Михаил Титович высматривает в небе "цеппелины"
Зимой 1990-го по приглашению своего друга, генерала КГБ Поляничко, Проханов, сколотив из "патриотически настроенных" писателей летучий отряд, десантировался в Баку - где только что прокатилась волна армянских погромов, в ответ на резню азербайджанцев в Нагорном Карабахе. Одурманенные кровью, ориентальной экзотикой и коньячными спиртами литераторы набрели на рынок - где, среди прочих этнографических курьезов, приметили "русских женщин, торговавших плодами". Выглядели те экстравагантно даже по восточным меркам - долгополые юбки-сарафаны, на головах кики. Легко включив свое природное обаяние и вступив с ними в контакт - "Ну а что, девушки, издалека приехали?", - Проханов выяснил, что они - из деревни Русские Борисы. "Мы молокане", - объяснили женщины. Это слово застало Проханова врасплох: "все родовые вещи тогда были заблокированы, меня занимали только военно-политические процессы". Между тем молокане имели к нему самое непосредственное отношение - и ничего удивительного, что тотчас же после встречи на рынке он отправляется в штаб с просьбой выдать ему и компании сочинителей вертолет, чтобы слетать в русскую деревню. Их визит в этот чудом сохранившийся парк юрского периода начался переполохом - жители, увидев физиономии писателей, здраво рассудили, что к ним опять явились погромщики, и в ужасе разбежались. Когда недоразумение разъяснилось, пришельцы получили возможность совершить вылазку в заповедный мир: их водили по домам, угощали молоканской лапшой, муссом "химмельшпайзе" - и за те полтора часа, что они провели здесь, многое в памяти Проханова "разблокировалось".
Тема рода любопытна в том смысле, что, исследуя ее, можно понять генезис некоторых, по-видимому, передающихся по наследству особенностей характера нашего героя. "Глубинную родственную связь" между потомками и предками можно воспринимать как всего лишь фигуральную, но, кажется, это было бы умалением ее значимости. Проханов, являющий нам эталон человека, испытывающего чувство единства со своим этносом, безусловно, не мог обзавестись этим инстинктом в его случае основным - сам по себе, он именно что передавался из поколения в поколение, как инфекция.
Составление прохановского генеалогического древа - задача любопытная, но каверзная. В силу религиозных - сектантских - особенностей родового уклада материнские и отцовские корни переплелись задолго до знакомства родителей Проханова. На переплетении разных ветвей вырастали странные орхидеи.
Мы еще увидим в творчестве Проханова множество так называемых галлюциногенных деревьев, но первым из тех, на которые следует обратить внимание, будет вот это, генеалогическое - раз уж оно навевает Александру Андреевичу сны о бородинских ополченцах из "Войны и мира". Во всяком случае, мне доводилось слышать от него, что генетически он произошел от героев толстовского романа - доказать это, разумеется, невозможно, но он "чувствует", что "за пращурами был кто-то еще, вне родословной, имевший сходство с ополченцами из толстовской эпохи. Именно в ополченцах, встретивших Пьера на дороге под Можайском, узнавались мои дальние, безымянные предки".
Эта литературность происхождения сразу привлекает внимание: некоторым образом Проханов створожился из словесного молока, произошел из того синкретичного состояния литературы и действительности, когда невозможно до конца различить, чем правда отличается от вымысла.
В каком-то смысле лучшим пантеоном прохановских предков является "Бородинская панорама".
