Ты должен был свой путь направить к небу…
Не опуская крыльев в дольний прах,
Чтоб новых ждать соблазнов от девчонок, -
в этом суде Беатриче над Данте, включает ли она, или не включает, в число "девчонок" и Джемму? Как бы то ни было, более страшной соперницы, чем у жены Данте, не было, и, вероятно, не будет ни у одной женщины в мире. Любит она мужа или не любит, - в сердце ее выжжено имя Беатриче каленым железом.
Чувствовать могла Умершая - Бессмертная замогильную ревность не только к "девчонкам", но и к жене Данте, и даже к этой больше, чем к тем. Вот почему, в "Божественной комедии", оба, Данте и Беатриче, молчат о Джемме, как бы убивают, уничтожают ее этим молчанием, небесные - земную, вечные - временную. Так же, как Данте, проходит и Беатриче - "Священная теология" - мимо церковного таинства брака, точно мимо пустого места. Но сколько бы они ни уничтожали брак, - не уничтожат: Данте будет навеки между монной Джеммой Алигьери и монной Биче де Барди, вечной женой и вечной возлюбленной: а Беатриче - между сером Симоне и Данте, вечным мужем и вечным возлюбленным.
Бедная жена, бедное "животное"! Нет ее вовсе, не должно быть и не может быть, в вечности; "пар у нее вместо души", как у животных. Но если так, в глазах человеческих, то, может быть, в Божьих, - не так; столь же бессмертна душа и у той, как у этой. Двое, в глазах человеческих, - Данте и Беатриче, а в глазах Божьих, - трое: Данте, Беатриче и Джемма. Здесь, как везде и всегда, в жизни Данте, - но в каком грозном для него и неведомом, спасающем или губящем смысле, - Три.
Кто будет судить Данте, кроме Того, Кто его создал и велел ему быть таким, каков он есть? Но нет никакого сомнения: в свидетельницы на суд Божий над Данте вызвана будет и Джемма.
Может быть, о Сократе кое-что знает Ксантиппа, чего не знает Платон; знает, может быть, и Джемма кое-что о Данте, чего не знает история. Пусть это знание - самое простое, земное, или даже "подземное"; оно все-таки подлинное. Если бы и мы знали о нем все, что знает Джемма, каким новым светом озарилась бы, может быть, вся его жизнь и любовь к Беатриче!
Жена Данте, Джемма Донати, и Нэлла Донати, жена Форезе - родственницы, кажется, не только во времени, но и в вечности. Если, плача "над мертвым лицом" бывшего друга здесь, на земле, стыдно было Данте вспомнить, как оскорбил он жену его непристойной шуткой, в одном из тех бранных сонетов, которыми обменялся с ним, в ссоре, - то насколько было ему стыднее вспомнить об этом, на горе Чистилища, плача над его живым, "искаженным" мукой лицом!
И я спросил: "Как ты вошел, Форезе,
Сюда, наверх? Тебя я думал встретить,
На тех уступах нижних, где грехи
Мученьем долгим искупают души".
И он - в ответ: "Моя вдовица, Нэлла,
Сюда меня так скоро привела,
Пить мучеников сладкую полынь, -
Молитвами и сокрушенным плачем
Освободив от долгих мук внизу.
И знаю: тем она любезней Богу,
В святой любви ко мне и в добром деле,
Чем более, в злом мире, одинока".
Этих простых и вечных слов о брачной любви не вложил бы Данте в уста Форезе, если б чего-то не знал о святом браке, о святой земной любви. - "Брак не может быть помехой… для святой жизни… как думают те, кто постригается в монашество. Только внутренней веры хочет от нас Бог". Это знает грешный Данте лучше многих святых.
Джемма, если бы Данте любил ее, могла бы стать второй Нэллой. Как Франческа да Римини, Нэлла-Джемма - земная Беатриче, но не во грехе, а в святости. Та совершает чудо любви, на небе, а эта, - на земле. Как соединить земную любовь с небесной? На этот вопрос, поставленный миру и Церкви всей жизнью и творчеством Данте, никто не ответил; и даже никто не услышал его, ни в миру, ни в Церкви.
