2
Сколько прошло времени, трудно сказать. "Кобург" успел приткнуться к пристани Косари, постоять полчаса и двинуться дальше. Пассажир или проспал это событие, или не обратил на него внимания. Когда он открыл глаза, все так же плескалась вода и поскрипывали на проволоке кольца занавески. На потолке змеились длинные живые блики: значит, облака поредели. Блики были неяркие, желтые, - видимо, вечерело.
С верхней полки спустилась и закачалась нога в полинялом голубом носке. На пятке была дырка размером с копейку, а к середине ступни прилип расплющенный высохший паук.
- Выспался? - спросил у ноги Пассажир.
Нога исчезла, с края свесилась голова с темными нестрижеными прядями.
- Ага… Это вы меня укрыли?
- Естественно… Комары зудят, вот и укрыл.
Мальчик почему-то вздохнул:
- Меня комары не трогают… Хотя если сплю, то, наверно, могут… - Он опустил куртку. - Спасибо.
- Если не трудно, повесь у двери.
- Ага… Спасибо, - снова сказал мальчик и прыгнул вниз.
Вернувшись от вешалки, он боком устроился в кресле, перекинул ноги через подлокотник. Поболтал ими.
- Можно посмотреть журнал?
- Да ради бога…
Мальчик полистал "Огонек", но почти сразу отложил. Поскучнел и стал смотреть в окно.
- Неприятности? - вдруг тихо сказал Пассажир.
Мальчик не удивился. И не оглянулся. Так же тихо спросил:
- Почему вы решили?
Пассажир не то усмехнулся, не то вздохнул. Объяснил:
- Я такую примету знаю с детства: если паука раздавишь, обязательно что-то нехорошее случится. А у тебя паук на носке.
Мальчик быстро подтянул ногу и с минуту сидел в позе известной итальянской скульптуры. Называется "Мальчик, вытаскивающий занозу". Разглядывал ступню. Взял останки паука за лапку, отнес к окну, дунул.
- Нет, он уже дохлый был, когда я наступил… Это я в чулане веревку искал… разутый, чтобы не топать зря… На живого зачем наступать?
- Но если случайно…
- И случайно не наступлю. Потому что чувствую.
Мальчик вернулся в кресло, забрался с ногами. Встретился с Пассажиром взглядом и поморщился. Взялся за нижнюю губу.
- У тебя что-то болит?
- Не… По-моему, это у вас болит, - нерешительно сказал мальчик. - Только не пойму что. Будто везде…
- А! Ты угадал… - Длинное тело Пассажира болезненно шевельнулось. - Эта штука называется остеохондроз. Не слыхал?
Мальчик свел брови и качнул головой.
- Между позвонками нарастают хрящи и зажимают нервы. И боль отдает в самые неожиданные места, от пяток до мозжечка… Потому как старость, дорогой мой…
Все так же, со сведенными бровями и держась за губу, мальчик проговорил:
- Если позвоночник, то главная боль в спине… Да?
- Ох… пожалуй…
- Тогда… я, наверно, могу…
- Что? - Пассажир приподнял голову. - Что ты можешь, дружок?
- Ну… полечить, если вы хотите. Я немного умею…
- Неужели?
- Ага… Я уже так делал. С одним человеком. И получалось… Только вам надо вверх спиной лечь.
- Гм, это задача… Впрочем, попробую… А что ты предлагаешь? Массаж? - Пассажир глянул на худые мальчишкины руки.
- Да не-е… - Мальчик спустил с кресла ноги, - Я не буду касаться. Или чуть-чуть. Вы не бойтесь…
Пассажир коротко, с прикашливанием засмеялся и стал переворачиваться на живот.
- Уверяю, что не боюсь. Хуже не будет…
Мальчик принес к постели стул. Сел задом наперед, грудью навалился на спинку. Втянул и закусил губу. Худая спина Пассажира закаменела под синей с белыми полосками рубашкой.
- Вы не напрягайтесь так, - осторожно попросил мальчик. - Не натягивайте… все жилки.
- Ох, ладно… - Спина обмякла, даже подтяжки ослабли.
Мальчик сощурился, протянул руки, ладонями провел вдоль спины. Шепотом сказал:
- Ой-ей…
- Что? - выдохнул в подушку пассажир.
- Сколько всего у вас… Ну, от которого боль…
- Да? Уже во всем разобрались, уважаемый доктор?
- А вы не дразнитесь, - строго сказал мальчик.
- Ох, извини. Молчу.
- Не, молчать не надо. Лучше про что-нибудь разговаривайте. - Ладони мальчика то замирали, то плавали над синей рубашкой.
- Но я, право, не знаю… Видишь ли, я как-то не имею опыта бесед в… таких ситуациях.
- Значит, сильно болит? - Мальчик говорил с некоторым напряжением. Он грудью сильно налегал на спинку стула.
- Болит? М-м… пожалуй, меньше. Ты не беспокойся, я привык терпеть. В жизни всякое бывало…
- На войне?
- И на войне, и после…
- А вы кто? Ну, профессия у вас какая?
- Профессии были разные. Последняя - совсем не романтическая. Ревизор в системе "Плодовощторга"… Но это так, мимикрия.
- Что? - удивился мальчик.
- Маска для души… В душе человек далеко не всегда тот, кто он в жизни. Впрочем, тебя это не должно волновать.
- Ну почему же? - уклончиво сказал мальчик. И другим голосом, оживленней, спросил: - А вы до какой пристани плывете?
- Сейчас, этим рейсом? До Якорного Поля.
- Даже и не слышал про такую… Это поселок?
- Это заповедник. Там у меня… друг юности.
- А далеко это Поле?
- Ну… после Краснодольска.
- У-у… Я раньше сойду, в Жуково. А оттуда - в Черемховск.
- И к кому же ты туда направляешься?
- Домой.
- А та… дама, которая тебя провожала? Родственница?
- Не-е… Знакомая отца. Вернее, его мамы, бабушки моей.
- Понятно…
Мальчик, двигая ладонями, вздохнул:
- Нет, вам, наверно, непонятно, почему мы так с ней расстались.
- Признаться, да… Но любопытствовать не смею. Чужие секреты…
- Да никакие не секреты. Просто у меня лопнуло терпение… Я у нее жил две недели, меня папа туда устроил. Ну, вроде как погостить и заодно немецким позаниматься. У меня с языком никак не ладится. В этом году в шестом классе экзамены по иностранному языку сделали, дак я еле выплыл…
- О.., ты, значит, шестой класс закончил? Солидно.
- Ага. Я только ростом не очень, а вообще мне уже скоро тринадцать.
- Как и ему…
- Кому?
- Что?.. Ох, это я так, отвлекся… Ну и как ты жил в Лисьих Норах?
- По-всякому жил. Анна Яковлевна эта… Ну, она со своим характером. Вся такая, будто из прошлого века. И с меня стала требовать, чтоб всегда поглаженный, причесанный… Вставать по часам, ложиться по часам. С десяти до одиннадцати, каждый день, зубрежка немецкая… И всегда "извините" и "пожалуйста"… И вилкой не брякать… о старинные тарелки…
- Просто как Гек Финн и вдова Дуглас, - вздохнул Пассажир. - Помнишь?
- Ага… Ну, нет. Наверно, все-таки не совсем так, я зря наговаривать не хочу. Она ведь, в общем-то, неплохая, наверно… С ней иногда интересно было, она про прежние времена много рассказывала… И по немецкому меня подтянула.
- А из-за чего же конфликт?
- Да так, накопилось… Сперва мне вовсе и не трудно было, я к ее режиму быстро приспособился. Ну, не то чтобы по правде стал таким… совсем уж воспитанным, а просто сказал себе: "Терпи, так надо". Помните, вы про маску говорили?
- Да-да… Значит, ты принял правила игры?
- Ага! Вот именно, будто играть стал! И даже интересно сделалось… Да там и хорошего было много! Книг у нее полным-полно, журналов старых про путешествия… И я же не все время с ней дома сидел. А Лисьи Норы - юродок интересный, мы там с ребятами везде лазили, исследовали. И всякие игры устраивали.
- Любопытно. И какие же игры у… нынешнего поколения?
