- Анюня, я тебя пока не спрашиваю, - строго сказал Людвиг Иванович. А про себя с грустью отметил, что это, видимо, еще один случай присвоения Фимкой чужих вещей, и, очень возможно, с помощью Нюни.
На средней полке в шкафу были свалены кукольная посуда и множество эмалированных кружек, пожженных и потравленных кислотой, а также пузырек из-под духов "Гвоздика".
- Чья посуда? - спросил Людвиг Иванович строго.
- Это я давало Фиме, - ответила, не поднимая глаз, Нюня.
- Зачем?
- Ему нужно было.
- А для чего, как ты думаешь? Только, Анюня, не лги, а то мы можем так и не найти Фиму.
Девочка стала багровая и вся вспотела, но все-таки сказала, так тихо, что трудно было расслышать:
- Не знаю.
- Я не слышу, Анюня. Что?
- Я не знаю, - сказала Нюня громче, и в глазах, которые она подняла на Людвига Ивановича, блеснули слезы - не то упрямства, не то обиды и волнения.
- А духи "Гвоздика", Оля, твои?
- Нет.
- Нычихины, - буркнула бабушка Тихая. - А то еще цветы у соседев срезал.
- Без спросу?
- Поначалу-то спрашивал, да так умильно, оне и растаяли. А потом, глядь, уже и на базар нести нечего. Крику-то было!
- Что за цветы?
- А гвоздика ж. У Нычихи - очки, у мене и соседев - цветы, у Нюньки посуду. У собственной матки ружжо утянул. Связался с шайкой, вот чего я скажу!
- Неправда, он не воровал! Вы… вы обманываете! - крикнула Нюня.
- Ну-ну, спокойно, - сказал, все больше хмурясь, Людвиг Иванович. - О воровстве нет пока и речи…
И трехцветного фонарика, тоже подаренного Фимке Людвигом Ивановичем, нигде в комнате не было. "Продал или взял в путешествие?" - думал Людвиг Иванович.
Очень тщательно осмотрел этажерку с книгами: "Жизнь животных", "Все о мышах", "В мире насекомых", "Чувства животных и человека", "Мой веселый трубачик". Книги о спелеологах - разведчиках подземных пещер, книги по химии и биологии. Людвиг Иванович каждую перелистал, но, кроме многочисленных закладок и отчеркнутых абзацев и фраз, ничего не нашел.
Оставалась еще решетка на окне. Ее-то и осмотрел тщательнее всего следователь. Но решетка сидела в пазах стены намертво, и не было никаких признаков, которые указывали бы, что ее кто-то расшатывал, подпиливал или вынимал звенья.
Людвиг Иванович простучал стены и потолок и пядь за пядью осмотрел пол. Дом, конечно, был старый, но никаких тайников, отодвигаемых половиц или скрытого подпола обнаружено не было.
В ящике стола следователь нашел маленькие аптекарские весы, много облаток от лекарств, пустые спичечные коробки, чистые тетради с выдранными листами, фанеру от посылочных ящиков, пенопласт и много других вещей, которые пока ни о чем ему не говорили.
Ползая по полу и подбирая где обрывки шпагата, где волосок или клочок бумажки, он вытащил из-под шкафа кусок тетрадного листа, на котором было написано всего три слога:
Ма не бе
Хвостик последней буквы "е" разъехался сантиметров на десять, словно, когда Фимка писал, кто-то у него выхватил лист, так что перо проехало наискосок. Что могли означать эти три слога? "Ма, не беспокойся", или "Ма, не бери", или "Ма, не бегай", или еще что-нибудь? И когда это было написано? Сегодня или давно? И почему оказалось под шкафом? Заметён ли был листок туда нерадивым подметальщиком или его сдуло со стола сквозняком?
Людвиг Иванович бережно положил и этот листок в специальную коробку для экспертизы.
К этому времени прибыла и служебная собака. Ей дали понюхать Фимкины тапочки; собака повертелась, бросилась из дому, но, покрутившись в саду и у туалета, вернулась обратно в Фимкину комнату. Здесь она еще несколько раз понюхала половицы, чихнула и села, глядя на своего командира спокойно, с выражением исполненного долга. Ее попробовали подвести к окну, к решетке, но собака, обнюхав ее, небрежно отвернулась, как бы говоря: "Ничего интересного, ложный путь".
Людвиг Иванович вздохнул и, отпустив милиционера с собакой, принялся за опрос соседей.
