– Ром, кончай издеваться, – не понимая, серьезно он или нет, попросил я.
– Ром, оставь его, – поднял глаза от какого-то журнала Виталий. -
Ну, не хочет человек…
Удар в дверь заставил нас обернуться. В проеме стоял майор
Коновалов и майор Костин.
– Кофе пьете? – недовольно спросил комбат.
– Балуемся, – спокойно ответил Родионов. – Вам налить, товарищ майор?
– Налей, – согласился Коновалов. – Костин, ты будешь?
– Я домой пойду.
– Какое домой? Ты приказ начштаба слышал? Стенгазеты должны быть!! Полковые. Ты ответственный.
– Чего я их рисовать буду?
– А кто?
– Замполит в отпуске? Значит, Родионов с Сенедой…
– А у нас ватмана нету, – мягко сказал Виталий.
– Как нету?
– Ну, нету. Закончился весь.
– Ты меня подставить хочешь. В ротах смотрели?
– Везде уже смотрели. В полку нету. Ноябрь месяц, товарищ майор.
Весь израсходовали.
– Вот это влипли, – загрустил начштаба батальона. – Егоркин три шкуры спустит.
– А у него тоже нету, – уточнил Роман, наполняя еще две кружки.
– Неужели такая проблема, ватман? – удивился я вслух.
– А ты можешь ватман достать? – поймав мысль, резко повернулся ко мне Костин.
– А чего его доставать-то? У отца на заводе есть конструкторский отдел, не на газетах же они проектируют. Надо только зайти и взять…
– Отец где работает?
– На заводе. Главный инженер. Даст команду и…
– Можешь попросить отца, чтобы прислал? Я тебя в город отпущу позвонить.
– Товарищ майор, – ухватился я за возможность. – Надо самому. Кто же посылать станет? Да и посылка идти сюда будет долго…
– Ладно, подумаем.
– Чего думать? Чего тут думать, Костин? – заговорил комбат. -
Тащи его к начштаба.
– Что, прямо сейчас? Утром, утром, он все равно домой ушел.
– Ну, как знаешь. Приказ был дан тебе, – попытался отмежеваться
Коновалов.
– Пошли, по дороге все обсудим.
И они вышли из канцелярии, так и не выпив кофе.
– Ты думаешь, что у тебя получится попасть домой? – заговорщицки посмотрел на меня Роман. – Надуют ведь.
– Шанс-то есть.
– Да шанс есть всегда, но тут армия, и играют только в одни ворота. Пошли телевизор смотреть. Виталь, бросай это дело, все равно ночью сидеть.
– И то верно, – согласился Сенеда, поднимаясь из-за стола. -
Программа "Время" – святое дело.
Утром я помогал старшине роты. Старший прапорщик Ткачук был грамотным, не очень строгим и знающим свое дело старшиной. Он точно требовал от всех сдавать и получать вещи, пододеяльники и наволочки, выдавал сапоги и пилотки и гонял роту, когда требовалось, так, что со стен штукатурка сыпалась. Его голос всегда отдавал теплотой, но мало кто обращал на это внимание.
– Санек, сходи к начальнику вещевого склада, да возьми с собой двух-трех воинов, пусть белье отнесут.
Солдаты тащили за мной тяжелые пакеты, связанные из простыней с грязным бельем, которое сдавалось после бани.
– Какая рота? – спросил меня солдат, который работал на складе.
– Третья.
– Распишись. Сколько тут.
– Считай.
Правила игры, о которых меня предупредил старшина, надо было выдерживать.
– Пусть твои пересчитают, все равно им делать нечего.
Пока солдаты проверяли дважды подсчитанные в казарме вещи, мы разговаривали. Солдат на вещевом складе было двое. Один из них, широколицый казах, был старшим.
– Болат, ты сколько уже отслужил? – спросил я казаха, который значился год как отслужившим, но выглядел уж очень уверенно.
– Ну, это как посмотреть, – уклончиво ответил он.
– От начала службы смотри, проще будет.
