При новом аэродроме еще работал один из заводов Мессершмитта, выпускавший реактивные истребители. Эта новинка нас очень интересовала. Каждый день летчики-испытатели с грохотом мчались по взлетной полосе в новых машинах и исчезали за горизонтом, а через несколько минут вновь пролетали над летным полем со скоростью 500 миль в час. Тихий свист, жуткий рев, и они вновь исчезали. Самолеты заходили на посадку на огромной скорости, и со стороны это выглядело довольно опасным предприятием. Нормальная взлетно-посадочная полоса для реактивных истребителей должна быть не меньше 2000 ярдов. Длина бетонной полосы в Лейпхайме составляла всего 900 ярдов. Следовательно, при каждой посадке пилоты рисковали своей жизнью и самолетом. Все это произвело на меня огромное впечатление.
Однажды я заехал на завод взглянуть на чудесную машину. У "Ме-262" было два мотора и ни одного винта. Более того, внутри кожухов моторов были турбины, создававшие такую тягу, что стоять позади них было неразумно. Пламя, вырывавшееся из камер сгорания, вызывало уважение. Я подумал, что в любой момент все это может взорваться, но явно ошибался, поскольку летчики-испытатели невозмутимо сидели в своих кабинах и, казалось, получали удовольствие от фейерверка.
Меня охватило любопытство, и я попросил директора завода объяснить мне устройство истребителя.
Все довольно просто, думал я, когда он закончил свою лекцию. Первый шаг – нажать кнопку, и маленький бензиновый двигатель начинал мурлыкать вполне безобидно. Этот двигатель приводил в движение турбины. Когда достигалось необходимое количество оборотов, пилот впрыскивал в струю бензина слабый дистиллят J2. Соединяясь со сжатым нагретым воздухом в камерах сгорания, J2 самовоспламенялся. Поэтому отпадала необходимость в свечах зажигания. Число оборотов турбины повышалось от 4000 до 5000 оборотов в минуту. Еще несколько капель J2, и самолет взлетал на скорости 550 миль в час. В воздухе приходилось следить за счетчиком оборотов и температурным датчиком. Температура выше 800 градусов в камере сгорания была опасна, и необходимо было уменьшить впрыск. В общем, эта работа требовала мастерства. Продолжительность полета – 25 минут. Реактивная птичка могла подняться на высоту от 18 000 до 21 000 футов за минуту, спикировать – в два раза быстрее.
– Не хотите ли взглянуть изнутри? – спросил директор.
Не раздумывая, я устроился на месте пилота. В тот момент я не собирался взлетать, так как самолет показался мне слишком фантастичным. Постепенно я привык к вою турбин и длинному хвосту огня, вырывавшемуся из "луковицы" позади турбины. Эта "луковица" служила той же цели, что и сурдинка на джазовой трубе. Когда она закрывала отверстие, воздух вырваться не мог. Сжатый воздух в трубе дает очень чистый тон, а в реактивном истребителе создает колоссальную силу тяги. Когда турбины самолета работают на земле, "луковица" широко раскрыта. Из кабины я подавал не больше газа, чем в поршневой мотор: приходилось лишь слегка приоткрывать или закрывать "луковицу". Я понемногу начинал сознавать огромные преимущества турбореактивного двигателя перед обычным поршневым. Турбинам не требуется прогрев, и самолет готов к старту, как только включается автоматический стартер. Более того, не надо возиться ни со свечами, ни с охлаждением; хотя полеты на режиме полной мощности запрещены на всех самолетах с поршневыми двигателями, для новых истребителей это обычная процедура. Мне не терпелось испытать новую машину и, как летчику-ветерану, было стыдно покидать самолет, не подняв его в воздух.
Директор решился высказать свое мнение:
– Вы необходимы стране как ночной истребитель, и мне жаль, что я оставил свою летную экипировку в Аугсбурге, герр обер-лейтенант.
Я закрыл фонарь кабины. Директор спрыгнул с крыла. Решение уже было принято. Что могло со мной случиться? В крайнем случае воспользуюсь катапультой, зато какое удовольствие снова полетать днем! А для люфтваффе одной машиной больше, одной меньше – разница теперь небольшая. Быстрый взгляд на приборную панель, и вот я уже мчусь по взлетной полосе, быстро приближаясь к краю поля. Самолет едва касается земли уже на скорости 160 миль в час. Еще несколько ярдов, и я оказался бы в пиковой ситуации, но удача мне не изменила. На скорости 240 миль в час я перевел элероны в нейтральное положение. Теперь уже ничто не удерживало самолет на земле. Стрелка спидометра быстро перемещалась: 300, 360, 420, 520 миль в час! Вполне достаточно, а температура, пожалуй, слишком высока. Я осторожно убавил тягу. Меня все еще беспокоили камеры сгорания… На высоте 1500 футов я пронесся над Ульмом, над кафедральным собором круто заложил левый вираж и ушел вверх. Это даже нельзя было назвать набором высоты. Я словно ввинтился в синее небо. Кафедральный собор уменьшился и превратился в детскую игрушку. Альтиметр показал 15 000 футов. Неплохо бы встретить сейчас парочку томми, подумал я. Вот было бы веселье. Теперь новый истребитель казался мне восьмым чудом света; я кувыркался в воздухе, ракетой взмывая вверх и пикируя вниз.
Лейпхайм теперь находился точно подо мной. Я спикировал и с грохотом пронесся прямо над крышами ангаров на скорости более 600 миль в час. Это было строго запрещено, но сейчас мне было наплевать на все запрещения. И вдруг я понял, что надо сажать это чудо, ведь я летаю уже почти 25 минут. Посадка представлялась мне делом очень серьезным. Плавно развернувшись, я достиг Гунцбурга на необходимой для посадки высоте 900 футов при скорости 220 миль в час, затем медленно выпустил шасси и закрылки, повернул нос самолета против ветра. По божьей милости ветер практически не менял направления, что облегчало посадку. Скорость уменьшилась до 200 миль в час – скорости срыва, но я поддерживал ее, пока не оказался в 100 ярдах от белой сигнальной линии, пересекавшей взлетно-посадочную полосу. Скорость упала до 150 миль в час. Самолет коснулся земли на самом краю летного поля, и я помчался по взлетно-посадочной полосе. На этот раз необходимо вовремя остановиться, иначе костей не соберешь. Я изо всех сил надавил на педали тормоза и, почувствовав ответную реакцию, преисполнился уверенности в чудо-машине. Меня охватил восторг. Еще бы! Ведь это был мой первый самостоятельный полет на реактивном истребителе. Однако ночью я предпочел бы свой более медлительный "Ме-110". Итак, подведем итог: днем – скорость реактивной новинки, ночью – привычная ручка управления старым другом.
На следующий день я сидел в комнате Бриноса и мирно отмечал его день рождения чашкой кофе. Навестить его приехала жена. Неудивительно, что кофе был отличным, а пирожные таяли во рту. Наш командир, гауптман Феллерер, уехал по делам службы, и в его отсутствие крылом командовал я. Адъютант Вальтер сообщил о большой группе американских бомбардировщиков, направлявшейся к Южной Германии.
– Очень непорядочно с их стороны прерывать наш праздник, – заметил Бринос, пытаясь утешить жену.
Однако фрау Кампрат занервничала, распахнула окно. Вдали послышался знакомый грозный гул, и Бринос тоже разволновался:
– Мами, одевайся, бери чемодан и быстренько возвращайся за Дунай. Там безопаснее.
Его жена поспешно собралась, а Бринос последовал за мной на летное поле, где под камуфляжной сеткой стояли наши истребители. Согласно боевому расписанию, там уже собрался весь наземный состав. Гул усилился, и, взглянув на запад, мы увидели, что поток бомбардировщиков направляется прямым курсом на Лейпхайм.
– По машинам! – крикнул я и, вскочив в самолет, нажал на стартер, но ничего не произошло. Сели батареи.
Мы в растерянности стояли среди самолетов. Неприятная ситуация. Я огляделся.
Срочно надо было бежать из-под "бомбового ковра".
