С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
припомнились кстати стихи Ломоносова – Пушкин пускает их в дело:
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
Эти заимствования указаны самим Пушкиным в его примечаниях к "Онегину"; но вот ряд заимствований в том же романе, Пушкиным не отмеченных, то есть утаенных, следовательно, по принятому словоупотреблению, – плагиатов. И всюду та же картина: дойдя до некоторого описания, Пушкин тотчас непроизвольно вспоминает тожественную или сходную ситуацию в чужом поэтическом произведении и стихи, которыми тот поэт описал данную ситуацию; так представший его воображению образ: море – волны – любимая девушка – ее ножки – тотчас, как бы по условному рефлексу, вызывает в его памяти соответственную картину и стихи в "Душеньке" Богдановича:
Гонясь за нею, волны там
Толкают в ревности друг друга,
Чтоб, вырвавшись скорей из круга,
Смиренно пасть к ее ногам, -
и Пушкин без стеснения перефразирует эти стихи (Онегин. I. 33):
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам.
Или хочет он изобразить веселую гурьбу ребят на воде – он вспоминает из той же "Душеньки" сходный образ:
Тритонов водяной народ
Выходит к ней из бездны вод, -
и пишет пародируя (Онегин. IV 42):
Мальчишек радостный народ…
и дальше:
Задумав плыть по лону вод…
или, описывая Москву, вспоминает стихи из описания Москвы у Батюшкова (К Д. В. Дашкову, 1813 г.):
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы -
и повторяет последний стих (Онегин. VII 38):
Прощай, свидетель нашей славы,
Петровский замок!
Прежние исследователи, в особенности В. П. Гаевский, Л. Н. Майков, П. О. Морозов и Б. Б. Никольский, обнаружили у Пушкина, даже в поздние периоды его творчества, немало поэтических реминисценций, преимущественно, правда, из французских поэтов. Он несравненно обильнее черпал у своих русских предшественников и даже современников, и мы еще далеки от правильного представления о размерах этой его практики – о количестве и бесцеремонности его заимствований. Я приведу ряд русских заимствований Пушкина, до сих пор, кажется, не обнаруженных.
Он начал: "Богат и славен Кочубей", – хочет сказать: "богат по-украински", память подает ему украинские стихи Рылеева ("Петр Великий в Острогожске", напеч. в 1823 г.):
Где в лугах необозримых
При журчании волны
Кобылиц неукротимых
Гордо ходят табуны. -
он берет строфу и лепит из нее свои стихи:
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Ему понадобилось напомнить о том, как Олег прибил свой щит к воротам Константинополя, – он берет четверостишие Рылеева ("Олег вещий", напеч. в 1822 г.):
Но в трепет гордой Византии
И в память всем векам
Прибил свой щит с гербом России
К Царьградским воротам -
и воспроизводит их стих за стихом (Олегов щит, 1829 г.):
Тогда во славу Руси ратной,
Строптиву греку в стыд и страх,
Ты пригвоздил свой щит булатный
На цареградских воротах.
Из его писем мы знаем, что он в Кишиневе читал "Сын Отечества"; и вот, в 1821 году он прочитал в этом журнале стихотворение В. Филимонова "К Леоконое", перевод оды Горация; восемь лет спустя он вспомнит отсюда три стиха:
И разъяренные валы,
Кипящи пеною седою
Дробит о грозные скалы, -
и начнет свой (Обвал. 1822) перифразом этих стихов:
Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы.
Желая выразить свое удивление пред идиллиями Дельвига, он вспомнил стихи старого В. Капниста, хвалу Батюшкову за то, что он
в хладном севере на снеге
Растил Сор(р)ентские цветы.
(в Послании к Батюшкову), и в своей эпиграмме повторил этот образ (Загадка):
Кто на снегах возрастил
Феокритовы нежные розы?
Стих Батюшкова (Элегия, из Тибулла, 1814):
На утлом корабле скитаться здесь и там
вспомнился ему в 1836 году, и он воспользовался им (Из Пиндемонте):
По прихоти своей скитаться здесь и там.
В "Полководце", по поводу Барклая де Толли, он неожиданно вспоминал стих Княжнина из его "Послания от Рифмоскрыпова дяди":
Ты помнишь ли врача, достойна слез и смеха?..
– и повторил его по-своему:
О, люди, жалкий род, достойный слез и смеха.
В урочную минуту он вспомнит стих И. И. Дмитриева – тоже о портрете (о портрете гр. Румянцова):
Украшу им свою смиренную обитель,
и скажет (в "Мадонне"):
Украсить я всегда желал свою обитель.
