Социальный дарвинизм
Отчим мой - невропатолог настолько продвинутый, что лечит не только людей, но и зверей. Бывают же безвыходные ситуации, правда? Он разберется в ком угодно, и если ему не носят хомяков, то это лишь потому, что не знают, что можно нести.
Однажды к нему доставили шимпанзе с подозрением на менингит.
И все состоялось чудесно.
Безотказный отчим взял молоточек, стукнул человекообразное по колену.
"Гу! Гу! Гу!" - заухал шимпанзе, отдергивая ногу и выпучивая глаза.
Этим он лишний раз подчеркнул свое человекообразие. Очень многие пациенты делают то же самое. Причем заранее не угадаешь, кто заухает, всегда приятная неожиданность.
Варангер-фьорд
Военного доктора из меня так и не вышло, хотя государство очень старалось и даже оплатило мне билет в Североморск, чтобы я развивался. Туда даже пригнали радиоактивную лодку "Комсомолец", но припозднились, и я уже успел свалить. Целый месяц нам читали разные лекции, которые на деле мне нисколько не пригодились. Мне совершенно напрасно рассказывали про отравление компонентами ракетных топлив и декомпрессионную болезнь, не говоря уже о сортировке санитарных потерь. Оказалось, что вынужденное бездействие бывает куда полезнее. Месяц прошел, и меня отправили на практику. Кто-то решил, что наилучшего опыта я наберусь у норвежской границы, в микроскопическом местечке под названием Лиинахамари, где Варангер-фьорд.
Явившись, я увидел в заливчике тройку доисторических подлодок. Улыбаясь, я отрапортовал майору медицинской службы, что являюсь начальником медицинской службы надводного корабля. "А у нас таких нет", - майор улыбнулся в ответ и развел руками. После чего списал меня в гарнизонную поликлинику, на амбулаторный прием. Желающих показаться мне не было, хотя слух о серьезном докторе из самого Питера разлетелся быстро: спешите! всего несколько представлений! всю смену на арене. Мне удалось сделать одно доброе дело и уложить в больницу города Никель одного бедолагу с радикулитом, которого третий месяц гробили анальгином. Сегодня, правда, оглядываясь на свой больничный опыт, я начинаю сомневаться, что поступил правильно. Больница Никеля почему-то не внушает мне особого доверия.
Все остальное время я валял дурака.
Проглатывал три или четыре колеса седуксена и ложился в семь часов вечера. Седуксен я пил потому, что меня, за неимением лучшего, поселили в зубоврачебном кабинете, и я спал полулежа, в зубном кресле. Моя нелюдимость и склонность проваливаться в небытие сильно удивляли моего денщика - да, ко мне приставили матросика и велели ему за мной присматривать, носить мне чай, будить меня, и так далее. Хороший был паренек, простой. Он искренне хохотал, глядя в телевизор, где под Ласковый Май танцевал дрессированный медведь. "Пусть в твои окна светит беспечно розовый вечер", - пел телевизор. "Жопой-то, жопой крутит, " - смеялся денщик. Я мрачно следил за обоими из-под полуприкрытых век. Пока однажды, в воскресный день, он не ворвался ко мне с диким криком, зовя на причал.
Я, холодея, бросился к морю. Я отлично понимал, что если что, мне придется принимать самостоятельное решение. И мои худшие опасения подтвердились. При погрузке подводной лодки сломался какой-то кронштейн, и груз весом в семь центнеров рухнул в люк, прямо на мичмана.
Мичмана извлекли. Глаза его плавали в разные стороны, и он уже почти не дышал. Мне повезло, что я не принял никаких мер и не оставил никаких записей. Меры и записи уже не требовались. Я тупо стоял над мичманом, попеременно глядя то на него, то на аптечную сумку, приволоченную денщиком. Если бы я сделал нечто заполошное и бессмысленное - вколол бы ему, скажем, что-нибудь - то после не отмылся бы вовек. Но травма была несовместима с жизнью, и я стоял.
