давно, как ты же, - острит офицер. Потом переходит на свирепый тон. - Вот тебе, сволочь, последний сказ. Разведешь - такие на заду печати наставлю - век не забудешь.
У кассы начинают "трудиться".
В длинном бараньем тулупе прошел кассир, без задержки открыл окошечко, крикнул:
- Ну, кому? Подходи скорей! Деньги сразу готовь, сдачи не буду давать. Холодно.
Кирибаев подал тридцать копеек, получил билет и все еще не веря, что так легко и просто, вышел на платформу.
Состав - четыре классных вагона и маленький паровозик.
Вошел в ближайший вагон. Никого. Сел к окну на скамейку, подложил под локоть дорожный мешок.
Тепло… Вот где выспаться!
Мешает кашель и зуд. С трудом стаскивает с себя верхний тулуп, ожесточенно скоблит поясницу и плечи.
Вагон наполняется. Проверяют билеты. Сидеть свободно. Никто не покушается на занятую Кирибаевым скамейку, и он моментально засыпает, закрывшись тулупом.
Кажется, прошло не больше минуты, а уже трясут за плечо - выходить.
Эх, если б можно было остаться в теплом вагоне и ездить взад и вперед, пока не выспишься…
Но нет. Надо продолжать поиски.
Кирибаев с остервенением скоблится и начинает надевать верхний тулуп.
Еле выбрался из опустевшего вагона. Ноги после передышки совсем отказались служить. Сказались площадка и голодовка.
В маленьком вокзальном здании опять офицеры и женщины с корзинами бутылок.
Извозчиков много. Кричат:
- Пожалуйте, купец. За три рублика довезу. Цена непривычно дешевая по тому времени. Это действительно угол, где можно отлежаться, полечиться.
- Только вот своих здесь едва ли найдешь.
"САМОЕ СПОКОЙНОЕ МЕСТО"
На площади, в стороне от вокзала, учатся солдаты. По улицам их тоже немало. Часто проходят офицеры.
- Вам куда? - спрашивает извозчик.
- Да где подешевле. На постоялый какой-нибудь.
- К Киличеву свезу. У них купцы останавливаются, - решает извозчик и поворачивает на улицу к Оми. Низенький дом на пять окон, просторный двор. В кухне за чаем парятся пятеро крестьян. Две пустых бутылки показывают, что языки развязались основательно.
- Ты думаешь в том сила, чтоб до краю давить? Нет, брат, с пупа сорвешь.
При входе постороннего - настораживаются, переходят на пустой разговор:
- Ладно, не ершись! Выпьем вот остатнее, и запря-с гать пора.
- Развоевались у бутылки-то!
Старуха хозяйка в коричневом платке выглядывает от печки на кашель Кирибаева.
Увидев городского человека с дорожным мешком, она бросает предупреждающий взгляд в сторону сидящих за столом и поспешно открывает дверку направо от входа.
- В горенку проходите. Там спокойнее будет. Кирибаев спрашивает о цене. Старуха с приговорками, что теперь все дорого, назначает рубль за сутки.
- Два самовара ставлю. Которым и обед стряпаю. Тут уж сколько пожалуют. По рублю тоже больше платят.
После железнодорожной линии это кажется до смешного мало. В голове мелькает мысль: "Пожалуй, здесь на месяц хватит прожить".
Хозяйка уходит ставить самовар. Плотно закрывает двери.
В комнате тепло. В простенках столики, накрытые вязаными скатертями. Около печи узкий, обитый клеенкой диван. Божества навешано через число. Из угла иконы повылезли в стороны и перешли в картины, тоже с божественным отливом: "Житейское море" "Афон-гора" и т. п.
Кирибаев разделся, стащил с ног валенки.
Даже острые приступы кашля не могут заглушить животной радости тепла и освобождения от тяжелой одежды.
В кухне толкутся. Видимо, собираются к отъезду. Слышатся отдельные выкрики, обрывки фраз.
Хозяйка приносит тарелку с хлебом, молоко, два блюда с помакухой (разведенная в сметане черемуховая мука).
Хочется есть, но надо держать фасон - дожидаться самовара.