– Быстрей, Бринос. За автобан. Там нет ни ангаров, ни самолетов.
И мы побежали сломя голову. Однако было слишком поздно. Когда первые американские самолеты сбросили сигнальную бомбу, мы еще бежали по взлетно-посадочной полосе. Бомба упала к востоку от полосы.
– Ложись! – прокричал я, и мы бросились в траву.
Гром прогрохотал прямо над нашими головами. Еще мгновение, и засвистят бомбы… Ничего. Снова повезло.
– Бежим, – заорал я, – они не успели прицелиться и заходят на новый круг!
Вторая волна бомбардировщиков была милях в двух от летного поля, за ней надвигались остальные. Если мы за несколько минут не выберемся из опасной зоны, нам конец. Мы снова побежали, я еле поспевал за коротконогим Бриносом.
Бомбардировщики уже над аэродромом. На этот раз сигнальная бомба попала в заводской ангар. Воздух наполнился грозным свистом. Мы лежали в канаве на краю поля, вжав голову в землю, как старые солдаты. Удар! Еще удар! Оглушающий грохот взрыва, и гигантское облако дыма окутало казармы летчиков. Американцы атаковали десятью волнами. И с каждым заходом на бомбометание мы все глубже зарывались в сырую канаву.
– Лучше промокнуть насквозь, но остаться живым, чем быть сухим и мертвым, – глубокомысленно заметил Бринос.
Земля дрогнула, видимо, бомбы упали очень близко. Короткое затишье. Я приподнял голову. Руины зданий и ангаров были охвачены огнем. Взлетно-посадочная полоса уцелела. Еще одна волна бомбардировщиков направилась прямо на нас.
– Они нацелились на взлетную полосу. Будем надеяться на их точность. Иначе мы уже трупы.
Бомбы со свистом неслись к земле. Как в счастливые дни строевой подготовки, мы лежали в канаве, уткнувшись носом в грязную воду. С оглушающим грохотом бомбы падали на взлетную полосу, поливая наши незащищенные спины осколками бетона. Все кончилось бы гораздо быстрее, если бы один из осколков попал в голову. Я вспомнил стальную каску, годами пылившуюся в моем шкафчике. Сейчас она пригодилась бы. Правда, мы, летчики, всегда с предубеждением относились к стальным каскам, противогазам, винтовкам и ручным гранатам. В общем, сейчас мне оставалось лишь страдать по каске и защищать макушку ладонями. Опасность вскоре миновала. Мы вылезли из канавы, с которой успели сродниться, промокшие и счастливые до щенячьего визга. Однако смеялись мы недолго: увидели кошмар, оставленный американцами. Ангары и казармы пылали, а бомбы замедленного действия взрывались еще несколько часов. Летное поле было усеяно горящими обломками: это было все, что осталось от шести десятков реактивных истребителей. На следующий день мы собрали то, что еще можно было спасти, и отправились в Альзас, в Гагенау. Экипажи разъехались на поездах за новыми истребителями, и через два дня командир крыла смог отчитаться о том, что мы готовы к боевым действиям.
Глава 14
ШВЕЙЦАРСКИЙ АНТРАКТ
Вечером 28 апреля 1944 года легкий весенний ветерок гулял над аэродромом Гагенау. Из-за весны или из-за перемены обстановки мы так расслабились? В любом случае экипажи пребывали в отличном настроении. Может быть, причиной того был сам городок Гагенау? Все здесь было другим, более беззаботным и очаровательным. Что-то приятное витало в воздухе. В таком приподнятом настроении мы и встретились на инструктаже на командном пункте в 21.00. Командир тоже выглядел веселым. Можно подумать, что в штабе 3-й эскадрильи 6-го крыла ночных истребителей готовятся к дружеской пирушке, а не к боевой операции. На самом деле мы не ждали, что нас пошлют на задание: слишком ясной была погода. Несколько пушистых облаков на высоте в 6000 футов не могли затмить серебристый свет луны. Такая погода слишком невыгодна для томми, и мы начали планировать, как проведем неожиданный ночной выходной. Наш адъютант обнаружил в Гагенау прелестный ночной кабачок "У Ивонны" с музыкой, вином и всем, что только может пожелать ночной летчик-истребитель. Встречу назначили на 02.00. Поздновато, конечно, сейчас было только 22.00. А как говорит старая пословица, многое может случиться в чудесную весеннюю ночь.