- Ну, например, мы акваплан сделали. Знаете?
- М-м…
- Большой кусок фанеры с веревкой. Он к моторке цепляется на буксир… У одного мальчишки есть старший брат, у него моторная лодка. Ну вот, на фанеру встанешь, за веревку держишься, будто за вожжи, и моторка тебя тащит. Быстро так, будто летишь над водой.
- Как на водных лыжах?
- Ага. Только это проще. Можно почти без тренировки, это даже у самых маленьких получалось… И здорово так!.. Ну вот, из-за этого акваплана я с ней и поругался.
- Не разрешала кататься?
- Да не в том дело. Я с ее часами в воду булькнулся… У меня часов нету, она мне дала свои старые. Чтобы я к обеду в точности приходил. А я же их на руке носить не буду: дамские. Вот в кармане и таскал. И забыл выложить на берегу…
- Так ты что же, одетый на этом акваплане ездил?
- А чего такого? Только босиком… По ногам брызжет, а выше колена и не замочишься. Мы с отмели стартовали и туда же обратно приплывали. Кто научился, тот никогда не свалится…
- Однако же булькнулся.
- Потому что мотор заглох! Это первый раз случилось, никто даже не ожидал… Ну и ладно бы, самому-то высохнуть не долго. Да только часы остановились наглухо: вода в них попала. Ну и началось: "Ах, какой ужас! Ты не только часы испортил, но и сам мог утонуть". И еще: "Аккуратный и собранный человек не позволит себе попадать в такие ситуации…" Я не удержался. "Знаете, - говорю, - как надоело быть аккуратным и собранным! Вы меня будто канарейку в клетке воспитываете…" Она, конечно: "Как ты можешь так говорить! Я за тебя волнуюсь…" - Мальчик посопел и сильно заскрипел стулом. - Ну, тут я и сказал: "Вы не за меня, а за часы волнуетесь. Вы не бойтесь, папа заплатит за ремонт…" Может, я зря такое брякнул, да назад не проглотишь… Она села, помолчала так выразительно и говорит: "Такого я, признаться, от тебя не ожидала… Ты, конечно, мальчишка, но и мальчишкам не все позволено…" А потом: "Одно из двух: или ты немедленно и как следует извинишься, или мне остается проводить тебя на вокзал…" А чего я буду извиняться, если я правду сказал…
Пассажир с осторожным интересом спросил:
- А признайся, голубчик: ты уверен, что сказал ей правду?
- Ну… насчет часов я, наверно, зря. А насчет канарейки… Да и вообще… Так обидно сделалось. Как тут извиняться?.. Она губы поджала и давай звонить на вокзал, про расписание. А тот поезд, который нужен, уже ушел. С автостанции сказали, что билетов на автобус нет. Тогда она на пристань позвонила, а тут этот "Кобург". Она говорит: "Я иду за билетом, а ты уложи чемодан и ступай за мной…" А я сумку только взял с книжкой, а чемодан не стал собирать. Пускай, назло ей, останется…
- А может, решил, что она еще передумает?
- Вот уж нет… - Мальчик взялся за спинку стула и утомленно откинулся назад. - Такие, как Анна Яковлевна, ничего не передумывают… А я тоже… А спина у вас, по-моему, уже не болит. Да?
- Что? - Пассажир приподнялся на локтях. - Не может быть… В самом деле… - Он осторожно пошевелил поясницей.
Мальчик улыбнулся и согнутым локтем провел по лбу.
- Сейчас болеть не будет. По крайней мере, до утра… Я вас нарочно разговором отвлек, чтобы легче было боль убрать.
- Ох, спасибо… Как же это у тебя получается?
- Получается… иногда. - Мальчик встал и серьезно сказал: - Только потом все тело гудит и есть ужасно хочется.
Мыс город
В конце короткого коридора была буфетная дверь. За дверью оказались три липких столика (за ними никого не было) и прилавок с хмурой полной теткой в кокетливой кружевной наколке.
Мальчик взял у буфетчицы две котлеты и стакан теплого чая. Разменял хрустящую трешку - свой дорожный запас. Буфетчица сказала, что рублей нет, и дала сдачу одинаковыми монетками по пятнадцать копеек.