Ждать кажется долго. Проглотил один кусок, по-волчьи, не разжевывая. Только разманило.
Старуха притащила самовар.
- У вас, поди, свой чай будет? Сами-то мы кирпичный пьем. И того скоро не будет.
- Ничего, бабушка, какой есть. Я ведь налегке, провизии не вожу с собой.
- А вы откуда будете?
Затевается обычный разговор. Кирибаеву он нужен, чтобы определить положение.
Рассказывает, что ехал по кооперативным делам в Иркутск, да вот простудился и хочет отдохнуть и полечиться.
Старуха сочувственно кивает головой.
- У нас здесь подешевле. В Барабинске вон дорожизь, сказывают. Только вот беспокоят сильно. Каждый вечер обход. Чуть что, - сейчас забирают.
- Кого забирают?
- Да кто их знает. На той неделе вон у меня Сулова Иван Максимыча увели. Бумажку из волости потерял. Ну, и взяли. Мужик-то известный. За двадцать верст живет, мельницу содержит. Три дня просидел. Председатель приезжал из волости. Тогда уж выпустили. Мне за лошадьми ходить - дело несвышное, да и годы не те. А сноха-то у меня не туда смотрит. Все ей гулипогули. Даром, что муж тоже сидит…
Старуха переходит на шопот:
- Сына у меня, Александра, тоже взяли. Сидит теперь. Не пущают к ему. Он, говорят, контрразведка. Нельзя.
Шопот прерывается всхлипываниями.
- Второй уж месяц. А какой он контрразведка, коли чуть жив. Пришел из ерманской, газами его отравили. Кашляет, что твое же дело. Постоянно. И харчок с кровью. Прямо сказать, - не жилец, а его в тюрьму…
- Строго, однако, у вас.
- Просто беда. Замаяли чисто. Вот вечером придут - сам увидишь.
Спохватилась, не сказала ли лишку.
- У вас бумаги-то есть?
- Это уж не беспокойся, бабушка. С линии приехал. Без бумаги там не проедешь.
Сильно хлопнула входная дверь. Старуха поспешно вышла.
Началась перебранка. Хриплый женский голос выкрикивал на слова старухи:
- Ежели он сидит, так мне всю жизнь плакать?
- Много их, большевиков-то, слез нехватит.
- Кого стыдиться? Не украла - своим торгую. Людям глянется.
Совсем, видно, оголтелая баба.
В ПОЛЧАСА
Против постоялого - большой каменный дом. Видимо, какого-нибудь купца. Над воротами вывеска, которую раньше не заметил: "Каинская уездная земская управа".
Из ворот выходят крестьяне. Небольшими группами, человек по пятьшесть. Одна группа задержалась в воротах. Раскуривают.
Кирибаев переходит дорогу.
- Что много народу плывет?
- Собрания тут была.
- Насчет чего?
- Да обо всем. О школах сейчас шумаркались.
- Денег, поди, нет?
- Это нашли бы. Учителя нет. Половина школ без дела.
- Ребята баклуши бьют, а им хоть бы что! - оживленно откликается один крестьянин.
- Выбирали, так что сулили! У нас школы первым делом. Нарошно двух учителей посадили в управу.
- Не выходит, значит, у них дело? - замечает одетый хуже других высокий мужик.
- Про кого это говоришь? - злобно набрасывается на него старик, не проронивший до этого ни одного слова.
- На ту, видно, сторону гнешь!
- Никуда не гну. Говорю, не выходит дело, и вся.
- Ребят-то у тебя раньше учили? Лучше, по-твоему, было при той власти?
- Да не к тому я. Чего присыкаешься. К слову пришлось.
Старик поворачивает вправо от ворот и бурчит:
- Как чирей на язык - слова-то у них! Посадить вот сукина сына.
- Садили которые! Поди, донеси! Похвалят на старости лет. Медаль дадут. Мне вон дали… за японску. Потом, обращаясь к другим, прибавляет:
- По бокам надпись: "Вознесет тебя господь в свое время". Ловко?
- Чистохвалы, известно, - неохотно соглашается один. Остальные молчат.
Кирибаев жадно прислушивается.
Делает выводы: