5. Н.Н. – "Напротив его (т. е. Дарьяла), на другой стороне Терека, неприступная скала сохраняет на себе следы какого-то древнего здания".
П. – "Против Дариала, на крутой скале, видны развалины крепости".
6. Н.Н.: "Иные говорят, что тут жила царица Дария…"
П. – "Предание гласит, что в ней скрывалась какая-то царица Дария…" (П. опровергает эту легенду на основании сведений, сообщаемых гр. И. Потоцким).
7. Н.Н. – "… проехали мимо натуральной арки, называемой Троицкими воротами. Арка сия поддерживает огромный утес, под коим года за четыре была дорога, а ныне протекает Терек, часто меняющий свое направление…"
П. – "Мы увидели Троицкие ворота (арка, образованная в скале взрывом пороха); под ними шла некогда дорога, а ныне протекает Терек, часто меняющий свое русло" (П. цитирует – и вместе молча исправляет: не натуральная арка, а образованная искусственно, взрывом пороха).
Вторая вставка в черновую запись – весь абзац: "Дорога шла через обвал…" И здесь Пушкин использовал книжку Н.Н. Он пишет: "Дорога шла через обвал, обрушившийся в конце июня 1827 года", и далее сообщает подробности об этом обвале, которых нет у Н. Н.; но дату он несомненно заимствовал у последнего, притом заимствовал оплошно. Е. Г. Вейденбаум указал, что в июне 1827 г. обвала не произошло; у Н.Н. сказано: "Такой обвал случился до нас за месяц, и мы в конце июня ехали по громадам снега", и т. д. Пушкин проглядел подчеркнутые здесь слова и отнес самый обвал к концу июня.
Третья вставка – в следующем абзаце, от слов "Малые обвалы" до "Здесь поставлен". Эта вставка подтверждает нашу мысль о времени, когда перерабатывалась первая глава; здесь сказано: "Малые обвалы здесь нередки. В прошлом году русский извозчик ехал по Крестовой горе", и т. д.
Следующий абзац опять весь целиком добавлен; тут Пушкин опять пользовался книжкою Н.Н.
Н.Н. – "Разумеется, что редкие остаются здесь в экипажах, а обыкновенно идут пешком, и даже многие приказывают вести себя с завязанными глазами…"
П. – "Здесь путешественники обыкновенно выходят из экипажей и идут пешком. Недавно проезжал какой-то иностранный консул: он так был слаб, что велел завязать себе глаза", и т. д. (анекдот, которого нет у Н.Н.).
Наконец, у Н.Н. заимствовал Пушкин (в самом конце 1-й главы) сведения о мосте через Куру, как памятнике римских походов.
Как известно, отрывок первой главы "Путешествия в Арзерум" – именно все то, что составляет вторую запись Пушкина в его дорожной тетради, – он напечатал в "Литературной Газете" Дельвига, 1830 года, в № 8 (5 февраля) под заглавием "Военная грузинская дорога". Здесь та вставка: "Должно однакож надеяться…" (об Адрианопольском мире) уже налицо, но все четыре: вставки, сейчас указанные (в которых использована книжка Н.Н.), еще отсутствуют; значит, общая переработка главы с использованием книг Н.Н. и гр. Потоцкого была произведена Пушкиным, во всяком случае, после января 1830 года.
В заключение необходимо указать у Пушкина еще одно совпадение с книжкою Н.Н., случайное или нет – трудно решить. Стихотворение "Монастырь на Казбеке" датировано в рукописи 20 сентября 1829 г.; судя по тому, что 21 сентября он сделал надпись на подаренном им Е. Н. Ушаковой экземпляре 1-й части своих "Стихотворений", он 20-го был уже в Москве. Конец этого стихотворения гласит:
Туда в заоблачную келью,
В соседство бога скрыться мне.
Трудно устоять против искушения сопоставить эти стихи со следующими словами Н.Н. о казбекском монастыре: "Древнее сие святилище, сопредельное облакам, как будто нарочно сооружено было на таком месте, чтобы сближать людей с небесами".
IV
Зиму 1829-30 г. Пушкин провел в Петербурге. Здесь с 1 января начала выходить "Литературная Газета", затеянная Дельвигом с его помощью; но Дельвиг в первых же числах января уехал в Москву, оставив газету на руках Пушкина, который и редактировал ее единолично, при содействии Сомова, до средины февраля. За это время он и сам много печатал в "Газете" – не только свои стихи, но и краткие заметки в отделах библиографии и смеси; как сказано выше, в № 8, от 5 февраля, он напечатал и отрывок из своих дорожных записок – "Военная грузинская дорога". Я полагаю, что им же написаны две рецензии, напечатанные в № 3, от 11 января, явно связанные с его недавним кавказским путешествием.