Тем временем кто-то позвонил в деревянный госпиталь, находившийся в километре от базы. Примчалась машина, мичмана увезли. В госпитале дремали без дела такие же подневольные, как и я, питерские реаниматологи, мои товарищи по беде. От нечего делать, когда мозг несчастного мичмана уже давно перестал работать, они запустили ему сердце. И Северный Флот встал на уши, разыскивая смельчака, который взял бы на себя ответственность и написал: отключить аппарат.
Масоны
Много лет мне не давали покоя любители уринотерапии. Я лично знал некоторых, употреблявших чудесную влагу наружно и внутрь.
Мне всегда казалось, что за этой склонностью кроется нечто большее. И только недавно я ни с того, ни с сего догадался: эти люди обретают свою, как выражаются психологи, идентичность.
К закату моей медицинской карьеры я уже набрался достаточного опыта, чтобы сразу определить, кто в принципе согласится на уринотерапию, а кто - нет. Ну, и тех, конечно, кто уже согласился. По особому блеску в глазах и томику Малахова на прикроватной тумбочке. Блеск всегда бывал с оттенком вызова. Казалось, что эти люди мысленно зачисляют себя в тайную мочевую ложу. Общедоступный и недорогой способ снискать особость, раз уж другие пути заказаны. Ощутить себя неким единомышленником, хотя вопрос о мышлении остается открытым.
Тем более, что обычный социум не принимает этих людей. Получается настоящая дискриминация, так что отверженные давно заслуживают отдельной агрессивной партии. Ну, если не партии, так хоть парады могли бы себе выторговать. Ходили бы, да утверждались, вместе с босыми последователями Порфирия Иванова.
У матушки на работе была одна такая сотрудница. Садятся доктора с утра попить чаю, печенье достают всякое, котлетки на хлебушке. И эта подсаживается с краю, ставит стакан, наполненный до краев. Понятное дело, ее не приветствовали. Матушка моя - она так прямо и посоветовала ей соответственно закусить.
Одна снежинка - еще не снег
К одному известному сексопатологу пришел на прием один же майор. Майора трясло, он был бледен и чуть не плакал.
Будучи в командировке, майор познакомился в поезде с доступной и симпатичной барышней. Быстро созрел маленький железнодорожный банкет. За банкетом последовала камасутра дальнего следования.
Утром майор продрал глаза и увидел при барышне вопиющие первичные половые признаки. Барышня, если уместно так выразиться, была барином. С нею вышла незадача, как пелось в песне.
И вот поэтому майор, на части разваливаясь, примчался к сексопатологу. Его мучил вопрос: гомосексуалист ли он уже или еще нет?
Был вкрадчиво обласкан и успокоен: если один раз - это ладно.
Готовь сани летом
В гинекологическое отделение явилась древняя бабушка. Она попросила справку, в которой нужно было написать, что у нее богатырское гинекологическое здоровье, а скверных болезней нет совсем.
В справке ей, конечно, отказывать не стали, но осторожно осведомились, зачем такая бумага нужна.
Бабушка объяснила.
Оказалось, что она пустила к себе студента, сдала ему комнату.
Готовь сани летом.
"Вдруг ему захочется, да он побоится? А я ему справочку на видное место и подложу".
Вот едут партизаны
В далекие и милые времена у меня были зачаточные способности к рисованию. Но если литератор во мне кое-как родился, хотя и разгуливает ныне с остатками детского церебрального паралича, то художник скончался. Я сам его погубил, сбежав в пятом классе из художественной школы, где всю мою живопись беспощадно смывали губкой. Умерший плод, разлагаясь, начал отравлять мне мозги на лекциях. Мы с товарищем - тем самым доктором со скорой, о котором я часто рассказываю - конечно, не только рисовали. Еще мы играли в балду и в крестики-нолики. Но чаще занимались бесконечным циклом рисунков, посвященных 40-летию Великой Победы. Мы ничего не имели против Победы, мы полуосознанно реагировали на победные трубы, сурово гудевшие со всех сторон.