– Какой службы? – подмигнул он мне.
– Болат, ты прямо сказать можешь? Из нас двоих еврей – я.
Среднеазиаты спокойно относились к еврейской национальности. В отличие от других мест, в Азии к евреям относились если не с уважением, то без отрицательных эмоций кухонного антисемитизма, считая таким же национальным меньшинством относительно старших славянских братьев.
– Пошли, – глянул он на перебирающих грязное белье солдат, – чайку попьем.
Чай Болату присылали из дома. Настоящий, крепко заваренный чай из
Средней Азии, к которому у него всегда были сушки или пряники из солдатской чайной, именуемой в солдатской среде "Чепок".
– Я второй раз служу, – озадачил он меня, разливая чай по пиалам.
– Второй? Да такого не бывает.
– Бывает.
– Бардак с документами?
– Нет. Я вернулся домой после службы, а у нас семья большая – пять братьев и две сестры. Старший брат только женился, жена беременная. Куда он пойдет от семьи, которую кормить надо? Вот я и пошел за брата еще раз служить. А мне что? Я одинокий. Вот вернусь, женюсь.
– И надо было это тебе… Я бы не пошел второй раз…
– Это потому, что ты только полгода отслужил. А когда два заканчиваются, то уже знаешь как себя поставить, что делать, как себя вести. И служить не страшно.
– Наверное, ты прав.
– Знаю, что прав, – прищурился Болат. – Не просто же так я на вещсклад попал. – И крикнул в глубь склада:
– Орлы, долго вы там? Поторапливайтесь.
"Орлы" уже закончили и валялись поверх белья. "Солдат спит – служба идет" – вечный закон солдатской службы выполнялся при первой возможности.
Болат отсчитал мне чистые пододеяльники, простыни и прочее. Я расписался в журнале и, хлопнув по рукам, мы расстались.
– Принес? – встретил меня старшина.
– Угу.
– Все в норме? – прищурился прапорщик.
– А как же, – улыбнулся я.
– Тогда у меня к тебе будет задание.- И прапорщик отвел меня в каптерку, выгнав из нее всех остальных.
– Смотри сюда, Ханин. – С этими словами он достал исписанные половинки листов. – В армии существует закон о выплате штрафа за потерянные или испорченные вещи. Сам видишь – кругом бардак, солдаты теряют постоянно, а виноват кто? Старшина. А у меня нет денег расплачиваться за недостачу. Значит, чтобы этого не было, мы собираем объяснительные с тех солдат, которые теряют обмундирование и, не дай бог, вооружение.
– И что с этим делать?
– Я их подаю в приказ, и с них удержат, как положено. За расхлябанность. Твоя задача – собрать с раздолбаев, которые за своими трусами и портянками уследить не могут, такие объяснительные.
Чтобы писали по образцу, а ты мне будешь отчитываться. Усек?
– Усек.
– Ну и славненько. А пока гуляй. Вечером в наряд по роте заступаешь.
До наряда дело не дошло. После обеда в роту буквально влетел Костин.
– Ты тут? Молодец. Пошли. Быстро.
Мы вышли из казармы и быстрым шагом пошли по направлению к штабу полка. Майору все отдавали честь. Я с запозданием поднимал руку к пилотке, семеня за начштабом, отчего чувствовал себя почти командиром роты. Костин, думая о чем-то своем, почти бежал в штаб так, что я еле поспевал за ним.
– Давай, давай, не отставай, – подгонял он меня, не поворачивая головы.
Мы вошли в здание штаба полка, поднялись на второй этаж, и
Костин, предварительно стукнув в уже известную мне дверь, поинтересовался:
– Разрешите войти, товарищ майор?
– Входи.
Мы вошли в кабинет майора Егоркина. Перед майором стояла большая банка с карандашами, которые он правил острым выкидным ножом.
– Значит можешь ватман достать? – перешел с места в карьер начштаба.
– Могу, – подтвердил я.
– А сколько можешь? – дал наводящий вопрос майор.