Вот они:
1) "Краткая всеобщая География Константина Арсеньева". Пятое издание, исправленное и дополненное. С.П.б., в типогр. X. Гинца, 1829 г. (310 стр. в 8-ю д.).
"Г. Арсеньев, долгое время занимавшийся преподаванием Географии и Статистики, и давно уже известный Российской Публике сочинениями своими по сим предметам, напечатал в конце минувшего года новое издание Краткой Географии, сочиненной им. Сие, пятое уже издание, служит лучшим свидетельством того, что ученые труды Г. Арсеньева оценены по достоинству. В нынешнем издании Г. Арсеньев многое исправил и дополнил. Политическое разделение земли и Государств, ее составляющих, изображены в нынешнем их состоянии. Таким образом, напр., пределы России показаны в том положении, в каком они находились в конце минувшего 1829 года, т. е. по заключении Адрианопольского трактата. Все приобретения России по сему трактату, равно как и по Туркменчайскому мирному договору с Персиею, заключенному в 1828 году, означены верно. В конце сей Географии приложен Азбучный список областей, городов, морей, островов, гор и пр., упоминаемых в сей книге, с показанием страниц, на коих должно в ней отыскивать сии предметы. Искренне желаем сему пятому изданию такого ж успеха, какой имели четыре прежние.
2) "Всеобщий Атлас", или собрание карт всего земного шара, изданный для пользы юношества, по руководству Г-на Арсеньева и других. С.П.б., 1829. С одобрения Военно-топографического Депо. (32 карты, из коих 2 в лист, а остальные в боль. 4-ю д. л.) – Сей Атлас составлен по новейшим и лучшим иностранным географическим картам и сверен с всеобщею Географиею Г. Арсеньева. За точность и географическую правильность оного может ручаться то, что он пересмотрен и проверен был Главного штаба его императорского величества штабс-капитаном Ф. И. Позняковым, коего труды известны нашей публике по изданной им прекрасной Карте Европейской Турции, или Феатра последней войны Россиан с турками. Тридцать две карты, составляющие Всеобщий Атлас, выгравированы весьма чисто Г. Савинковым, и раскрашены тщательно, с точным означением границ каждого Государства".
Среди тех, кто заполнял первые номера "Литературной Газеты" (Дельвиг, Сомов, Пушкин, Вяземский), разумеется, никто кроме Пушкина не интересовался в такой степени событиями на Турецкой границе, никто кроме него, не мог подтверждать правильность сведений о территориальных изменениях, произведенных Адрианопольским и Туркманчайским договорами, и т. п.
Явь и сон
Обыкновенное русское слово "забвение" Пушкин рано наполнил своеобразным содержанием и с тех пор употреблял его как специальный термин. Именно словом "забвение" он обозначал то состояние личности, когда душа как бы вдруг обрывает все бессчетные действенные нити, непрестанно ткущиеся между нею и внешним миром, и замыкается в самой себе. Тогда, по свидетельству Пушкина, душа инертна и глуха вовне, но тем более полна внутри себя привольной и радужной игры; точно чудом каким замрет – и мгновенно оживет внутренно для свободного творчества, для буйного цветения. "Забвением" Пушкин и называл внешнюю форму этого состояния, – отрешенность души от мира, ее замкнутость, причем он редко определял забвение точнее, как "забвенье жизни" или "забвенье суеты земной": обыкновенно он говорит просто "забвенье" (словоупотребление – непривычное русскому языку, который выработал для данного понятия другое слово от того же корня: забытье). Внутреннее же состояние души в такие минуты он обозначал словами "сон" или "сон души"; отсюда обычное у него выражение: "уснув душой". Но этот сон, как сказано, по Пушкину, полон движения.
Так он пишет стихотворение "К моей чернильнице":
Беспечный сын природы,
Пока златые годы
В забвеньи трачу я,
и т.д.
и о Татьяне в 3-й песне "Онегина":
Вздыхает, и себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвеньи шепчет наизусть
Письмо для милого героя.