На летном поле стоял новенький самолет, который я пригнал из Пархима: мой личный С9-ES, оборудованный по последнему слову техники. Снаружи он казался почти безобидным, так как от носа до хвоста был выкрашен белой краской, однако стволы пушек выглядели совсем не игрушечными. Новое оборудование включало усовершенствованную радиолокационную аппаратуру "Наксос". Если в кромешной тьме британский ночной истребитель пытался подкрасться сзади, этот прибор издавал сигнал предупреждения на дистанции 500 ярдов. Немедленная смена курса, и преследователь с преследуемым менялись местами. К тому же альтиметр был электрическим – тоже прекрасное изобретение. И радар первоклассный. Он неизменно обнаруживал бомбардировщик на расстоянии 6000 ярдов и вел истребитель к добыче, как нить Ариадны. И наконец, вооружение: впереди две пушки и четыре пулемета; еще две пушки нацелены вверх – новинка, введенная моими экипажами, а теперь производимая на заводах Мессершмитта. Я искренне гордился своим C9-ES и сожалел, что вряд ли в эту ночь выпадет шанс проверить его в деле.
Прошло десять минут. Никто не думал о сне. В ту ночь Бринос, наш офицер разведки, должен был лететь со мной радистом, так как мой постоянный радист Грасхоф находился в четырехдневном отпуске.
Еще через десять минут поступил приказ: "Всем самолетам лететь в сектор "Нанси". Группа британских бомбардировщиков направляется к Южной Германии".
– Какая жалость. Я так хотел повеселиться "У Ивонны", – сказал я экипажу.
– Не переживайте, – отозвался Кампрат. – Сегодня вечером я собью своего первого томми.
Стрелок, обер-фельдфебель Мале, ничего не сказал и, как обычно, занялся пушкой и пулеметом. Мою офицерскую фуражку он из суеверия оставил на складе боеприпасов. В 00.48 мы взлетели против юго-западного ветра и направились к сектору "Нанси". На высоте 6000 футов, пролетев сквозь перистые, похожие на вату облака, мы вынырнули в прекрасное чистое небо. При такой видимости можно было обнаружить врага на расстоянии 1000 ярдов. Ровно в 01.10 мы набрали боевую высоту в 15 000 футов. Бринос настроился на волну наземного поста наведения и узнал, что авангард британских бомбардировщиков летит к западу от "Нанси" курсом юго-юго-восток. Через несколько секунд мы должны были увидеть первый пик на нашем радаре. Я кружил к западу от "Нанси", прощупывая ночное небо своим SN-2. Раздался спокойный голос Бриноса:
– Внимание. Появились первые зигзаги. Поверните чуть левее.
Я повернул. Стрелка гирокомпаса сместилась со 160 градусов к 130.
– Цель примерно в двух с половиной милях по курсу. Полный газ, – доложил Бринос.
Через несколько секунд мой высокоскоростной C9-ES сократил дистанцию до 1000 ярдов. Вражеский бомбардировщик мог появиться в любую секунду. Я продолжал сближение, пока не увидел черный силуэт противника. Британский самолет мирно летел, слегка виляя, чтобы избежать атаки. По крыльям я узнал четырехмоторный "ланкастер". Бринос выключил свой SN-2, готовясь к воздушному бою. Оставив луну за спиной, мы медленно подкрадывались к бомбардировщику. Британский пилот, должно быть, заметил нас, так как повернул вправо и взмыл вверх, создавая более выгодную позицию для своего хвостового стрелка. Я не отставал. "Перспекс" стрелковой башни мерцал в лунном свете. В тот момент, как я поймал хвост британца в перекрестие своего прицела, он открыл огонь из всех своих орудий. Стая светлячков слегка задела мой самолет, но, чуть надавив на рукоятку, я выскользнул из опасной зоны. Теперь я летел ниже томми, приближаясь к нему на скорости "подъема". Так хвостовой стрелок не мог достать меня, но средний все еще представлял опасность. На этот раз я не сомневался, что должен стрелять первым. В тот момент, как показались сверкающие выхлопами патрубки, я выстрелил в точку между двумя моторами.