Основными персонажами наших картин были партизаны. Вернее, это были не совсем партизаны, а нечто промежуточное между ними и водопроводчиками: ватник, валенки, ушанка, надвинутая на глаза, обязательная борода. Началось как раз с пролетария: приятель нарисовал одного такого, с заткнутым за ремень отбойным молотком, и молоток имел фаллическое продолжение. Он назывался "прибор "Мастурбатор"". А дальше рабочий размножился в бесчисленных партизан. Как правило, все они были карликового роста с несоразмерными половыми органами. Наши художества были пропитаны культом фаллоса, как будто мы насосались древнеегипетских настроений. С десяток партизан мы, например, пустили на бигуди: была нарисована огромная женщина, и в волосах у нее сидели эти самые мужички так, что пряди накручивались на естественные стержни. А один играл роль губной помады.
Потом мы создали целый цикл под названием "Роды в партизанском лесу". Ужасная баба лежала на телеге, на огромном животе сидел партизан; второй партизан, упершись валенком в промежность, вытягивал за уши потомство; третий, анестезиолог, вставил ей в рот воронку и вливал наркоз и сорокаградусной бутыли. Под телегой, свернувшись калачиком от страха и прикрывая глаза лапами, лежала собака. Другая картинка изображала отделение последа: та же баба довольно приплясывает, а к свисающей пуповине привязан кирпич; рядом партизан, с сытым и радостным лицом играет на гармошке.
Понятно, мы рисовали не только партизан, были и другие сюжеты с неизменным пенисуальным радикалом. Богатая дама в соболях приходит домой и отпирает дверь маленьким мужичком-ключиком. Вильгельм Телль стреляет из лука по мальчику с яблоком на макушке; вместо стрел - фаллосы; Вильгельм Телль уже промахнулся, одна стрела торчит у мальчика изо рта. Дорожный рабочий мучается приступом мочекаменной болезни: кривясь от боли, он извергает булыжники в большую тачку. Два фаллоса, с табличками "гор." и "хол.", изображают пивные краны в пивбаре; рядом - закусочный набор: бутылка водки.
В итоге мы добились известности. Некий финн, учившийся с нами на курсе, всерьез предлагал вывезти все это дело в Финляндию и там опубликовать. Но мы не решились: годы были еще так себе, 84 и 85. А закадычный мой друг, когда я показал ему всю папку, заявил, что не знай он меня, так решил бы, что это рисовал глубоко больной человек.
Падения и выпадения
Знакомый гинеколог негодовал. Ему пришлось дежурить в корпусе, который он сильно не любит. Мало того: ему не дали выспаться - в три часа ночи доставили юную особу с предварительным диагнозом "выпадение стенок влагалища".
Какая, позвольте, надобность приезжать с этим в три часа ночи? И что такого может выпасть на заре туманной юности? Я понимаю, в почтенном возрасте, в преклонных годах - это да, это заслуженное заболевание. А тут?
Ничего у нее, разумеется, не выпадало, просто трахаться надо меньше, а то все распухло,
На моем дежурстве тоже был похожий случай. Дежурил я в новогоднюю ночь с 1997 на 1998 год. Изумительное выдалось дежурство! Никого! Тихо! Радостно!
Опасаясь неожиданных пакостей, мы с другом-урологом не особенно напились. Но к пяти утра уже покачивались. И тут, в эти самые пять утра, заявляется хрупкая барышня и жалуется на то самое, что так и не выпало у первой больной. Дескать, болит. Спрашиваем: давно ли болит? Уже неделю. Самое время показаться.
Новый год, раннее утро. С наступившим!
