По причине известного всем хлебосольства и радушия хозяйки соседи к ней наезжали запросто – отдохнуть и повеселиться. Зачастил сюда и 24-летний красавец, вышедший в отставку капитан Юрий Петрович Лермонтов. Вскоре он посватался к Марии Михайловне, её единственной дочери. Елизавета Алексеевна, не слишком доверяя слухам и сплетням, навела справки: оказалось, "игрок и пьяница", да ещё беден. Однако дочь влюбилась без памяти, пришлось уступить.
Не полагаясь на Пензенских повитух, рожать Марию Михайловну повезли в Москву. Двух лет не прошло после наполеоновского нашествия. Город ещё только начинал отстраиваться, поднимая свои первые храмы и дома над свежим пепелищем. И вот в 1814 году как Божий дар возрождающейся из пепла Москве ночью со 2 на 3 октября тут появился на свет будущий великий поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Началась его короткая, но блистательная жизнь. Диво ли, что, ещё не научившись ходить, маленький Миша обнаружил склонность говорить слова в рифму?
Никакого приданого за "богатой невестой" бабушка не дала, но в течение пяти лет выплатила зятю по заёмному письму 25 тысяч ассигнациями. Характер у Юрия Петровича был вспыльчивый и сластолюбивый. Он поколачивал жену и изменял ей с молоденькой немкой Сесилией Фёдоровной, бонной своего сына. Не брезговал барин и дворовыми девками, принадлежавшими не благоволившей к нему тёще. Эти грустные обстоятельства совместной жизни родителей будущего поэта усугублялись всем очевидной неприязнью между его бабушкой и отцом. Расхворавшаяся после родов Мария Михайловна скончалась от чахотки 24 февраля 1817 года в возрасте около 22 лет.
Желая оставить внука себе, Елизавета Алексеевна сделала завещание, по которому принадлежащее ей имение в 500 душ отписала Мише, но с условием, что он будет находиться при ней по меньшей мере до совершеннолетия; если же отец заберёт мальчика, то всё отойдёт к другим родственникам. Ну а Юрий Петрович, будучи едва ли не первым ознакомлен с этим завещанием, решил, что бабушкино богатство нужнее сыну, чем отцовские любовь и забота, и оставил его у Елизаветы Алексеевны. Сам же после смерти жены перебрался из Тархан в собственное небольшое имение Кропотово, расположенное в Тульской губернии.
Увы, поэту не довелось пережить свою бабушку и вступить во владение наследством. А вот разлука с отцом, несомненно, поспособствовала развитию меланхолии и пессимизма в характере мальчугана, выросшего круглым сиротой.
Впрочем, отдадим должное: Арсеньева потерявшая мужа и единственную дочь, конечно же, попыталась своей любовью возместить внуку утраченных родителей и всю себя целиком посвятила ему. И не только себя, но всё в Тарханах отныне существовало и служило только для Мишиного удовольствия. Бабушка и сама подчинялась всякому капризу внука и того же требовала от прочих. Когда Мише шёл шестой год, Елизавета Алексеевна взяла к себе в дом двух его сверстников для совместного воспитания, а ещё через два года одела в специально пошитые военные мундиры деревенскую ребятню, чтобы у внука было своё "потешное войско", которым бы он командовал.
"Потешные бои" мальчик наблюдал и у взрослых, когда зимою сходились дворовые против деревенских – стенка на стенку. Однажды в разгаре такового увеселения, увидев своего любимого садовника Василия с рассечённой до крови губой, маленький Миша расплакался.
Уже в детстве Лермонтов проявлял художественную незаурядность, преотлично делая из талого снега колоссов. А из крашеного воска (что-то вроде теперешнего пластилина) маленький скульптор лепил грандиозные батальные картины, среди которых были и переход войска Александра Македонского через Граник, и сражение при Арбеллах с колесницами, конницей, пехотой и боевыми слонами.
В 1827 году Арсеньева вместе со своим внуком переехала из Тархан в Москву. Пришла пора всерьёз заняться его образованием. Сначала – домашние учителя, а через год – поступление полупансионером в 4-й класс Университетского благородного пансиона. Университетским назывался он потому, что в старших классах преподавали университетские профессора и курс его значительно превышал гимназический. Пансион стоял наравне с Царскосельским Лицеем и выпускал чиновников 14, 12 и 10-го классов по чинопроизводству. Среди первых учеников, чьи имена были выгравированы на золотой доске в актовом зале, значились Жуковский, Грибоедов, Тютчев.