Должно быть, противник открыл огонь одновременно со мной, так как его трассирующие пули вонзились в мои крылья. Я увернулся.
– Томми горит! – закричал Бринос в радиотелефон, чуть не оглушив меня. Действительно, крыло британца горело, но он невозмутимо продолжал полет.
Дать по нему еще одну очередь, думал я, подбираясь ближе. Но вражеский самолет был сильно поврежден, и жадные языки пламени мрачно сияли в темноте, освещая красные, белые и синие круги. Мы продолжали преследование, наблюдая за происходящим. Один из членов экипажа выпрыгнул. Его тело сверкнуло на фоне пламени и исчезло из виду. Один за другим британцы покидали горящий самолет – всего восемь человек. Они выпрыгнули вовремя. Секунду спустя взорвался левый бензобак и самолет рухнул на землю, оставив за собой длинный огненный след. Зачарованный потрясающим зрелищем, я вошел в вираж. Яркая комета исчезла в облачной гряде. Через несколько секунд столб пламени пронзил тьму. Первая победа в ту ночь!
Мои товарищи наверняка были поблизости: через несколько секунд второй горящий бомбардировщик сорвался с небес. Я вызвал по радиотелефону своего радиста, но ответа не получил. Я крыльями подал сигнал, что хочу что-то сказать. Опять никакого ответа. Тогда я сильно лягнул рукоятку управления, и, наконец, Бринос откликнулся. По его голосу я заподозрил неладное. Но нет, он и стрелок были в восторге.
– Порядок, продолжайте, – сказал Бринос и отключился.
Надо будет запретить ему так неуважительно разговаривать со мной, раздраженно подумал я и потребовал нормального ответа.
– Продолжайте в том же духе, старина. У вас все отлично получается, – невозмутимо ответил Бринос. Тишина в наушниках, отрыжка.
Ну и ну! Они пьют коньяк! Ладно, парни, я вам это припомню…
Я заложил крутой левый вираж, дернул ручку управления и услышал жуткое ругательство. Резкий звук удара. Треск стекла. И запах коньяка заполнил кабину. Видимо, мне придется довольствоваться запахом. Я выровнял самолет и опустил нос. В результате стрелок и Бринос треснулись головой о крышку.
– Достаточно, – послышалось сзади. Мне удалось привести их в чувство.
– Добавлю на земле, – коротко заявил я и запросил новый курс.
Строй бомбардировщиков приближался к Фридрихсхафену. Бринос подвел меня к следующему противнику. В разгар операции он сказал:
– Не волнуйтесь так, старина. Я только что заработал Железный крест. Нельзя же было это не отметить. Главное – вы молодчина.
Я не ответил. Всего через двадцать минут наш второй бомбардировщик пылающим факелом упал в Констанцское озеро. Но теперь бомбовый ковер накрывал город Цеппелин. Целью были заводы Дорнье компании "Цеппелин", заводы Майбаха и фабрика, выпускающая шестерни. 40 000 зажигательных и 4700 фугасных бомб упали в ту ночь на Фридрихсхафен, уничтожив две трети города. Завершив свое жуткое дело, бомбардировщики полетели на запад над Констанцским озером к Швейцарии. Я еще раз взглянул на горящий город и кроваво-красные воды озера. Нельзя было терять ни минуты. Томми набирали высоту и, опустошив бомбовые отсеки, летели очень быстро.
– Шкипер, летать над Швейцарией строго запрещено, – подал голос Бринос. – Швейцарские зенитчики получили приказ стрелять по любой цели, английской, американской или немецкой.
– Иди к черту, – прервал Мале. – Если британцы там летают, значит, можем и мы. Пошлем швейцарцам подарочек – отличный жирный бомбардировщик.