Матка-яйки
Владимир Ильич был прав, конечно, когда распространялся о чистоте русского языка и возмущался словом "будировать". Однако лингвистическая самобытность в последнее время меня достала. Сию вот минуту натолкнулся на разъяснение переводчиком умного слова "галакторея". В скобках, хотя его никто не просил объяснять, потому что текст специальный, он написал: "избыточное молокоотделение". Уж и не разберу, какие мысли приходят в голову - не то об отделении милиции, не то о больничном. Наверное, я придираюсь, глаз замылился. Наверное, написано правильно.
Правда, заимствование обыденных образов для описания вполне научных вещей раздражает многих, хотя считается признаком умудренности, принадлежности к старой школе, намекает на опыт и благоухание седин. Это славянофильство, конечно, бесит западников, которые не помнят родства. А то и похуже кого распаляет.
Матушка моя, помню, рассказывала о старушке-доцентихе, под чьим началом она начинала работать в родильном доме. Эта старушка не признавала современную систему мер, сантиметры и миллиметры ее не устраивали. Она требовала, чтобы молодые доктора писали в истории болезни: "матка величиной с куриное яйцо". Далее, по мере созревания плода: "матка величиной с утиное яйцо", "матка величиной с гусиное яйцо".
Маменька моя не сдержалась, написала в итоге: "матка величиной с яйцо крокодила".
Хлопци-кони
Врачебные ошибки не всегда обходятся дорого. Бывает, что получается сплошное добро и даже благо.
Однажды областная карета скорой помощи с гиканьем и свистом выехала на острою задержку мочи.
Время суток было темное, деревянные домики казались одинаковыми. Поэтому наездникам было простительно эти домики перепутать.
Ворвались в одну избу, очень строгие. Без слов. Возле печки лежала древняя бабушка. Мгновенно выпустили ей мочу и растворились в ночи.
Притихшая, опытная бабушка, так и не раскрывшая рта, была потрясена таким вниманием.
Про молодость, которая не знала, и про старость, которая не могла
В дохтурском деле часто ощущаешь себя силой, что вечно хочет блага, но вечно совершает - ну, не то чтобы зло, но и не совсем добро. Дело не в том, что пропишешь какую-то неправильную гадость или зевнешь что-нибудь смертоносное: оно, быть может, было бы и к лучшему. Бывает, что сделаешь все замечательно, а получается вред.
Когда я студентом проходил хирургическую практику в городе-Калининграде, у меня в палате лежала одна бабуля. До неприличия грузная, и дело ее было плохо. У нее развилась гангрена левой стопы, потому что сосуды уже не годились ни к черту, особенно на ногах: забились наглухо.
Так что на ученом совете дружно придумали эту ногу отрезать всю, целиком.
Заплаканные родственники бабули бродили по коридору и мысленно - а может, и на словах - с ней прощались.
Мне даже довелось поассистировать на операции. Сейчас не вспомню, что я делал; наверное, держал крючки, как это принято, да еще шил, а ногу пилил настоящий опытный доктор, специальной пилой.
Короче говоря, все мы думали, что бабуле конец. Не в тех она находилась годах, чтобы ноги резать, да еще наркоз, штука нешуточная. И что же вышло? Бабуля резко пошла на поправку. Оно и понятно: во-первых, не стало гангрены; во-вторых, она лишилась значительной своей части, в которую какие-никакие сосуды, а все-таки гнали кровь. Теперь эта кровь бодренько поступала к жизненно важным органам, и сердце у бабули заработало очень неплохо, и голова прояснилась.
Загрустившие было родственники мигом насторожились. Вместо положенной по замыслу благообразной покойницы они приобрели одноногое внутрисемейное приложение. А наследство уже поделили, прямо в коридоре. Вот так. Смотрели волками.
Вообще, бабули - публика крайне непредсказуемая. Вот еще один хрестоматийный случай, который давно уже сделался профессиональным анекдотом. У нас эту историю связывали с одним хирургическим профессором, веселым малым, который, как напивался, любил швырять в потолок помидоры. Приходит он в палату с обходом, балагурит, смеется.
- Ну что, бабушка, просралась? - спрашивает бабушку, которая под одеялом.
- Просралась, голубчик, просралась, - кивает бабушка.