Многочисленные, совершенно однородные заявления Пушкина на протяжении многих лет не оставляют сомнения в том, что, по его мысли (основанной, конечно, на его личном опыте), это состояние духа, когда, наглухо замкнувшись от мира, он живет сам в себе и собою, есть счастливейшее состояние. "Забвение" для Пушкина – синоним "восторга". Уже в 1818 году, изображая "поэта", погруженного в чтение "Истории" Карамзина, он говорит:
И благодарными слезами
Карамзину приносит он
Живой души благодаренье
За миг восторга золотой,
За благотворное забвенье
Бесплодной суеты земной.(Жуковскому, ранняя ред.)
и, прося у женщины любовного свидания, повторяет те же синонимы:
День восторгов, день забвенья
Нам наверное назначь(О. Массон).
В конце 8-й песни "Онегина", расставаясь с Онегиным, с Татьяной и своим романом, он пишет:
Я с вами знал
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Забыться – счастие, и почти все равно, в чем найти забвение:
Что нужды? – Ровно полчаса
Мне ум и сердце занимали
Твой ум и дикая краса,
и вслед затем:
Друзья! не все ль одно и то же
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?(Калмычке).
В 1819 и в 1832 гг. он одинаково называет забвенье "сладким":
В забвенье сладком ловит он
Ее волшебное дыханье(Руслан и Людмила, V)
Хотел я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвенье сладком близ друзей
Минувшей юности моей.(Отрывок. 1832 г.)
Как уже сказано, с термином "забыться душой" однозначен у Пушкина термин "уснуть душой"; например:
Уснув душой, безмолвно я грущу
(Уныние)
Приду ли вновь под сладостные тени
Душой заснуть на лоне мирной лени?(Желание)
И в сладостный безгрешный сон
Душою погрузился он(Онегин. IV, 11)
Заснуть душой – замкнуться от мира, стать слепым и глухим вовне; так, о бедном рыцаре Пушкин говорит:
С той поры, заснув душою,
Он на женщин не смотрел.
Мы увидим дальше, что порою Пушкин в тех же строках без различия перемежает оба термина: "забыться" и "заснуть", "забвенье" и "сон".
Как же живет дух в минуты этой блаженной отрешенности? По свидетельству Пушкина, дух живет тогда своим собственным содержанием. И тут у Пушкина намечается двоякий опыт: по его мысли, иногда посторонний толчок погружает душу в забвение, и она начинает жить сама в себе; иногда же нечто, возникшее в ней самой, внезапно вырывает ее из явного бытия и на некоторое время наполняет ее своим цветением, так что никакому внешнему восприятию уже нет доступа в нее; то есть известное интимное переживание души является либо только содержанием "сна", либо вместе и причиной "забвения", и содержанием "сна".
Таковы прежде всего воспоминания, то есть те внешние восприятия, те чувства и мысли, причиненные извне, которые к моменту отрешения уже ассимилированы духом и сделались его личным достоянием. Эта связь "забвения" с воспоминанием носит у Пушкина почти характер закономерности. Так он говорит о Людмиле:
Иль, волю дав своим мечтам,
К родимым киевским полям
В забвенье сердца улетает;
Отца и братьев обнимает,
Подружек видит молодых
И старых мамушек своих -
Забыты плен и разлученье!(Руслан и Людмила, IV)
Он забывался; в нем теснились
Воспоминанья прошлых дней,(Кавказский Пленник)
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я!И славных лет передо мною
Являлись вечные следы(Воспоминания в Царском Селе)
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна(Онегин. VII, 3)
…Я живу
Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову – и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.(Домик в Коломне)
В черновом наброске "Давно ли тайными судьбами" есть такие строки:
Но (часто) сердцем (душою) ищем усыпиться
В минувшем (времени) живем;
эти строки тут же переделаны так:
Но сердце тихим сном
В минувшем любит забываться.
В последней песне "Онегина" Пушкин рассказывает о своем герое:
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников, и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский дом – и у окна
Сидит она…(Онегин. VIII, 37).
Даже в полном и окончательном отрешении души от внешней действительности еще сохраняется, по мысли Пушкина, воспоминание, – последняя тончайная связь души с миром. Отшельник в "Руслане и Людмиле" говорит о себе:
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.(Руслан и Людмила, I).
Таков и Пимен, умерший для мира, и однако "душой в минувшем погруженный".
К одной категории с воспоминаниями относятся и другие переживания души, также внушенные извне, но ставшие личной собственностью данного духа. Таковы надежды:
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон