Теперь вместо Крыма мы ездим отдыхать на море в Мексику. После сезона ураганов на полуостров Юкатан. Здесь 65 миллионов лет назад ударил в планету метеорит, не самый крупный в её истории. Ударил он вскользь и поднял массу рыхлого грунта, которая долго носилась в воздухе, устроив планете эффект похожий на "ядерную зиму" и погубив её растительность. На этом по одной из гипотез эра динозавров закончилась, и от "землеройки Юрского периода", длиною всего в пару сантиметров – самого древнего плацентарного млекопитающего и пошли современные организмы.
История со станцией, готовой на орбите к посещению, но летавшей с пустыми баками, которую решили затопить и называли "утопленником", сыграла подобную роль. Разом сменилось руководство. Вместо Мишина ОКБ возглавил Глушко.
Глушко был полон амбиций. Он пришёл в ОКБ сухоньким самолюбивым 66-летним старичком, и его первыми словами, передававшимися из уст в уста, стали: "Я вас научу работать". Хотя он мог бы повести себя поскромнее с коллективом, начавшим с нуля советскую космонавтику.
Для Раушенбаха печальное событие не было фатальным. Он сам ушёл. Минули 60-десятые, пришёл застой и БэВэ пропал с нашего производственного горизонта. Он искал свои пути в стороне от массовых дорог, а нам казалось, что он устал и отошёл в сторону.
Внешне Раушенбах мало изменился. Он всегда смотрел на окружающих доброжелательно, с лёгким налётом иронии. С ним было стыдно хитрить, прикрываясь различными резонами, проще было вести себя по совести. БВ поднимался выше мелочей. Его легкомысленный тон и иронические реплики нередко озадачивали и, возможно, кого-то сердили в разговоре, но вспоминались потом.
Системой власти было придумано масса паразитных колёс. Они мешали и жить, и работать, но куда от них денешься? Вся страна участвовала в комедии очередного почина. И все подстраивались, кому нужны были лишние хлопоты? Очередного проверялку мы уверяли, что и с этим почином у нас, как и у всех, хорошо. И контрастно было слышать проверялке от Раушенбаха в заключение, что почин, нужно сказать, немного дал, и становилось очевидным, что можно и стоило именно так ответить, и это возможно и ничего.
Произошло местное расселение и в инженерном корпусе кроме четвёртого ориентаторами был освоен и второй этаж. На втором сквозной коридор прерывался стеной читального зала и прямо с лестницы вы попадали в тупичок, где размещались теоретики, часть практиков-прибористов и управленцы по носителю, влившиеся в отдел.
БВ достался кабинет рядом с глухой стеной, где обычно дымили отдельские курильщики. В кабинете ему теперь казалось было делать нечего и кто-то даже застал его в нём прикорнувшим на диване после обеда. Складывалось впечатление, что его судьба исполнила жизненный цикл и наблюдается завершение. Но это было не так. Подобно Мидасу он умел превращать всё, чего ни касался, в золото. Это золото было разных проб, но по сути оставалось золотом.
Тем, кто поумней, доступно разобраться: чем увлёкся БэВэ? Но большинство считало, что он вышел в тираж, отошел дел, оставшимся человеком уважаемым, но выдохшимся, обретающемся в Академии Наук. Академия Наук казалась нам общим местом, вроде "райской группы" для высших военачальников. "В Академии наук заседает князь Дундук…", – цитировал пушкинские строки Эрнст Гаушус.
Экскурсы Раушенбаха в божественное казались нам из разряда чудачеств, не редких у творческих натур. Ведь там, где остальным всё про всё очевидно, творец способен поставить тревожащий вопрос. И даже в смерти он искал совмещения новых сведений с представлениями религии о душе. Он просто верил что и исследования и иные поиски не напрасны, и пытался их совместить. Материалист с жаждой необыкновенного он радовался, когда мог объяснить себе то, что другими отвергалось как чушь. Наивно сравнивал лики божества с вектором. Он был жизнелюбом, сам всему радовался и поощрял других.
Он с удовольствием освещал что-то по-своему. Конечно, смешно вспомнить его открытие вектора-троицы, которое следует отнести к юношеской живости его ума, или размышления о душе и всё это можно объяснить яркостью восприятия, оригинальностью, даже так называемым чудачеством и отстраненностью от догматов и схем.
Он ощутил то, что чувствовали люди, вернувшиеся из небытия. Они, казалось, всё трезво понимают, но объяснения их далеко не объективны и целиком определяются их натурой, и они пользуются случаем рассказать. Да, они были в том, потустороннем мире в числе редких свидетелей, кому довелось вернуться как из редкого путешествия. Всё, что рассказал Раушенбах, осталось в рамках его прежней веры. Как в современных диспутах спрашивает спорящих ведущий: "Изменили ли вы своё первоначальное мнение?" и все, как правило, отвечают:"Нет". Это так, и блажен, кто верует. Вера в жизни приветствуется. Она помогает жить.