Глава 5
Показания Матильды Васильевны
Бабоныко сразу же заявила:
- Фимочка был на редкость редкий мальчик. Видимо, поэтому его и выкрали!
Матильда Васильевна смотрела на Людвига Ивановича с живейшим любопытством. На странные ее зеленовато-оранжевые кудерьки была наброшена черная кружевная, с бурыми нитками, косынка.
- Как же его, по-вашему, могли выкрасть?
- А в эту… - небрежно махнула Матильда Васильевна на зарешеченное окно.
Людвиг Иванович с недоверием покачал головой и задал следующий вопрос:
- Расскажите, пожалуйста, пока без собственных предположений, что вы знаете о событиях сегодняшнего утра. Вы понимаете, о каких событиях я говорю?
- Безусловно! Итак, сегодняшнее утро… Нынче утром я была в своем простеньком синем халате с шелковыми отворотами… К сожалению, я была непричесана, так сказать, извините меня за неприятные подробности, в… ну, скажем прямо, в… да, в бигуди.
- Матильда Васильевна, я бы…
- Да-да, я вас понимаю! Поверьте мне, я тоже привыкла следить за собой, но парикмахерская так далеко от нас, а в домашних условиях волосы на бигуди сохнут по пять-шесть часов!
- Минуточку, Матильда Васильевна, я бы хотел услышать о Фиме!
- Но я, по-моему, уже говорила, что это был необыкновенный молодой человек.
- Молодой человек?
- А разве он был стариком? - с вежливо-сдержанной иронией усмехнулась Бабоныко. - Необыкновенный молодой человек!
- Но Фима мальчик!
- А мальчик, по-вашему, не человек?
- Человек, но, я бы сказал, еще маленький!
- А вот в этом я с вами уже никак согласиться не могу. Он не был маленьким человеком - он был великим человеком!
- Великим? Был?
- Если я говорю "был", то потому, что не уверена, вернется ли он к нам. Да-да! Такими умами не разбрасывается ни наша, ни иностранная разведка!
- Да што вы ее слухаете?! - не выдержала за дверью бабушка Тихая, и Людвиг Иванович вынужден был предупредить, что показания свидетелей ни подслушивать, ни прерывать нельзя.
Вынужден он был и Матильду Васильевну попросить не отвлекаться, не пускаться в характеристики и предположения, а просто покороче рассказать, видела ли она утром Фиму и где именно.
- Да! Видела! Конечно, видела! "Вы будете, Фимочка, профессором", сказала я. А он мне: "Это не главное". Скажите, это слова обыкновенного мальчика или необыкновенного молодого человека?
- Бабунечка, это ж было три дня назад! - раздалось за дверью.
- А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно уверена, что утром. Да, утром!
- Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня Фиму? И покороче, пожалуйста!
- Да!
- Что - да?
- Вы же просили покороче, - тонко усмехнулась Матильда Васильевна.
- Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?
- Да, он всегда охотно разговаривает со мной.
- Сегодня?
- Что - сегодня?
- Сегодня вы разговаривали?
- Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь, по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают, что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?
- Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?
- Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли человек разговаривать, если он не вышел?
- Итак, вы не разговаривали с Фимой?
- Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были прекрасные отношения.
Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а следователь не должен раздражаться.
- Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?
- Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить… - Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой находилась Фимина мама.
- Вы его видели из окна?
- Да.
- И куда же он шел?
- Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.
- Ну, а как был одет Фима?
- На нем были фетры…
- Фетры?
- Ну, эти… короткие штанишки, блузон и открытые туфли… сандалии.
- Я понял: шорты, рубашка и сандалии… Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного… ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?
Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: "А не было ли на Фиме патронташа?" - потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: "Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый". - "А может, желтый?" - спросит неопытный следователь. "А может, и желтый", - задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. "Действительно, желтый, - скажет он. - В самом деле, теперь я совершенно уверен".
Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.
- Он вообще был необычный мальчик - это было и в его внешности, - сказала Бабоныко.
- Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?
- У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки… ну, из которой в птиц стреляют…
- Рогатки?
- Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.
- Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили, например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом роде?
- Пистолет? Но его ведь держат в… в конуре.
- Вы хотите сказать, в кобуре?
- Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.
- Кобуру бы вы заметили?
- Безусловно!
- А патронташ? - решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.
- О, да! Как революционный матрос… с этими ленточками на берете, в брюках клеш и в… бушмене, булате… совершенно верно, и бушлате. Да, вы знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую девушку. Но подумайте - рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый, как у расследователя.