и дальше – у Дмитриева (К гр. Н. П. Румянцеву, 1798 г.) и у Пушкина одна и та же рифма: зритель.
Надо заметить, как часто заимствование сопровождается у Пушкина тожеством стихотворного размера; в этом отношении последние три случая особенно разительны. Таково же и следующее заимствование у Державина; его стих из "Водопада":
Что в поле гладком, вкруг отверзтом,
как и самый размер, мы находим в Пушкинском наброске 1830 года:
Как быстро в поле, вкруг открытом…
Стих в "Туче" Пушкина, так не нравившийся Толстому и Тургеневу:
И молния грозно тебя обвивала
заимствован у Дмитриева, из перевода 3-й оды, 1-й книги Горация (1794 г.):
И стрелы молний обвивали
Верхи Эпирских грозных скал.
(Любопытно это как бы сомнамбулическое перенесение эпитета "грозный", от скал к самой молнии.)
У того же Дмитриева (из стихотворения "Мой друг, судьба определила", 1788 г.) Пушкин заимствовал стих:
И жар к поэзии погас,
слегка изменив его:
Но огнь поэзии погас(Эпилог Руслана и Людмилы).
Примечание [издателя]
В настоящий сборник вошли статьи М. О. Гершензона о Пушкине, ни разу не объединенные им в отдельной книге. Две статьи из собранных здесь – "Путешествие в Арзрум" и "Заметка для однодневной газеты "Пушкин" – печатаются впервые. Остальные были опубликованы в следующих изданиях: "Сны Пушкина" – в сборнике Пушкинской Комиссии при Обществе любителей русской словесности "Пушкин" под ред. Н. К. Пиксанова, М., 1925; "Тень Пушкина" – в журнале "Искусство", № 1, 1923; "Чтение Пушкина" и "Явь и Сон" – в "Вопросах психологии творчества", кн. VIII (ред. Лезина), 1923; "Пушкин и Батюшков" – в историко-литературном временнике "Атеней" I, П, 1924; "Граф Нулин" – при поэме в издании М. В. Сабашникова, М., 1918; "Пушкин и Чаадаев" – в т. VI Пушкина, изд. Брокгауз и Эфрон. П., 1915; "Плагиаты Пушкина" – в "Искусстве" № 2,1925; "Ответ на анкету "Пушкин и Современность" – в журнале "Всемирная иллюстрация" за 1924 г.
Некоторого комментария требует только неоконченная статья "Плагиаты Пушкина". Над этим исследованием М. О. Гершензон работал перед самой своей смертью. К каким выводам пришел бы покойный исследователь в результате сделанных сопоставлений, осталось неизвестным для его окружающих. Ни в бумагах М. О. Гершензона нет указаний на замысел этого исследования, ни в личных беседах он никому не успел сообщить конечных целей своей работы. Сохранился только ряд подготовительных карточек к этой статье, на которых выписаны стихи различных поэтов, предшественников и современников Пушкина, чьи произведения могли оказывать на него литературное влияние. Приведем некоторые из этих выписок, в ряде случаев указывающих на несомненные совпадения. Мы воспроизводим ряд карточек без соответствующих цитат из Пушкина ввиду общеизвестности приведенных в них стихов.
Словом, видел ли картины,
Непостижные уму?Державин. Хариты. 1796.
Тогда пустыннику явятся
Химеры, адские мечты,
Плоды душевной пустоты.Карамзин. Послание к А. А. Плещееву. 1794.
Он любит отдыхать с Эратой
Разнообразной и живой.Батюшков. <С.С. Уварову>. 1817.
Один в нас (поэтах) пламенеет жар.
Жуковский. К кн. П. А. Вяземскому. 1814.
Как серны, вниз склонив рога,
Зрят в мгле спокойно под собою
Рожденье молний и громов.(О Кавказе).
Державин. На возвращение графа Зубова из Персии. 1797.
и стихи Жуковского в его послании к Батюшкову. 1812.
О друг! Служенье муз
Должно быть их достойно.
Приведем также несколько карточек полностью (с соответственными пушкинскими стихами).
В "19 окт." (1825) стих (о Кюхельбекере) -
Мой брат родной по музе, по судьбам.
и стих Баратынского в "Пирах" 1821 г. о Дельвиге:
Мой брат по музам и по лени.
Чья кисть, чей пламенный резец…П. Кто знает край. (1827).
Я. Н. Толстой в послании к Пушкину 1819 г.:
Возьми ж свой пламенный резец,
Владыко рифмы и размера…
Славы блеск.