Современники наши были совсем не глупыми людьми, хотя теперь представить даже невозможно, как они были заморочены или запуганы, что столько лет могла существовать такая немыслимая тирания. Но в то время умели наводить тень на плетень. И людям нужно было принять какие-то практические модели, позволявшие им выжить в кошмарной среде.
Его исследования перспективы сравнивали с работами Леонардо да Винчи или трактатами Гёте "Опыт о метаморфозе растений" и "Учение о цвете". Его ставили в ряд с Плинием Старшим, да Винчи, Вернадским, о нём с восторгом говорил Никита Моисеев, которого самого называют теперь энциклопедистом минувшего века с его феноменом "ядерной зимы", в значительной мере повлиявшим на свёртывание гонки вооружения.
Решиться на чём сосредоточиться? На что использовать отведенный запас жизненных сил? И что затем войдёт в перечень заслуг в твоём "Curriculum Vitae"?
О Борисе Викторовиче все отзывались благожелательно и создавалось впечатление, что у него совсем не было врагов. В итоговых оценках его творчества больше превосходных эпитетов.
Последний раз мы вместе собрались в доме Раушенбаха, на проспекте Королёва. И когда наш связующий Борис Скотников в телефонном разговоре с Раушенбахом сказал: "Надеюсь, вам же не нужен Елисеев?", (который заменил тогда Трегуба в управлении полётами – тогдашней видимой верхушки космического айсберга – и был у всех на слуху), БэВэ возразил, что наоборот нужен. И в этот раз среди привычного круга была и семейная пара – Алексей Елисеев и Лариса Комарова. Когда пили особый профессорский коньяк, остроумный Спаржин читал четверостишья о всех. Об Елисееве, перефразируя Лермонтова:
"Выхожу один я на дорогу
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Лариса внемлет ГОГУ
И звезда с звездою говорит".
Обо мне:
"Если на кило газет
Взять страничку Льва Толстого
И разбавить всё струёй,
Мы получим Иванова".
Рядом с нами вторили и веселились молодые зятья и казалось не было семей более дружных, хотя в скором времени эти семьи раушенбаховских дочерей распались.
Время закрытой деятельности Раушенбаха закончилось. Из человека, далёкого от саморекламы, он оказался в фокусе внимания. Из засекреченного скрытого общества он смело ступил на общественный подиум. Меня рассмешили когда-то слова Ярослава Голованова о его тогдашней жене Евгении Альбац, как об официальном биографе Раушенбаха. Нам было смешно, что речь может идти о какой-то биографии. Тогда и "бронзы многопудье и мраморная слизь" казались нам очень далекими. Практически в действительности его биографом стала Инна Сергеева, которую я встретил в "Дружбе народов", когда принёс прочесть свои рукописи "Аллея всех храбрецов" и "Юрьев день".
Но минуло время и рассказы о полётах к Луне стали повседневной обыденностью. Как-то ещё при жизни Бориса Викторовича я спросил одну из его "правых рук" Виктора Легостаева: "А почему Борис Викторович сам не напишет такую книгу?", и он сказал, что, пожалуй, не очень этично самому описывать свои дела. Я думаю, это верная мысль, несмотря на наличие множества биографий, написанных авторами сугубо о себе. Но бог им судья, а подобный подход присущ именно тому поколению светлых людей, которых нынче с нами нет.
БэВэ о душе
Присутствовало в Раушенбахе желание верить в чудесное и необычное. В своей книге "Постскриптум", записанной Инной Сергеевой, он подробно описал, как в феврале 1997 года отдавал богу душу. При этом он верил, что душа в самом деле есть и приводил тому свои доказательства. В те годы была популярна книга Раймонда Моуди "Жизнь после жизни" об ощущениях людей умерших и воскресших, их световых галлюцинациях. Он связывал их с душой. И доказательством тому служил для него фотографический снимок уходящей из тела души и измерения изменения веса при смерти.
Действительно, существовали публикации почти столетней давности и современные о взвешивания души, об изменениях веса при смерти, измеряемых граммами. И уважаемые учёные люди добавляли нечто странное и о душе и о коде сердца. Так нейрофизиолог Наталья Бехтерева говорила об общем выводе существования чего-то отделяющегося от тела и даже переживающего человека. А Пол Пирселл, врач-психиатр госпиталя в Детройте, наблюдавший пациентов с пересаженным сердцем, утверждал, что клеточная память переходит от умершего к живому.
Блажен кто верует. Существовала в Раушенбахе достаточная доля наивности, позволявшая верить в загробную жизнь и поддерживать религию.