Людям Церкви Данте кажется сейчас "правоверным католиком". Но если бы исполнилось то, чего он хотел для себя и для мира; если бы мир понял и принял его, "не для созерцания, а для действия", то люди Церкви, вероятно, почувствовали бы в нем и сейчас, как это было при жизни его, запах "ереси" - дым костра, и были бы по-своему правы, потому что одно из двух: или вся полнота брачной любви вмещается в церковном таинстве брака, и тогда любить чужую жену и видеть в этом нечто божественное, как делает Данте, в любви к Беатриче, - значит быть в ереси; или же этой любовью поставлено под знак вопроса церковное таинство брака. А если так, то "Новая Жизнь начинается", incipit Vita Nova, значит: "начинается Вечное Евангелие", incipit Evangelium Acternum, - уже не сына, а Духа, не Второй Завет, а Третий.
"После Нового Завета ничего не будет, post Novum Testamentum non erit aliud", - устами св. Бонавентуры возвещает Римская Церковь. "После Нового Второго Завета будет Третий, - Вечное Евангелие Духа Святого", - возвещает устами Данте Иоахим Флорский, -
Калабрийский аббат, Иоахим,
одаренный пророческим духом, -
именно здесь, в брачной любви.
"Это люди, возмущающие вселенную", - жаловались Иудеи римским правителям, в городе Фессалонике, во дни ап. Павла, на учеников Иисуса (Д. А. 17, 6). Распят был и сам Иисус за то, что "возмущал народ" (Лк. 23, 5). И в этом Иудеи были тоже по-своему, правы: если высшая мера всего - Закон, а не свобода, то величайший из "возмутителей" - Он, восставший на Закон во имя свободы так, как никто не восставал и не восстанет.
Данте, в любви и во многом другом, - тоже "возмутитель", "революционер", говоря на языке государства; а на языке Церкви - "еретик".
Все "возмущения", "революции", политические и социальные, внешние, совершающиеся между телами и душами человеческими, - буйны, но слабы и неокончательны; только "революция пола", внутренняя, совершающаяся в душе и в теле человека, тишайшая и сильнейшая, окончательна. Начал ее, или мог бы начать, еще неизвестный людям, не прошлый и не настоящий, а будущий Данте.
"Кто может вместить, да вместит" (Мт. 19, 12) -
сказано о браке.
"Вы теперь не можете (еще) вместить" (Ио. 16, 12) -
сказано о Духе: этими двумя словами тайна Брака соединяется с тайной Духа. К соединению этому никто, может быть, не был ближе, чем Данте.
Мы, по обетованию Его (Иисуса), ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда. (II Пет. 3, 13.)
В Царстве Божием, на новой земле, под новым небом, будет, конечно, и новая брачная любовь. С большей надеждой и большим бесстрашием, чем Данте, никто не устремлялся к этой новой любви; с большей мукою никто не был распят на ее кресте. И если будет когда-нибудь эта любовь, то потому, что Данте любил Беатриче.
XII. В ЗУБАХ ВОЛЧИЦЫ
Выйти из внутреннего порядка бытия во внешний, из личного в общественный, из своего "я" - во всех, было тогда, по смерти Беатриче, единственным для Данте спасением.
Цель всего, чем он живет, "не созерцание, а действие". Только думать, смотреть, "созерцать", - вечная, для него, мука - Ад; созерцать и действовать - блаженство вечное - Рай. Кажется, в политику, в дела государственные, кинулся он, в те дни, очертя голову, "не думая откуда и куда идет", - как вспоминает Боккачио, - именно с этой надеждой: начать "действие". Но и здесь, в бытии общественном, внешнем, подстерегали его, как и в бытии внутреннем, личном, соответственные искушения; те же, что у Сына Человеческого, только в обратном порядке.
Первое искушение, "плотскою похотию", lussuria, - полетом-падением с высей духа в бездну плоти; второе - властью, гордыней; третье - голодом, хлебом. "Бросься вниз", - слышится в ласковом мяуканье Пантеры; "если падши поклонишься мне, я дам тебе все царства мира", - слышится в яростном рыкании Льва, а в голодном вое Волчицы: "повели камням сим сделаться хлебами".
Данте, в политике, находится между Львом и Волчицей, или, говоря на языке наших дней, между "политической проблемой власти" и "социальной проблемой собственности".