– А сколько нужно? – по-одесски ответил я вопросом на вопрос.
– Чем больше – тем лучше, – не отступал начштаба.
– Десять листов.
– Тридцать.
– Больше двадцати просто не увезу.
– А прислать не могут? – начал майор.
– Товарищ майор. Надо приехать, с отцом поговорить, он должен в отдел спуститься, – сделал я ударение на последнем слове.
– И сколько тебе для этого надо?
– Пять дней.
– Обалдел? Три.
– Да у меня день дороги туда, день обратно. А родителей поглядеть? А невесту?
– У тебя и невеста есть? Ладно. Даю четыре дня и, чтобы, "как штык".
– Четыре дня и увольнительную в город на сегодня, – торговался я.
– А увольнительная тебе зачем? – опешил Егоркин моей наглости.
– Я тогда смогу сейчас выйти в город. Командировочное нужно с завтрашнего дня. Я сяду сегодня на поезд, а завтра, когда приеду, у меня уже будет действовать командировочное…
– Вот все продумал, – цокнул языком начштаба. – Поезд во сколько?
– Через полтора часа.
– Успеешь?
– Постараюсь.
– Майор, – посмотрел на Костина Егоркин. – Прикажи старшине его собрать и проверить, я дам команду выписать ему срочно документы. Но отпуск я тебе дать не могу, только "по семейным обстоятельствам", – добавил он мне.
Такие мелочи меня не интересовали. В мыслях я уже мчался домой.
Через пятьдесят минут я стоял у окошка воинских касс, пытаясь убедить сидящего за грязным стеклом с дырочками, уставшего от просьб капитана дать мне возможность купить билет. Капитан отсылал меня в обычные кассы, показывая на часы. В беготне между кассами подошел поезд, и капитан, вышедший из своей будки, толкнул меня в сторону выхода на перрон:
– Беги к начальнику поезда, плачь, что мама больная, что бабушка умирает, что угодно, чтобы только посадил.
Поезд Горький – Ленинград был переполнен, и начальник поезда категорически отказывался брать кого бы то ни было из стоящих на вокзале. Я врал напропалую, и имеющий власть человек в фуражке смилостивился: меня посадили в поезд с соответствующими указаниями проводнице. Следом за мной стоял курсант военного училища, к которому прижималась зареванная блондинка в коротком пальтишке, несмотря на уже холодный ноябрь, и кричал:
– Я тоже солдат, я курсант, если я не вернусь, то меня выгонят из училища. Я же тоже солдат, Родину защищаю.
– Лезь, – быстро бросил начальник поезда.
Курсант вскочил в вагон. Блондинка висела у него на руке.
– А ее ты куда тащишь? – рявкнул начальник поезда.
– Жена…
– Завтрашним приедет! – отрезал начальник в фуражке и стал опускать мосток.
Мы оплатили проезд плацкартом, и начальник поезда сдал нас с рук на руки одной из проводниц. Женщина лет сорока кудахтала вокруг нас, сетуя, что у нее совсем нет свободных мест в плацкарте.
– Я вас на третьи полки положу, – причитала она. – Жестковато будет, но да вам не привыкать, солдатики.
Курсант, как только сел в открытое купе, тут же начал шутить, задевать девчонок, которые ехали в двух соседних отсеках. Они отвечали взаимностью, смеясь, строили глазки. Не трогал он только серьезную черноволосую девушку, которая, скромно сидя в углу около окна, читала книгу. Весь ее вид показывал, что она не опуститься до дорожного юмора тем более с курсантом. Уже забираясь на полку, я заметил, как курсант подошел к черноволосой, стоявшей в очереди в уборную вагона перед сном.
Проснулся я во втором часу ночи. Жесткая и узкая полка давила.
Подняв голову, я увидел, что внизу на первой полке лежала черноволосая девушка, раскинув волосы по подушке, а на ней методично двигался курсант.
– Ой, – вскрикнула она, заметив мою сонную физиономию.
– Тебе чего? – повернул голову замерший курсант.
– Времени сколько?