Поздние данные американских учёных доказали, что смерти предшествует мощный энцефалоразряд, вызванный кислородным голоданием. Нейроны мозга соединены в общую электрическую цепь. Недостаток кислорода лишает их способности удерживать электрический потенциал. Предсмертный всплеск электрических импульсов подобен лавине. От него рождаются картины яркого света тоннелей и будят долгосрочную память с появлением давних впечатлений и умерших родственников, встречающих на пороге загробной жизни.
В нас нет чувства времени. Некоторые мгновения, рекордные по интенсивности, могут показаться продолжительными, длиною в жизнь. Ещё есть эффект галлюцинаций, подобный воздействию наркотиков или воздействию анестезии. Когда мозг не чувствует ни забот, ни собственного тела, и всё укладывается в ощущение бесплотной души.
Всегда находятся энтузиасты, поддерживающих бредовые идеи. В операционных оставляли рисунки, которые увидела бы душа, отлетая от тела, потому что воскресшие утверждали, что видели себя сверху и со стороны.
Мечта остаётся мечтою, как и загробная жизнь, жизнь после смерти. Была в Раушенбахе детская способность – радоваться наивным открытиям. Так радовался он своему сравнению троицы с вектором. Хотя куда удачней было бы сравнить её с разновозрастными фотографиями любого личного дела. И фотографии в разных возрастах давным-давно служат специфическим свидетельством личности. Черта Раушенбаха скорее отражала его суть жажду открытий.
Багамские острова
У нас в ходу были разные розыгрыши. Разыгрывали по любому поводу. Включили как-то в телефонную практику справочной ответчик: "Ждите ответа". Часами это повторялось, если набрать по определённому номеру. Набирали этот номер у секретаря на редком в отделе городском телефоне, а затем отправлялись искать: "Кто ждёт междугородний разговор?" Такой обязательно находился и терпеливо ждал. "Ждите ответа", – повторялось автоматом время от времени и ждущий с готовностью подтверждал: "Я жду, жду". Засекалось время и определялись рейтинги дебилизма – как долго ждущий ждал не разобравшись?
Пик розыгрышей пришёлся на время нашей защиты. В этот день защищались трое: я, Эрик Гаушус и Семён Зельвинский. Последнего мы так извели розыгрышами, чего он нам, кажется, так этого и не простил.
С защитой на фирме у Королёва долго тянули. Необходимо было создать Учёный Совет. Совет создавался на пике славы Королёва, и он хотел создать всем Советам Совет, собрав в него всех выдающихся учёных страны. В конце концов такой Совет был создан, и голова кружилась от собранных в нём фамилий.
Пока Совет был создан только на бумаге. История каждого сбора его повторялась. Приходилось доставлять лично половине академиков подписные листы. Академики сами или с помощниками читали реферат и расписывались. Для многих поводом были предыдущие подписи: "Уж, если Н. расписался", – рассуждали многие. Собрать массив редких подписей было не просто, но руководству хотелось, чтобы на листах первой защиты расписались все. В обычных случаях достаточно было подписи всего лишь одного легендарного академика, и это считалось бы редкой удачей. Но был и особый момент и особый 1963-ий год, негласный пик скрытой славы Королёва и российской космонавтики.
Семён Зельвинский сопереживал сбору подписей и постоянно интересовался его ходом, и было глупо этим не воспользоваться. В один из предзащитных дней Гаушус с обычным бесстрастным лицом объявил Зельвинскому, что листы с подписями потеряны, и этим вызвал ужас Семёна. "Есть выход, добавил он, – у нас есть талантливый умелец, способный подделать подписи. Конечно, это будет немало стоить". Развернулась мнимая эпопея по "восстановлению" подписей. Каждый день с фронта событий сообщался результат, обсуждение которого доводило бедного Зельвинского чуть ли не до истерики.
Мы шли на защиту, впрочем, без особого страха. И проходя мимо местного гастронома Гаушус даже предложил "махнуть по маленькой". Защита закончилась благополучно. Сохранился набросок заметки с описанием защиты Борисом Скотниковым для отдельской стенгазеты "Последняя ступень". И было ещё много розыгрышей. Они были в порядке вещей. Среди массы розыгрышей самым крупным был спор о Богамских островах.
Багамские острова на космических снимках выглядят совершенно потрясающе. Лазурная в переходных цветах до изумрудного так называемая литораль просвечивает через океанские воды океана, и если нужен пример убедительности абстрактной живописи, то эта красочная океанская акварель чарует взгляд. Однако не эта причина стала выбором спора.
В большой комнате теоретиков спонтанно затеялся спор, что я в ближайшие двадцать лет побываю в любой, наперёд заданной точке земного шара. Спорили мы с Эриком Гаушусом. Ткнули пальцем в карту и вышли Багамские острова. Теперь они рядом, под боком, в сотне километрах от Флориды, а тогда были запредельно далеки, сказочно связаны с пиратскими историями и недоступны из-за нашей секретности нам совсем.