- О, да ты работаешь? - удивляется профессор, глядя в историю болезни. - В институте! И кем же, уборщицей?
- Да нет, профессором.
Наверное, вранье все это.
За спичками
За наркотиками, если по правде.
Коллега мой, да с ним - заведующий больничной аптекой поехали за наркотиками. Так получилось, что для больных.
Поехали на простенькой "копейке", автоматы забыли, бронежилеты в стирке.
Это при том, что несколькими днями раньше приезжала комиссия и спрашивала: "Ну, я надеюсь, вы наркотические препараты перевозите в броневике?" Больница утвердительно кивала.
Собственно говоря, история не об этом. История о том, как заведующий аптекой попросил притормозить эту отважную "копейку" возле Управления Пожарной Охраны. Он лицензировался, и ему надо было отдать какую-то бумагу.
- Просто отдать, - успокаивал он доктора. - Минута! Секунда!
Пять минут - его нет. Десять - нет. Двадцать - нет.
Идет, наконец, весь злой, бормочет что-то свирепое в бороду.
- Что? Что такое?
- Они, суки, ногти накрасили, бумагу не взять!
Должностное несоответствие
Иногда можно слышать: да мы с ним под одной шинелькой!... да двести ведер выпили на пару!... а он!...
Или - она, но в итоге неизменно: оно.
Люди забывают, что в каждом - бездна, и от шинельки выходит только вред, потому что она эту бездну дополнительно маскирует.
Знал я одного доктора-хирурга. По замашкам и повадкам он был совершенный Пьеро, унылый и безобидный. Печаль его была столь глубока, что уже напоминала депрессию, которую лечат. А может быть, и была ею. Грустный, потерянный человек, подкаблучник у стервы, как я понимаю, жены, непьющий, малорослый, трудоголик и бессребреник. Иногда его, конечно, заносило, но кто без греха. Однажды он с серьезной миной делился в приемном покое своими опасениями: был у женщины и удовлетворил ее десять с половиной раз, так теперь беспокоится, не станет ли она его презирать за недосброшенную половину.
Опытные сестры приемного покоя, знавшие, что и один раз сомнителен, слушали его, затаив дыхание.
Так вот: этот скорбный доктор в тяжелые времена пошел работать охранником. Какое-то время он-таки поработал, а потом от его услуг отказались. Потому что он не сдал зачет.
На том зачете проверяли действия в экстремальных ситуациях. И доктор неизменно начинал с пули в голову, на поражение, без предупредительного выстрела.
Его отчислили за жестокость.
Апгрейд
Чем таким авторитетным, весомым располагает доктор-невропатолог?
Ни скальпеля, ни трубки-удавки, ни зеркальца во лбу, ни прибора какого.
Один лишь молоточек.
Профессору еще полагается камертон, так на то он и профессор. Простому доктору, особенно при профессоре, ходить с камертоном нельзя.
Вот и облизывает этот доктор свой молоточек, тешится с ним, усовершенствует, меняет, устраивает апгрейд. Потому что молоточки бывают разные. Есть обычные - палка да резиновая колотушка; есть и посложнее: со встроенными иголочками и кисточками, которые вывинчиваются - для проверки разной чувствительности.
Один доктор очень хотел именно такой продвинутый молоточек. Задаром, конечно. А тесть у него работал в зоне, с уголовниками. Ну, и говорит: какие проблемы? Сделают тебе молоточек. Задаром. Пара листов нембутала - не деньги. Только чертеж нужен.
Начертили чертеж.
Чертеж умельцы видели, но не очень поняли, зачем это надо. Выбрали опцию по умолчанию. Изделие получилось добротное. Во-первых, молоточек был очень тяжелый. Им можно было по-настоящему убить до смерти. Во-вторых - само собой разумеется - у него была очень красивая рукоятка, фирменная, наборная. Ну, и наконец - иголка. Мастера сочли иголку предметом непрестижным. И встроили в молоточек нож.