Будь проклята, о древняя Волчица,
Что, в голоде своем ненасытимом,
Лютее всех зверей!
Чрево нее бездонное.
Чем больше ест она, тем голодней.
Кто эта Волчица, мы хорошо знаем по страшному опыту: жадность богатых, столь же ненасытимая, как зависть бедных, - две равные муки одного и того же лютого волчьего голода.
О, жадность! всех, живущих на земле,
Ты поглотила так, что к небу
Поднять очей они уже не могут.
Эта древняя и вечно юная Волчица - та самая проклятая собственность, которую так ненавидел "блаженный Нищий", противособственник, св. Франциск Ассизский. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому, "собственнику", сыну древней Волчицы, войти в Царство Божие: это помнит св. Франциск, а грешные люди забыли; путь его покинули, пошли по другому пути. Раньше, чем где-либо, здесь, во Флоренции, в двух шагах от Ассизи, родины св. Франциска, начали они решать "социальную проблему", не с Богом, в любви, как он, а с дьяволом, в ненависти, как мы. Может быть, не случайно, а как раз для того, чтобы люди увидели и поняли (но не увидят, не поймут), рождается именно здесь, рядом с Коммунизмом Божественным, - дьявольский. В маленькой Флорентийской Коммуне, как во всех коммунах средних веков, уже начинается то, что кончится, - или сделается бесконечным, - в великой Коммуне всемирной, - в Коммунистическом Интернационале XX века; здесь открывается кровоточащая рана у самого сердца человечества, от которой оно и погибнет, если не спасет его единственный Врач.
"Разделился надвое, во дни Данте, город Флоренция, с великой для себя пагубой", - вспоминает Боккачио. Надвое разделился город между богатыми и бедными, "жирным народом" и "тощим", popolo grasso и popolo minuto. - "Было в душе моей разделение", - могла бы сказать и Флоренция так же, как Данте.
Я знаю: разделившись,
Земля спастись не может;
И эта мысль жестоко
Терзает сердце мне, -
сердце учителя, Брунетто Латини, и сердце ученика Данте.
Скажи мне, если знаешь, до чего
Дойдет наш город разделенный?
спросит он, в аду, одного из флорентийских граждан, попавших из-за этого разделения в ад.
За рвом одним и за одной стеною,
Грызут друг друга люди.
Волчья склока бедных с богатыми, "тощего" народа с "жирным", есть начало той бесконечной войны, сословной, "классовой", по-нашему, которой суждено было сделаться самой лютой и убийственной из войн. Люди с людьми, как волки с волками, грызутся, - шерсть летит клочьями, а падаль, из-за которой грызутся, - Флоренция, вся Италия, - весь мир.
Уже никто землей не правит:
Вот отчего, во мраке, как слепой,
Род человеческий блуждает.
В муках "социальной проблемы", "проклятой Собственности", - мрак слепоты глубже всего. Это первый увидел Данте. В эти дни он мог испытывать то же чувство, как в первые дни по смерти Беатриче, когда писал "Послание ко всем Государям земли":
Город этот потерял свое Блаженство (Беатриче),
и то, что я могу сказать о нем,
заставило бы плакать всех людей.
"На два политических стана, - партии, - Белых и Черных, Bianchi e Neri, весь город разделился так, что не было, ни среди знатных, ни в простом народе, ни одного семейства, не разделенного в самом себе, где брат не восставал бы на брата", - вспоминает Л. Бруни. К Белым принадлежали лучшие люди Флоренции; к Черным, - те, кто похуже, или совсем плохие; хуже всех был главный вождь Черных, Корсо Донати, дальний, по жене, родственник Данте, человек большого ума и еще большей отваги, но жестокий и бессовестный политик.