Пансион имел литературно-полиграфическое направление и развивал переводческие, издательские и оформительские навыки. Поощрялось сочинительство. Преподававший русскую словесность С.Е. Раич издавал журнал "Галатея", в котором публиковал творческие опыты своих учеников. Впрочем, некоторые из них и сами издавали свои рукописные журналы с нехитрыми добропорядочными названиями: "Улей", "Маяк"… Именно в таких самодельных ежемесячниках и были помещены первые произведения Михаила Лермонтова, в 14-летнем возрасте начавшего писать стихи.
Не ограничиваясь занятиями в пансионе, юный поэт берёт уроки на дому по немецкой литературе, рисованию, музыке, российской словесности. Английскому языку обучается на основе поэтических текстов Жоржа Гордона Байрона – счастливая идея репетитора. Вполне ли овладел Лермонтов этим не слишком популярным в то время языком, не суть важно, а вот байронизмом и в литературном, и в нравственно-этическом плане проникся совершенно.
Романтические маски жизненных изгоев, созданные гордой ущербностью британского гения, не могли не показаться соблазнительными для юноши некрасивого внешне, но внутренне необыкновенно одарённого. К тому же поэзия всегда являлась и является наиболее реальной возможностью обнаружения этой незримой для посторонних душевной красоты. Короче говоря, у Михаила Лермонтова зародилась мечта сделаться русским Байроном.
4-й класс пансиона был окончен досрочно, и 21 декабря 1828 года юношу перевели в 5-й. Как бы предчувствуя, сколь коротки сроки, ему отпущенные, Лермонтов постоянно спешил, сгущая время, делая его насыщенным и плотным. Отсюда и основательное изучение поэзии, начиная с Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова, и создание своего журнальчика "Утренняя заря".
Весьма своеобразно осваивает Лермонтов поэтику Александра Сергеевича Пушкина, переписывая его поэмы на собственный лад. Он как бы редактирует их, что-то выбрасывая, что-то добавляя. В результате – нечто лермонтовское, коллажное, склеенное из пушкинских кусков. А по пушкинским "Цыганам" у одарённого юноши возникает замысел оперы и он пишет либретто. Уместно заметить, что Михаил Юрьевич Лермонтов был талантлив разносторонне: великолепно рисовал и писал красками, отлично играл в шахматы, делал успехи в математике.
Первое увлечение поэзией сопутствовало его первой серьёзной влюблённости. Девушку звали Екатериной Сушковой, и была она подругой его двоюродной сестры Александры Верещагиной. Будучи постарше, обе барышни относились к нему несколько свысока и считали косолапым, неуклюжим и язвительно-насмешливым подростком. Насколько чувства Сушковой были далеки от взаимности, можно судить по её воспоминаниям об этой поре:
"Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углублённым в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтобы подразнить его, в ответ подадим ему волан или верёвочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоценённым снимком с первейших поэтов".
Нередко служила поводом для шутки и неразборчивость юного Лермонтова в еде. Однажды девушки заказали повару испечь булочки с опилками и после весёлой продолжительной прогулки положили их на тарелку проголодавшегося приятеля. Только на второй или третьей булочке жестокие насмешницы указали бедному мальчику на несъедобность поглощаемой им снеди. Миша рассердился, убежал и несколько дней не показывался, то ли действительно страдая расстройством желудка, то ли желая своей мнимой болезнью наказать участниц не слишком гуманного розыгрыша.
За огромные чёрные миндалевидные глаза поэт называл Екатерину Сушкову несколько на английский манер – "мисс Блейк-айз", что означает "черноокая". И была она красивой, неглупой, кокетливой, пышноволосой барышней. Причём обилие волос её казалось чем-то неправдоподобным, и друзья Катишь (обиходная форма её имени) однажды поспорили с нею на пуд конфет, что это не её собственные волосы, а накладной шиньон. Чуть ли не за каждый волосок подёргали. Что-то, вероятно, и выдрали – не без этого, но подтвердилось – свои, родные, и сладкий выигрыш достался ей. Юный поэт, наблюдавший за спором и невыносимым для его ревнивого сердца испытанием, сказал: "Какое кокетство!" – и, негодуя, вышел.