– Скоро два, – ответил он, остановившись и взглянув на часы.
– Ааа…- протянул я, падая головой на сложенную под голову шинель.
Снова я проснулся уже оттого, что кто-то толкал меня в бок.
– Солдатик, солдатик, вставай, – говорил тихий женский голос.
Я поднялся на локтях, чуть не стукнувшись головой о низкий потолок. Стоя на нижней полке туфлями на невысоком каблуке и рискуя свалиться на лежащего человека, меня дергала за рукав проводница.
Курсант помещался рядом с черноволосой, закинув руку ей за голову, и чего-то увлеченно рассказывал. На девушке был надет неплотно запахнутый халат, из которого была видна девичья грудь. Заметив мой взгляд, она сразу запахнула халат и повернулась к курсанту:
– Ну-ну… что ты рассказывал?
– Солдатик, иди ко мне в купе, – позвала проводница, стараясь не поворачиваться лицом к молодой паре.
– Зачем?
– Не бойся, иди…
Я спрыгнул вниз. Глянул на лежащую парочку, на полностью спящий вагон, которому не было дела до происходящего в купе, сунул ноги в армейские ботинки и, не завязывая шнурки, пошел за проводницей.
– Иди, не бойся, – подбадривала она меня. – У меня сын, как ты.
Тоже сейчас служит. Мне дежурить до утра. А ты поспи. Койка, правда, коротковата, но все-таки лучше, чем на третьей полке в духоте.
Армейская привычка засыпать в любом месте уже укоренилась во мне, и я тут же забылся на мягкой подушке проводницы.
Проснулся я в шесть утра. Сон как рукой сняло. Меня никто не торопил, но я как по команде, оделся, помылся и сел на свободное место смотреть в окно, за которым пробегали дома, поселки, леса, поля Ленинградской области, когда меня хлопнул по плечу курсант:
– Чего не спится, боец?
– Привычка. Как подружка? – вспомнил я увиденное ночью.
– Умаялась, спит, – ухмыльнулся он.
– А та, что тебя провожала?
– Хорошая девушка, подруга моя…
– Ты же говорил, что жена?
– У меня и в Ленинграде тоже есть "жена", – захохотал он. -
Чудной ты.
Проводница, одетая в свежую белую рубашку и форменную синюю юбку, принесла чаю и попросила собрать постели всех, кто встал.
В благодарность за ее заботу, я начал помогать собирать одеяла и простыни. Черноволосая спала.
– Не буди ее, – сказала мне одна из девушек в купе, заговорщицки приподняв бровь.
– Почему?
– Она полночи не спала, – скромно потупила взгляд девушка, как будто это была она сама. – Дай ей отдохнуть.
Я наивно полагал, что только мне довелось стать случайным свидетелем дорожной любви, но в спящем вагоне оказалось немало видящих глаз.
Черноволосая проснулась, встала, вышла умываться. Через несколько минут, уже накрашенная и с убранными волосами, она сидела в углу, продолжая читать книгу. Курсант как вечером балагурил, даже не обращая на нее внимания. Только один раз, когда кому-то понадобилось достать сумку из багажника под нижней полкой, черноволосая скромно подняла глаза:
– Юра, встань пожалуйста, девушке достать что-то надо.
Больше ни я, ни кто другой не слышали от нее ни единого слова до самого Ленинграда. Она вела себя так же, как в момент нашей посадки в вагон, чопорно и высокомерно.
Поезд бежал по московской ветке, и я угадывал названия станций.
Московский вокзал был все ближе и ближе. Я достал военный билет с отпускным, и вдруг обнаружил, что оно выписано так, как положено было – по военному билету. Красивым почерком профессионального писаря в нем значилось: младший сержант Ханин и инициалы. Писарь не создал нестыковку в документах, чем создал мне сложность. Я был все так же с погонами рядового. "Если нарвусь на патруль – объяснить ничего не смогу, – подумал я. – Чего делать?".
– О чем задумался, воин? – подтянутый курсант стоял передо мной в шинели и с дипломатом в руке.