Белые - умеренные, средние; Черные - крайние. "Данте был человеком вне политических станов, партий". - "Всю свою душу отдал он на то, чтобы восстановить согласие в разделенном городе", - вспоминает Боккачио. Только "мира и согласия ищет Данте"; думает, в самом деле, только о "благе общем". Слово "партия", "pars", parte, происходит от слова "часть". В слове этом понятие "частного" противополагается понятию "целого", "общего", - "часть" бедных - "части" богатых, в бесконечной и безысходной, братоубийственной войне. Вот почему для Данте любимейшее слово - "мир", расе, ненавистнейшее - "партия", parte; он знает, что смысл этого слова - война всех против всех: не только Флоренция, но и вся Италия, - весь мир, сделавшись добычей "партий", "частей", - превратится в "Град разделенный" "Città partita" - "Град Плачевный", "Città dolente", - Ад.
Данте соединяется с Белыми, умеренными, против Черных (большей частью мнимых вождей народа, а в действительности, - вожаков черни). Это ему тем труднее, что сам он, внутренне, вовсе не "умеренный", "средний", но "крайний" и "безмерный".
Чтобы обойти в 1292 году принятый и направленный против богатых и знатных граждан закон, воспрещавший тем, кто не был записан в какой-либо торговый или ремесленный цех, исполнять государственные должности, - Данте вынужден был записаться, в 1295 году, в "Цех врачей и аптекарей". Arte dei medici e speciali.
Гвидо Кавальканти, верный до конца себе и своему презрительному к людям, вельможному одиночеству, не без тайного злорадства мог наблюдать, в эти дни, как, пропустив мимо ушей остерегающий голос его:
Ты презирал толпу, в былые дни,
И от людей докучных, низких, бегал, -
Данте, неизвестный поэт, но известный аптекарь, оказался на побегушках у Ее Величества, Черни.
Но только что поэт сделался аптекарем, как был вознагражден: 1 ноября 1295 года Данте избран на шесть месяцев в Особый Совет Военачальника флорентийской Коммуны, consiglio speciale del Capitano del Popolo; в том же году - в Совет мудрых Мужей, Consiglio dei Savi, для избрания шести Верховных Сановников Коммуны, Приоров; в 1296 году - в Совет Ста, Consiglio de Cento; в 1297-м, - еще в другой Совет, неизвестный; в мае 1300 отправлен посланником в Сан-Джиминиано для заключения договора с Тосканскою Лигой Гвельфов, Lega Guelfa Toscana; 15 июня того же года избран одним из шести Приоров и, наконец, в октябре 1301 года отправлен посланником к папе Бонифацию VIII.
"Данте был одним из главных правителей нашего города", - скажет историк тех дней, Дж. Виллани.
Явно подчиняясь воле народа, чтобы достигнуть власти, Данте питал будто бы "лютейшую ненависть к народным правлениям", - полагает Уго Фосколо. Так ли это?
Два врага в смертельном поединке: "маленький" Данте, действительный или мнимый враг народа, и, тоже действительный или мнимый друг его, "большой" мясник Пэкора, Pecora, il gran beccaio; человек огромного роста, дерзкий и наглый, великий краснобай, "более жестокий, чем справедливый". Данте - вождь народа, а вожак черни - Пэкора. "Лютою ненавистью" ненавидит Данте не истинное, а мнимое народовластие - власть черни, ту "демагогию", где, по учению Платона и св. Фомы Аквинского, качество приносится в жертву количеству, личность - в жертву безличности, свобода - в жертву равенству. Между этими двумя огнями, - свободой и равенством, - вся тогдашняя Флоренция, вся Италия, а потом будет и весь мир. "Качество" - за Данте, "количество" за Пэкорой. Данте будет побежден Пэкорой: с этой победы и начнется то, что мы называем "социальной революцией". В Церкви, первый увидел эту страшную болезнь мира св. Франциск Ассизский, в миру, - Данте.
Флоренция, твои законы так премудры,
Что сделанное в середине ноября
Не сходится с твоим октябрьским делом.
Уж сколько, сколько раз за нашу память
Меняла ты законы и монету,
И должности, и нравы, обновляясь!
Но, если б вспомнила ты все, что было,
То поняла бы, что подобна ты больной,
Которая, не находя покоя,
Ворочается с боку на бок, на постели,
Чтоб обмануть болезнь.
"Сам исцелися, врач", -мог бы сказать и, вероятно, говорил себе Данте, в эти как будто счастливые дни. Телом был здоров, а духом болен, - больнее, чем когда-либо; хотел поднять других, а сам падал; хотел спасти других, а сам погибал.