Как-то, вместе проводя летние каникулы в Середниково, молодые люди отправились в Троице-Сергиеву лавру на богомолье. Заметив на церковной паперти слепого нищего, положили в его деревянную чашку несколько монет. Нищий обрадовался подаянию и тут же посетовал на неких весёлых господ, что намедни вместо денег набросали в его чашку мелких камушков. После посещения церкви, когда все сидели за столом в ожидании обеда, Лермонтов, стоя на коленях перед стулом, что-то написал огрызком карандаша, а затем передал листок Сушковой. Это было стихотворение, посвящённое не только истории, рассказанной нищим, но и любовным страданиям самого автора.
НИЩИЙ
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
11 марта 1830 года Николай I проинспектировал пансион. Явился во время перемены и, неузнанный, прошёл по коридору среди шума, толкотни и потасовок. Только один-единственный ученик, прежде видевший императора на портрете, крикнул: "Здравия желаю Вашему Величеству!", остальные зашикали на выскочку: мол, какого-то генерала эдак по-царски величаешь. Император прошёл в дирекцию пансиона, куда тут же была собрана администрация и преподаватели. Последовал решительный нагоняй от российского самодержца, а вскоре и указ о преобразовании Университетского пансиона в Дворянский институт с низведением до уровня гимназии, а значит, и с учреждением телесных наказаний, от которых прежде в силу имевшихся привилегий его учащиеся были ограждены.
Разумеется, ни сам юноша, ни его бабушка не могли допустить, чтобы Михаила Юрьевича по списку провинностей, накапливающихся за неделю, секли розгами. Поэтому 16 апреля 1830 года Лермонтов оставил бывший пансион, получив свидетельство, что уволен по собственному желанию из старшего отделения высшего класса с отличным прилежанием, похвальным поведением и весьма хорошими успехами. 21 августа было подано прошение о его зачислении своекоштным студентом нравственно-политического, а по-современному – юридического факультета Московского университета. После успешно сданных экзаменов прошение было удовлетворено, и Михаил Юрьевич приступил к занятиям.
1830–1831 годы были отмечены глубокой сердечной драмой молодого поэта. Полюбив Наталью Фёдоровну Иванову, дочь известного московского драматурга Ф.Ф. Иванова, Лермонтов оказался уязвлён, и тем сильнее, что его чувство к ней не было безответным (так ему поначалу показалось). Или это была бездушная игра очаровательно красивой женщины, именуемая кокетством, или Наталья Фёдоровна действительно испытала по отношению к Михаилу Юрьевичу нечто похожее на взаимность, но внезапно всё переменилось: полнейшее равнодушие, ледяная холодность и ни малейшего намёка на любовь. Столь жестоко обманувшийся в своих ожиданиях поэт был повержен в ярость мучительного отчаяния.
К *
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней.
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслию небесной
И силой духа убеждён,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд!.. прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться,
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил;
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку -
Безумец! – лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала – я тебя не знал!
Главное в этом признании: "Я целый мир возненавидел, чтобы тебя любить сильней". Около тридцати стихотворений, вдохновлённых гордой красавицей, при всей их глубине и прелести, едва ли способны искупить душевный ущерб, ею причинённый поэту в трудную, обострённо-чувствительную пору его первого возмужания. Измена любимой женщины закрепила в его характере всё то горькое и мрачное, что было только намечено ранним сиротством, насильственною разлукою с отцом и влиянием романтического байронизма.
1 октября 1831 года в своём имении Кропотово в возрасте 44 лет скончался Юрий Петрович Лермонтов, равно отставной капитан и отставной отец. Скончался от того же недуга, что и жена, – от чахотки, болезни, в которую столь часто переходит неизлечимая душевная скорбь. По виду смерть могла показаться простейшим разрешением вставшего перед юношей вопроса. Ему только-только исполнилось шестнадцать лет, и он должен был сделать свой сознательный выбор: остаться с бабушкой или уйти к отцу?
Жизнь ответила бы на этот вопрос так или иначе, а возможно, и примирила бы всех троих к общему удовольствию. Но смерть распорядилась со своевольной жестокостью, воспрепятствовав исполнению их обоюдного долга – сына перед отцом и отца перед сыном. Ещё одна незаживающая душевная рана поэта. Впрочем, не лежат ли нравственные катастрофы в основании всякого большого искусства?