Гарнир из вареных макарон отдавал тухлым, но котлеты все же пахли котлетами, и мальчик сжевал их, помазав горчицей. Проглотил чай. К тарелке с хлебом нахально шел крупный рыжий таракан. Мальчик повернул к нему, словно зеркальце, прямую ладонь. Таракан попятился, встал на задние лапы, ощетинил усы, кинулся на край стола и спрыгнул.
- То-то же, - сказал мальчик. И ушел на корму.
Здесь под косо подвешенной лодкой расположился небольшой студенческий табор. Кто-то спал, привалившись к рюкзаку, кто-то тихо разговаривал и смеялся. Похожий на цыгана парень сидел на стопке рыжих спасательных жилетов и трогал струны гитары. Мальчик встал у перил с проволочной сеткой, поразглядывал стройотрядовцев и стал смотреть на реку.
Небо совсем очистилось. Солнце уже пряталось за кромку леса на высоком берегу и лишь изредка стреляло красноватыми лучами из-за верхушек елей. Другой берег, низкий, луговой, был покрыт оранжевым светом. На нем хорошо были видны деревни с почерневшими рублеными избами и деревянными церквушками, которые еще не разобрали и не свезли в заповедники.
Потом выплыло из-за поворота село. Уже не с одной, а с несколькими церквами. Главная была каменная, белая и ярко светилась под наклонными лучами. Золотисто-зеленый берег, желтый плес, темные и светлые колокольни, купола, маковки…
- Ну прямо Углич, что на Волге, - сказал кто-то среди студентов.
- А и так почти Углич - Уголичи-Северские. Давний оплот здешних староверов. Даже цари ничего не могли поделать…
- Этакая Русь рядом с Западом…
- История, чего ж тут…
Девушка в синей аэрофлотовской пилотке подняла от рюкзака голову и спросила гитариста:
- Миша, а ты песню про Углич помнишь?
Тот прихлопнул струны.
- Ту, что Димка Ярцев сочинил? А как же! Мы ее и там… помнили. Правда, комацдиры косились: не в жилу, мол. Но все равно…
- Эх, Димка, Димка… - сказали за грудой рюкзаков. - Главное, перед самым дембелем…
Гитарист переливчато перебрал струны, откинул волосы, посмотрел на Уголичи-Северские… Голос у него оказался высокий, почти как у девушки.
Раскалил закат на небе угли
И с размаха на реку обрушил.
И глядится в воду древний Углич
С темно-красной церковью-игрушкой…
Парни и девушки начали подвигаться к певцу, окружили. Мальчик его уже не видел. Но голос звенел.
…А игра была - не на свирели,
У крыльца толпой бояре стали.
"Покажи, царевич, Ожерелье…"
И по горлу - с маху - острой сталью…Вот и все. Легенда или сказка…
От заката взгляды поднимите:
Виден в небе храм в багровой краске
Жил да был на свете мальчик Митя…
Мальчик вспрыгнул на планшир, ухватился за трубчатую стойку фонаря. За головами и спинами опять увидел гитариста. Тот наклонился над струнами, голос у него как бы потемнел:
Жил да был… Над Волгою затишье.
Не спеша звезда в закат упала…
И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:
А за что во все века мальчишек -
Топорами, пулями, напалмом?!
Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:
Тонкий крест стоит под облаками,
Высоко стоит над светом белым.
Словно сам господь развел руками,
Говоря: "А что я мог поделать?"
Тихо стало, и в плеске забортной воды, в бледнеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо "Кобурга", который к этой пристани почему-то не причаливал…
Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел на середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая - от скамьи до бортового поручня не больше метра.
Прошел пассажирский помощник. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно:
- Один, значит, едешь? Гляди не балуйся.
Мальчик обнял колени, ткнулся в них подбородком.
За высоким кожухом вертелось и расталкивало воду гребное колесо. Сквозь этот шум слышен был миролюбивый звон комаров.
Вверху на мостике сказали:
- Иван, флаг сыми! Видишь, солнце ушло.