– Лычек у меня нету, а по всем документам я младший сержант.
– Не боись. Иди за мной. Если патруль появится, то они сначала на меня кинуться.
Я не стал с ним спорить и, понадеявшись на судьбу, шел аккуратно за ним и… очередной женой курсанта, которая встречала его с цветами на перроне. Черноволосая обогнула их, даже не повернув головы в сторону курсанта, и вдруг бросилась на шею идущему навстречу высокому парню с букетом роз. Парень перехватил сумку из руки девушки, они расцеловались и, обнявшись, пошли к стоянкам такси.
Проскочив в метро и выйдя через пару остановок, я пробежал мимо, очередного занятого кем-то, военного патруля и, поднажав, меньше чем через десять минут был дома.
Теперь можно было переодеться в гражданское и не бояться, что патруль пристанет с проверкой документов. Достав из ящика стола удостоверение внештатника ОБХСС на случай проверок, я позвонил
Катерине:
– Привет, я в Ленинграде.
– Шутишь?
– Отпустили на четыре дня.
– Я хотела ехать в детскую комнату милиции. Давай я через три часа к тебе приеду?
– Договорились. Я буду дома.
Я не поехал на завод к отцу выпрашивать ватман, он продавался в любом писчебумажном магазине. Взяв в ящике у родителей деньги, я поехал по магазинам.
В Ленинградском военторге ленточек на погоны не оказалось. Всегда были, а тут, как назло, закончились. Предложение "зайти через недельку" пришлось отмести, как непригодное, и поехать за ватманом.
Двадцать листов оказались совсем не маленьким весом. А если еще учесть, что не существует нужной упаковки для такого количества бумаги, то можно представить мою радость, с которой я тащил этот ватман домой.
Но я был вознагражден. Около дома меня уже ждала Катерина. Два часа мы предавались любовным утехам, и казалось, что это никогда не прекратиться и не надо будет видеть лица отцов-командиров, сержантов из глубинки или товарищей из братских республик. Были только потолок, стены, кровать и любовь к стройной, прекрасной и желанной женщине. Мы клялись друг другу в вечной любви, рассказывали смешные истории, произошедшие с нами за период, пока мы не виделись, и не заметили, как щелкнул ключ во входной двери.
– Дверь, – встрепенулась Катерина.
– Наверное, мама пришли, – вскочил я с кровати.
Я быстро, как учили в армии, оделся и вышел в коридор.
– Сынка, – ткнулась мне в грудь мама, когда я быстрым шагом пересек длинный коридор квартиры дома застройки времен Петра
Первого, и заплакала.
– Ма, мама, – я ее гладил по голове. – Ты чего? Все нормально.
Меня не несколько дней отпустили.
– А Катерина уже здесь? – посмотрела мама на весящий плащ.
– Здесь, здесь.
Это не вызвало большой радости на ее лице, но она мудро, по-матерински промолчала.
Домой я вернулся поздно ночью, когда все уже спали. Весь следующий день я провел в походах по местам студенчества и оперотрядничества, повидав друзей и знакомых. Все радовались моему появлению, жали руки, хлопали по спине и спрашивали, как дела.
– Клим, а что у тебя с армией?
– Закосил.
– Как закосил?
– Меня послали на какую-то проверку, и я уснул во время замеров.
В общем, мне должны утвердить 7бэ.
– Так ты псих?
– Ага, – и лицо Клима растянулось в обычной для него улыбке от уха до уха.
Мы смеялись, я обнимал Катерину, которая не отходила от меня ни на шаг. Домой я снова попал только к ужину. Проголодавшись я накинулся на еду.
– Ты свою фотографию на стене видел? – спросила мама, когда я уплетал домашние котлеты, поджаренные на настоящем масле.
– Та, что в форме? Да. Краски они пожалели, когда печатали…
– Очень уж ты себя любишь?
– Почему?
– Пятнадцать рублей!!! Ты ненормальный? Ты решил, что мне не хватит твоих черно-белых фотографий?