Елизавета Алексеевна, привыкшая во всём блюсти интересы внука, разумеется, постаралась отхватить в его пользу и небогатое наследство, оставленное Юрием Петровичем. Однако поэт настоял на полюбовном разделе с тремя сёстрами покойного, что стоило ему тысяч десяти.
Примерно через месяц после похорон отца, на которые Михаил Юрьевич едва успел, явилось ему ангельское утешение в образе Варвары Александровны Лопухиной, которая была милым, умным, пылким и добрейшим созданием. Познакомились они через старшую сестру девушки – Марию Александровну, бывшую его домашним учителем; впрочем, существовал ещё один путь к их сближению – её брат Алексей, вместе с которым Лермонтов обучался в университете и дружил.
Варвара Александровна, будучи не столь хороша собою, как, скажем, Наталья Фёдоровна, тем не менее обладала удивительным обаянием и неизменно вызывала в окружающих живейшую симпатию. А Михаил Юрьевич так и вовсе в неё влюбился со всей свойственной ему страстностью и впервые по-настоящему взаимно.
Однако и горячее чувство, испытываемое к девушке, не мешало поэту её вышучивать: "У Вареньки – родинка, Варенька – уродинка". Маленькое тёмное пятнышко над левой бровью ни сколько не портило её миловидного лица, и Лопухина никогда не обижалась на эту рифмованную дразнилку.
Кто знает, повстречайся она Лермонтову прежде Ивановой, может быть, раскрылась бы его душа совсем иною – доброю и светлой стороной? Но и теперь для Михаила Юрьевича оказалась Варвара Александровна истинным утешением, исцелением от недавно постигшей его душевной травмы. И вся семья Лопухиных, весь дом их показался поэту землёй обетованной. А поскольку проживали они на соседних улицах: юноша – на Большой Молчановке, а его друзья – на Малой Молчановке, то и захаживал он с Большой на Малую, почитай, ежедневно. Да и Лопухины, в свою очередь, не обходили его дом стороной.
Преподавание в Московском университете велось неважно. Политические курсы выхолащивались цензурой, а ради них Лермонтов и выбрал юридический факультет, ибо 1830 год – пора его поступления был отмечен вспышками революционного движения в Европе, а в России холерными бунтами, одной из жертв которых в Севастополе оказался брат Елизаветы Алексеевны, генерал-лейтенант Н.А. Столыпин. Хотелось как-то разобраться в происходящем, понять смысл и сущность народных волнений. Однако неспокойное время только усугубило в университете атмосферу несвободы и подобострастного лицемерия перед властями.
Не слишком радовали и словесники. Наиболее блестящий профессор – поэт Мерзляков, снисходительно хваливший стихи Михаила Юрьевича, нередко раздражал юного поэта своими старомодными воззрениями на поэзию. Так, на одной из лекций он раскритиковал стихотворение "Зимний вечер", находя пушкинские уподобления неестественными, – обычное проявление возрастного консерватизма, но Лермонтова такая критика приводила в бешенство.
Император Николай I, ненавидевший Москву как многовековое гнездо гражданской оппозиции российским царям и правительству, а теперь и рассадник революционной заразы, к Московскому университету относился особенно подозрительно. Уже и Александр Полежаев был отдан в солдаты за весьма непристойную поэму "Сашка". Уже и Костенецкий с товарищами поплатились за своё вольнодумство. Дошла очередь до Герцена с Огарёвым… А тут ещё некто Сунгуров попытался организовать тайное общество среди студентов. Не провокатор ли? Последовали аресты, приговоры. Жертвою полицейских преследований мог оказаться и Лермонтов, чьё свободомыслие было сформировано Байроном и Пушкиным, а острословие едва ли не попахивало крамолой.
Михаил Юрьевич решает оставить университет, разумеется, не без обсуждения столь важного вопроса на семейном совете, и в 1832 году, не вернувшись с летних каникул, покидает и Москву, и Вареньку. Для разрыва с девушкой тоже нашлась причина, столь же "разумная", сколь и романтичная. Лермонтов посчитал, что счастье с Лопухиной отнимет его у поэзии, истинная почва которой всегда страдание, и отказался от этого счастья.
Я жить хочу! хочу печали
Любви и счастию назло;
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман;
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?