Оранжевый свет угас, небо стало зеленоватым. Мальчик знал, что потемнеет оно не скоро. Время белых ночей давно кончилось, но до осеннего равноденствия было еще далеко, и над здешним речным и лесным краем подолгу стояли белесые сумерки.
Появился на палубе Пассажир. Присел на край скамьи. Помолчал. Сказал неловко, но бодро:
- Да, голубчик, ты меня прямо воскресил.
- Вот и хорошо, - вздохнул мальчик. Не обернулся, смотрел, как наплывает высокий и почти черный мыс.
Это был крутой полукруглый холм. Лесистый, сумрачный. С обрывистым выступом над водой. Выступ напоминал забрало рыцарского, колючим гребешком украшенного шлема. Кромка "забрала" была без леса - ломаный гранитный край с редкими деревцами. От него до воды метров сто, наверно.
И вот эта махина двигалась на пароход. Видимо, фарватер проходил недалеко от обрыва. Там ярко горела красная капля бакена, отражалась дрожащей стрункой.
Пассажир спросил:
- Спать не собираешься?
- Рано еще. Да и днем выспался.
- Это верно. Я тоже подремал… Все как и должно быть.
- Что должно быть? - отозвался мальчик. Без особого, впрочем, любопытства.
- Это я так… Извини, я хочу спросить… Допускаю, что выгляжу назойливым, но все-таки… Мне кажется, что тебя что-то беспокоит. Грызет, как иногда выражаются… Не могу ли я помочь?
Мальчик не удивился. Сказал, все так же глядя на мыс:
- Но меня ничто не грызет… Думаете, будто я боюсь, что дома попадет? Ничуть.
- Нет, я не про это… А может быть, тебе просто зябко? Возьми мою куртку.
- Не… мне тепло. Если надо, у меня безрукавка в сумке есть… Из козьей шерсти, домашняя вязка.
- А, это хорошо… Мама, наверно, вязала?
- Нет, не мама… Смотрите, там кто-то стоит!
Мыс придвинулся почти вплотную, обрыв нависал над пароходом. Кромка "рыцарского забрала" скрыла за собой лесистую вершину холма. Черный неровный край рисовался на светлом небе, над ним висела голубая несмелая звездочка. А левее звездочки виден был неподвижный силуэт. Маленькая, тонкая фигурка со склоненной головой и опущенными руками.
Конечно, ничего особенного в этом не было. Мало ли туристов на здешних берегах! Какой-нибудь пацаненок улизнул из палатки и глядит с высоты на окрестности…
Но беспричинная тревога толкнула мальчика - так же как во время песни об Угличе. Он крепче охватил колени и прижался теменем к дрожащей стенке каютной рубки.
- Стоит… - с непонятной интонацией отозвался Пассажир. Он тоже смотрел, запрокинув лицо. - Стоит. Да…
Звездочка прошла за плечами мальчишки на обрыве. Силуэт шевельнулся. В это время заскрипели доски расшатанной палубы. С носа шла переваливаясь буфетчица. Пассажир подвинул ноги под скамью, а сам все смотрел вверх. Буфетчица прошла, и от ее передника пахнуло макаронным гарниром. Мальчик придержал дыхание. В эту секунду на досках звякнуло. Денежка! Светлое небо отразилось в белом кружочке. Пассажир быстро повернулся к мальчику. Тот сбросил со скамейки ноги, нагнулся.
Однако проворнее всех оказалась буфетчица. Неожиданно легко обернулась, присела, накрыла монетку ладонью.
- Это моя!
- Почему вы решили, что ваша? - с непонятной злостью сказал Пассажир.
- А чья еще? - Буфетчица сжала находку в кулаке, встала. - Карман-то дырявый на фартуке, всю мелочь растрясла. Ох ты, пропади оно все пропадом… - И пошла прочь походкой вороватой утки.
- Вот ведь с… сытая жадюга, - с болезненной досадой произнес Пассажир.
Мальчик отвернулся. Всегда неловко, если в симпатичном человеке открывается неприятная черта. Пассажир, кажется, смутился. Закашлял.
- Наверно, она правда из кармана денежку выронила, - скованно сказал мальчик.