Людвиг Иванович уже очень утомился. Да и по Матильде Васильевне, по тому, как все чаще путала она слова, видно было, что она тоже утомлена… Тем не менее понадобилось еще добрых полчаса, чтобы выяснить все-таки, что, когда Фима выходил утром во двор, патронташа на нем не было и что, побыв во дворе, он вернулся в дом.
Свои показания Бабоныко закончила очень твердо:
- Одно из двух: или Фимочку похитили, или у него было важное дело, или он скрывается где-то и не имеет права себя обнаружить, или… или, знаете, овладел какой-то тайной и… и хочет ею овладеть как следует!..
- Но это уже не одно из двух, а одно из четырех… Впрочем, это неважно. Спасибо, Матильда Васильевна, за ваши показания и пригласите, пожалуйста, ко мне Тихую.
Глава 6
Показания бабушки Тихой
Бабушка Тихая была похожа на игрушку "заводная мышь" - такая же серенькая, с широким, но острым носом, так же бесшумно, и очень быстро перекатывалась с места на место, и это было тем более поразительно, что она всегда ходила в огромных сапогах. Людвиг Иванович и глазом не успел моргнуть, как Тихая обежала всю комнату, ко всему принюхалась и только после этого села перед ним, пристально глядя маленькими круглыми глазками.
Сначала Людвигу Ивановичу показалось, что разговаривать с бабушкой Тихой по сравнению с Матильдой Васильевной - одно удовольствие: ни киносъемок, ни причесок, ни восторженных фантазий. Тихая четко ответила на вопросы о фамилии, о возрасте, о социальном положении, о доме. Но вот дальше застопорило.
На все вопросы о Фиме, о том, что он делал сегодняшним днем и чем занимался вообще, бабушка Тихая отвечала мрачно и решительно:
- А оно мине нужно?
- Ну как же не нужно?! - пытался ее урезонить Людвиг Иванович. - Мы не знаем, где сейчас находится мальчик и каким образом исчез он из комнаты. Может, мальчику плохо, может, он нуждается в помощи! Подумайте, ведь каким-нибудь фактом, какой-нибудь деталью вы можете помочь всем нам, помочь мальчику!
- А оно мине нужно? - упрямо сказала бабушка Тихая и, подумав, прибавила: - Оно кому ни то нужно?!
- А как же! А как же! - снова воскликнул Людвиг Иванович. И опять долго и убедительно говорил, как "оно" всем нужно, чтобы Тихая рассказала, что ей известно; однако после этой речи старуха вообще замолчала, поджала губы и отвернулась к стене.
Измученный Людвиг Иванович вытер со лба пот, машинально вытащил из кармана конфету, развернул ее и сунул в рот. Кончик носа бабушки Тихой затрепетал.
- Ето што ж за конхвета? - другим, подобострастно-ласковым голосом спросила она.
- Но вы еще не ответили на мой вопрос, - напомнил Людвиг Иванович, угощая ее.
- Ну, што сказать… - куда охотнее заговорила Тихая. - По первоначалу казался мальчишка как мальчишка. Ног не вытирал, пыль носил, но ужасу такого не было.
- Какого "ужасу такого"?
- Ну, штобы ни лечь, ни встать без страха божьего. Как есть казнь египетскую в обличье невинном господь наслал за грехи наши, за грязь кухонную и лень ерихонскую…
- А если ваш бог наслал, чего же в пидстанцию бегали? - раздался Нюнин голосок.
Не отвечая Нюне, Тихая сказала:
- Перебиваеть и слухаеть девчонка-то! За ето судять али нет?
Людвиг Иванович дал бабушке Тихой конфету и продолжал следствие. Так и пошло: Людвиг Иванович давал Тихой конфету, та отвечала на новый вопрос. В кармане Людвига Ивановича уже почти не оставалось конфет, когда он сказал:
- Вы очень хорошо ответили на предыдущие вопросы. А теперь вспомните, пожалуйста, если видели, что делал сегодня с утра Фима?
- Чего он выделывал сегодни, не знаю. Об том Нюнькины шпиёнки лучше моего знають. А мине не до его вытворячества было - я в кухне занята была; сколько той грязи за соседями выташшить надо было, вскоросте у той грязе по уши сидеть будем.
- Ну, а не видели, выходил Фима из дому?
- Ето видела. Мать ему вослед: сей минут назад. Ён шмыгнул и пыль поднял, аж в носу у мене засвербило. Штоб, говорю, твоей матери так чихать, как мене от тебе…
- И он скоро назад?
- Эге, скоро! А если бы тебе наказали да заперли, а потом в уборную выпустили, разбежался бы ты назад либо как? О, то-то!
- А может, он куда со двора выходил в это время? - спросил Людвиг Иванович, протягивая бабушке Тихой ириску.
- Про то не знаю. Про то не скажу! "Золотой кулючик" - хорошая конхвета. А ежели где и был Ехвимка за ето время, окромя двора, про то беспременно знаеть Тихон Харитонов, через улицу живеть, он за всю улицу знаеть, потому как у него грудная жаба и он ету жабу цельный день на веранде грееть, от пяти утра и до самого вечера, днем часок соснеть, а и то с веранды не уходить и ухом за улицею следить.
- Ну, хорошо, значит, потом Фима вернулся, и больше вы его не видели?
- Не видела и видеть не хочу.
- Что вы еще можете рассказать о Фиме?
- Фулиган. И говорить об нем не желаю.
- А вот у меня еще есть… карамель… только без начинки.
- Карамель без начинки не бываеть, - подозрительно сказала бабушка Тихая.
- Ну как же… Тут вот и написано: карамель.
- Пишуть незнамо што, - проворчала бабушка Тихая и задала каверзный вопрос: - А монпасе, ето што, по-твоему?
- Монпансье - это мелко нарезанная карамель без начинки, - наугад ляпнул Людвиг Иванович и, ошарашив Тихую этим смелым утверждением, ловко вытянул у нее еще кое-что про Фиму.
Увы, подтвердилось, что Фима действительно обломал у бабушки Тихой все цветы алоэ, а у соседей - гвоздику, но другие цветы - герань, бегонию, аспарагус, - хотя тоже с них срезал по веточке, до такого опустошения не довел.
- От алои одне корышки оставил, - твердила сердито Тихая.
Выяснилось также, хотя бабушка Тихая тут же прикусила язык, что Фимка действительно постоянно снабжал ее всяческими конфетами.
- Вы же сами сказали: "У Ехвимки все эти карамели перепробовала"!
- А алоя? - сверкнула глазами Тихая. - Конхветы! Един раз конхвету сунеть, а весь день смекай, к пожару излаживаться чи к затопу!
- К потопу?
- Потоп - это дело божье, - строго сказала бабушка Тихая. - А Ехвимка мог исделать затоп. Или тварь ползучую на нас напустить… - И шепотом вдруг спросила: - Когда Ехвимки пять ден не будеть, можно же его из книжки выписать али как?
- Из какой книжки?
- Какой-какой! Домовой! А ешшо есть интеренаты для таких фулиганов…
Закончила она свои показания не менее решительно, чем Бабоныко, но в прямо противоположном смысле:
- Убег, беспременно убег! Стибрил чё-нибудь и убег! И пущай назад не прибегаеть. Аще усю банду за собой приведёть.
- Банду? Но вы же сами говорили - никаких подростков он в дом не водил.
- А я и не говорю за подростков! Наведёть банду тварей своих.
- Тварей? Вы кого же имеете в виду?
- Ето вы их имейте у себе у виду, Ехвимкиных тварей, а я их сроду видеть не желаю, тьфу на них, на глаза бы мне оне не попадали!
И Тихая вдруг замолчала. А так как у Людвига Ивановича конфет больше не было и к тому же он торопился опросить девочку, то он и оставил разгневанно-молчаливую старуху в покое.
Глава 7
Показания Нюни
- Ну-с, так, "падмузель" Нюня, - начал весело свой допрос Людвиг Иванович. - Мы ведь друзья?
- Друзья, - прошептала, не поднимая глаз, девочка.
Была она обыкновенная длинноногая, веселая, любопытная девочка, но сейчас выглядела измученной и замкнутой.
- Расскажи-ка мне все, что знаешь о Фиме!
- А что? Фима обыкновенный мальчик…
- Разве все обыкновенные мальчики срезают цветы у соседей, берут из дому вещи отца, а потом исчезают бесследно, а?
- Значит, ему нужно было, - Нюня говорила едва слышно.
- Для чего нужно?
- Не знаю.
- А почему же говоришь, что нужно было?
- Фима не такой мальчик, чтобы если не нужно, то брал.
- А какой же он мальчик?
- Обыкновенный.
- Твоя бабушка говорит: необыкновенный.
Нюня неуверенно пожала плечами.
- Значит, так: обыкновенный необыкновенный мальчик, да?