Нас ведь тогда никуда не выпускали. Сам руководитель фирмы Сергей Павлович Королёв кроме оккупационной Германии лишь раз съездил за границу, причём инкогнито, в Чехословакию. Готовился, правда, поехать в Тулузу с докладом Гаушус, и все об этом шутили: "в ту лузу", но до практической реализации этой поездки так и не дошло.
Поспорили, составили договор, что я до 1983 года побываю на Багамских островах. На договоре стояла дата – 1963 год, но привычка расписываться под документом с датой выдаёт 1965 год. Для чего потребовалась эта мистификация? Просто я подумал тогда, что в 1983-ем мне стукнет полсотни лет и можно будет отметить их вместе с датой спора. И я собирал подписи свидетелей – будущих гостей, так как в договоре отдельным пунктом было сказано: в этот день свидетели приглашаются на товарищеский ужин. Словом, думал, что всё равно соберёмся через двадцать лет, а в острова серьезно никто не верил. Мы знали твёрдо, что за границей нам не бывать.
У теоретиков главной каверзой был Гаушус. Номер нашего телефона был похож на номер кабевского хозяйственника Георгия Абрамовича. И хотя это был последний год жизни Королёва, время создания Гаушусом автономной космической навигации, напряжённое время форсирования программы Луны, время по всем приметам нешуточное, шутки и розыгрыши были обильны как в опята в урожайный год. Гаушус выдавал клиентам Георгия Абрамовича, ошибавшимся телефоном, дурацкие указания и убеждающей присказкой его было: "Не узнаёшь? Я узнаю тебя, а ты меня нет?"
После защиты нас с Гаушусом называли кандидаты-телепаты, потому что был и такой розыгрыш. Однажды Гаушус объявил, что познакомился в гостях с телепатом. Есть телефон и можно проверить её способности. Из колоды выбрали карту, которую следовало угадать телепату. Всё было чисто, Гаушус не вмешивался. Он только дал нам номер телефона и назвал имя телепата. Звонили мы, обращаясь по имени – отчеству, ссылаясь на Гаушуса, просили угадать карту. И эта карта Эннкой – женою Гаушуса, игравшей роль женщины телепата, была названа правильно: она была зашифрована именем-отчеством "телепата".
В обед и после окончания работы у теоретиков играли в шахматы: короткий блиц, по три минуты на партию. Ленты графика наших затяжных шахматных сражений с Гаушусом тянулись вдоль стен, вызывая уважение непосвящённых. В соседней комнате, у Токаря висел лозунг: "Так держать, Ильич!", имея ввиду не основоположника советского государства, а инженера Виктора Ильича Комарова, в семье которого в то время произошло пополнение. На стене у них висел и другой лозунг: "Не учи учёного", а на общем столе стоял графин с зазеленевшей водой. Он постоянно вызывал возмущение уборщиц, пока к нему не прикрепили табличку: "Не трогать! Проводится эксперимент по зарождению жизни".
Жизнь шла своим чередом, и непостижимые Багамские острова повернулись к нам лицом. Для контроля полётов на глухих участках витков были созданы плавучие КИПы (командно-измерительные пункты), на которые стали посылать оперативные группы управления. Первым стал переделанный из танкера "Космонавт Владимир Комаров", затем построены четырех палубные теплоходы "Академик Сергей Королёв" и "Космонавт Юрий Гагарин". Их необычный профиль рисовался формой гигантских антенн. С них отправлялись команды управления и принималась телеметрия.
Суда бороздили океаны, а оперативные группы подсаживались на время полёта на корабль. Группу сажали в Гаване, на Кубе, куда прилетали самолётами. Затем корабли отправлялись по течению Гольфстрима к Канаде, к острову Сейбл, печально связанному с "Титаником", и дежурили там весь полёт.
Теоретически группы не покидали советской земли. Сначала ею был самолёт, летевший из Москвы до Марокко. Там он заправлялся перед прыжком через океан. Летали в то время на винтовых самолётах, и случались казусы. Раз над океаном отлетел самолётный винт и пришлось возвращаться в Рабат. Мешали и встречные ветры, и когда топлива не хватало, садились на острова, где придётся. Счастливцам, правда, иногда удавалось уходить из порта приписки Одессы на корабле, но это случалось крайне редко.
Трудно было попасть в такую группу, но когда это удалось, появился реальный шанс приблизиться к островам. Помню первый прилёт в Гавану, где у причала в Рыбачьем порту нас ожидал готовый к отплытию красавец "Юрий Гагарин".
Незабываемы виды Гаваны и затхлый запах воды порта, а затем плавание по океану вдоль берега США. Мы только могли смотреть на эту сказочную страну через телескопические устройства и принимать программы американского телевидения, непривычные для нас. Особенно развлекали нас мультфильмы.