Радищев. Бова.
Батюшков. Мечта. 1803.
Ни свет, ни славы блеск пустой.
П. "Всё в жертву памяти твоей". 1825.
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И смерть, и жизнь, и бешенство желанья
Бегут по вспыхнувшей крови.Д. Давыдов. О, пощади!. 1817
П. К. Ф.Ф. Юрьеву.
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний. 1818.
Мечтателю. 1818:
И сохнул в бешенстве бесплодного желанья.
Дорида. 1820.
В Дориде нравятся и локоны златые.
У Батюшкова:
В Лаисе нравится улыбка на устах.
Погасло дневное светило. 1820.
Волнуйся надо мной, угрюмый океан.
У Батюшкова. 1819.
Шуми же ты, шуми, угрюмый океан.
Трудно отказать большинству приведенных сопоставлений в несомненном и едва ли случайном сходстве. Ряд других сближений менее убедителен, в силу чего мы их пока и не воспроизводим. Несмотря на обилие разработанных текстов, основная мысль М. О. Гершензона остается, повторяем, неясной, и заглавие его статьи загадочным.
Гольфстрем
Предисловие
Лишь за семь или за восемь тысячелетий нам брезжит первый свет и слышны первые смутные шорохи; а позади, в глубине веков, – сумерки и безмолвие. Но там люди желали и мыслили так же, как мы, и в многократный срок развития, предшествовавший нашей культуре, был добыт весь существенный опыт человечества. К тем познаниям позже ничего не прибавилось, как неизменен издревле поныне и телесный состав человека. Первобытная мудрость содержала в себе все религии и всю науку. Она была как мутный комок протоплазмы, кишащий жизнями, как кудель, откуда человек до скончания времен будет прясть нити своего раздельного знания.
Тогда-то в неисследимой глубине духа зародились вечные течения, текущие от пращуров до нас и дальше в будущее. Они проходят через каждую отдельную душу, потому что не в час рождения рождается личность, как и смерть не уничтожает ее. Один из этих Гольфстремов духа я хочу исследовать, чтобы в беспредельных пространствах времени найти самого себя. Умножит ли мой труд орудийную хитрость ума, или будет презрен за явную бесполезность, – не все ли равно? Скажу вперед: моя тема, как история мидян, темна и непонятна: я буду говорить о твердом, жидком и газообразном состоянии духа.
Прежде всего я установлю на большом расстоянии друг от друга две точки на линии потока: это будут Гераклит и Пушкин; потом прослежу, насколько возможно, его течение, и наконец попытаюсь найти его таинственные истоки.
Часть первая
I. Гераклит
Гераклит Темный, из царского рода в Эфесе, жил на рубеже шестого и пятого веков до нашего летосчисления. Еще семь столетий спустя отцы церкви читали его книгу; до нас дошли только обломки ее, около 140 цитат, несравненных по глубине и силе слова. Но их довольно, чтобы восстановить по крайней мере остов его учения.
Он отверг исконные верования людей, презрел самый опыт чувственного познания, и первый осмелился постигнуть все многообразие вещей из одного созерцания. Космогония и психология сведены им к одному началу, вещество и дух поняты как тождество – не как тождество того или другого, но как единство третьего, общего обоим.
I
Он учил, что в мире нет ничего постоянного, что Абсолютное не есть какая-либо субстанция или сила, остающаяся неизменной в разновидности явлений: абсолютно в мире, по его учению, только чистое движение; оно одно есть сущность вещей и тождественно в них. Кроме движения нет ничего; оно творит из себя все по внутренней необходимости и только меняется в своих проявлениях. В мире нет неподвижности и покоя, но все движется, все течет, ничто не пребывает; бытие – не что иное, как движение.
Чистое космическое движение, недоступное чувственному восприятию, Гераклит условно называет огнем. Это огонь метафизический, – то всеединое начало, которое люди именуют Богом. Оно же есть космический разум, и оно в самом себе содержит свою закономерность. Гераклит говорит: "Этот мировой порядок, тождественный для всех, не создан никем из богов или людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами вспыхивающим и мерами угасающим". Слово "огонь" не должно вводить в заблуждение: оно означает лишь чистое, максимальное движение. Гераклит выражал свою мысль и образно; один из отцов церкви цитирует его так: "Он выражается следующим образом: "всем правит, как кормчий, Молния", то есть она направляет все, – причем молнией он называет вечный огонь. Он говорит также, что этот огонь разумен и есть причина устроения мира".