Пращуром, то есть наиболее далекой фигурой прохановского рода, которая может быть персонифицирована с минимально допустимой точностью, считается его прапрапрадед Иван Антонович Фефелов (который, впрочем, с равной вероятностью мог быть Прохановым или Мазаевым, но, скорее всего, никакого паспорта и фамилии у него попросту не было) - харизматичный крепостной крестьянин откуда-то из южных деревень Тамбовской губернии. А надо сказать, что примерно в начале XIX века односельчане этого Ивана, наслушавшись, по-видимому, немецких проповедников, стали сектантами-молоканами - отказались почитать обрядовые книги, православные иконы и ритуальные одеяния православных священнослужителей. Никаких документальных свидетельств о том, что именно там происходило, не сохранилось; остается полагаться исключительно на родовую память самого Проханова, который задним числом предполагает, что то было не столько протестантство, сколько нечто близкое к язычеству, "доправославное ощущение бога, мира, воды, жизни, смерти". "При своем возникновении, - пишет историк Л. Н. Митрохин, - дореформенные секты были тончайшими, капиллярными нитями связаны с народным духом, с мужицким разумением и часто примитивно, косноязычно выдвигали идеи, составлявшие гордость "высокой" религиозной мысли Запада. При этом, однако, исходные воззрения не переплавлялись в формализованные теологические системы". Как бы там ни было, местные власти отнеслись к еретикам крайне негативно: крестьян насильно сгоняли в православные церкви, проверяли в домах наличие икон и тестировали на лояльность РПЦ. Полумифический Иван вынужден был стать ересиархом деревенской общины. Неизвестно, оставил бы этот человек свой след в мировой истории или нет, если бы не событие, произошедшее в Германии примерно за год до его рождения. Дело в том, что именно в 1807 году немецкий писатель И. Г. Юнг-Штиллинг (1740–1817) рассчитал, что в 1836 году произойдет Второе Пришествие Христа. Те, кто "отмечен печатью", в течение двадцати лет, с 1816 по 1836 год, должны были сознательно готовиться к этому визиту, в частности переселяться поближе к горе Арарат, где и будет функционировать тысячелетнее "царство спасенных", новая земля обетованная. Юнг-штиллинговские мистические сочинения пользовались в молоканской среде, связанной с немецким протестантизмом, исключительной популярностью. Проповедники переквалифицировались в пророки и пошли смущать народ; к концу 20-х годов прорицатели добрались до Тамбовской губерниии и рассказали о немецких расчетах тамошним молоканам. "Сначала по этим деревням шли ропоты, брожения, и кончилось тем, что ночью все они проснулись, встали, запрягли лошадей в телеги, снесли иконы к порогу поповского дома - не стали их жечь, портить. Погрузили на эти телеги детей, скарб и ушли". Это произошло в начале 1830-х. Словно Луна, отколовшаяся от Земли, молоканская деревня вылетела в открытый космос; этот поступок и образ будет занесен в наследственную родовую память участников той экспедиции.
Под руководством пращура Александра Андреевича деревня принялась кочевать на юг - пока не оказалась за Кавказским хребтом, на землях сегодняшнего Азербайджана, в Шемахинском и Ленкоранском уездах Бакинской губернии. На том месте, где решено было угнездиться, никто не жил, поэтому этнических конфликтов не предвиделось. Колония религиозных иммигрантов была названа Ивановкой - опять же в честь прохановского пращура.
У Проханова есть собственное, вынесенное из той поездки 1990 года, представление о том, что такое молоканство. Там - в Исмаиллинском районе - оказались горы с белыми скатами, известняковыми обнажениями, окрашивающими млечные ручьи, которые текут и сочатся из этих белых пластов. Интересуясь, что это за такие молокане, он выяснил у своих родственников, что это те, кто живут на млечных водах, на молоке.
Ересиарх и возмутитель спокойствия.
Традиционно, впрочем, считается, что молокане называют себя таким образом потому, что в течение Великого поста позволяют себе пить молоко. Также есть мнение, что слово "молоканин" отсылает к цитате из св. Петра: "Как новорожденные младенцы, возлюбите словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение"; и в этом смысле Проханов никогда не переставал быть сектантом. В прочих религиозных отправлениях они совпадают с разными конфессиональными группами. Практика добрых дел и требование добродетели - главный долг верующих и одновременно путь к спасению. Нельзя есть свинину. Главное руководство в вопросах спасения души - Библия, никаких ритуалов, икон, поклонения святым, постов, храмов. В песнопениях молокане используют характерные русские мелодии.
Всем нам приходилось слышать: "Да ведь Проханов - из молокан, это многое объясняет". Молокане русские протестанты, еретики, сектанты, реформисты, по сути, отказавшиеся от обрядности в пользу служения богу добром. "Полностью отвергая церковную иерархию, - сообщает эксперт по конфессиональным различиям Ал. Иванов, - молокане признавали и чтили государственную власть, в их богослужении и обязательном порядке входила молитва за членов царской семьи". "Постепенно, - уточняет Л. Н. Митрохин, - духовное и политическое верноподданичество молоканской верхушки проявлялось все отчетливее". Молокане выражали социальное мировоззрение и самосознание тех индивидуальных предпринимателей, которые уже достигли определенной хозяйственной самостоятельности, а поэтому стремились к "порядку", опасаясь всякого рода брожений и неустойчивости как в религиозной, так и в политической сферах. Настроенный более романтически Дугин настаивает на "белой святой арийской горе Эльбрус, недалеко от которой первые молокане нашли таинственные источники белого, молочного цвета", и вообще описывает кавказских молокан как "крайне спиритуалистическую русскую секту, одержимую мечтой о "волшебной стране", где вместо воды источники земные дают молоко, белое райское молоко…" Позже, оправдывая название своей искрометной статьи о Проханове "Последний прыгун империи", он вынужден будет предположить, что "среди строгих и рациональных кавказских молокан с довольно пессимистическим складом ума иногда появлялись проповедники иного рода. Разновидность хлыстов - прыгуны. Они проповедовали необходимость дикого телесного ажиотажа, взвинченного эзотерического духовного радения, выкликания из-за грани потустороннего новой реальности, Нового Града. И бывало, что и молоканские наставники - прямые предки Александра Андреевича Проханова - поддавались на этот вызов экстатического делания. Прыгуны, посланцы невиданной энергии, призывающие сделать фатальный шаг за черту, за бритвенную черту ночи, чтобы выплыть с обратной стороны, не сожалея более о закате, но доставая из бездны полуночи новое солнце, упование Новой Зори…" К сожалению, свидетельства самого Александра Андреевича и предположения Дугина - практически единственные источники суждений о "доисторической" деятельности предков главного редактора "Завтра".
Молоканская община, тем временем - оказавшись за бритвенной чертой ночи, - выкопала колодцы, распахала целину, принялась разводить скот; до определенного момента у переселенцев была общая собственность, доходы распределялись поровну. Они вели бедную, сопряженную с множеством трудов жизнь фермеров на южном фронтире - такова была расплата за то, что за ними никто не гнался и позволил им вести скрытное, катакомбное существование. В сущности, это было естественное гетто.
Они были не одни среди чужого мира - чуть южнее была еще одна русская деревня - Борисы (над которой Проханов однажды летал на вертолете), но вообще-то это была закрытая община: Фефеловы женились на Мазаевых, их дети - на Прохановых, а те опять засылали сватов к Фефеловым и так далее.
Следующая фигура, о которой появляются свидетельства, - прадед Проханова по материнской линии, Тит Алексеевич Фефелов. Шли годы, и многие члены молоканской общины выбивались из круговорота натурального хозяйства и брались за промысел. Самым популярным бизнесом того времени был частный извоз. Чтобы открыть свою лавочку, требовалось иметь несколько лошадей, кибитку, хорошие связи на почтовых станциях и минимальный комплект для самообороны. Сферой интересов русских ямщиков была Военно-Грузинская дорога - стратегическая магистраль для кавказских и русско-турецких войн. Там передвигались военные грузы, и на транспортировке можно было хорошо заработать. Уже через несколько лет Тит был владельцем нескольких ямов и первостатейных, по уверению его правнука, лошадей. Однажды, когда в очередную русско-турецкую войну (речь идет о 70-х годах XIX века) на фронт ехал некий великий князь, Тит так лихо домчал его до Тифлиса, где располагалось генерал-губернаторство, и при этом оказался таким обходительным, что клиент, в знак благодарности, пожаловал ямщику перстень - изумруд, окруженный десятком бриллиантов. Теперь этот перстень, ставший фамильным, лежит в шкатулке у Проханова среди прочих bric-a-brac. Изумруд, если присмотреться к нему, сколот. Эта трещина появилась, когда один из дедов Проханова, в гневе на свою жену, шандарахнул кулаком по столу. На самом Проханове этого перстня я никогда не видел. Перешла ли к нему гневливость его предка? "Иногда срываюсь". Плохо себе это представляю, честно говоря. "Нет, меня посещают иногда приступы бешенства, сейчас меньше, чем раньше… Я называю это бешенством, потому что, когда оно кончалось, у меня возникало ощущение бездонной тоски: я понимаю, почему в Писании сказано, что гнев приравнивается к убийству, что человек, который гневается на ближнего своего, убийца, что это один из самых страшных грехов. Что такое гнев? - это такая одержимость, слепота, разрыв всех сдерживающих элементов, в этом состоянии люди способны убивать, я это все знаю…"
Разбогатевший на извозе и сумевший уберечься во время турецких и кавказских кампаний Тит (чей портрет, кстати, украшает десктоп прохановского лэптопа, "строго и укоризненно смотрит на все мои деяния, и мне кажется, что к моему творчеству он относится серьезнее, чем я сам") перебрался из своей родовой Ивановки в Тифлис, где принялся приобретать недвижимость, скупил несколько домов и вошел в городскую элиту. Тифлис в те времена был столицей российского юга; И. С. Проханов, о котором еще зайдет речь, писал про него: "Если вы посетите Тифлис, вы увидите космополитический город, похожий на этнографический музей, где грузины, абхазцы, осетины, армяне, татары и многие другие ходят туда и сюда по улицам, напоминая картинную галерею разнообразием своих одежд. Это место напоминает времена Вавилонской башни". В Тифлисе до тридцатых годов XX века работал Молоканский рынок, но вообще, молокане жили несколько наособь.
Тит Фефелов.
Женой Тита Алексеевича Фефелова была Аграфена Петровна Мазаева - та самая, которую главный герой романа "Надпись" Коробейников узнает в тонущей корове. Мазаевы были династией купцов и промышленников, миллионщиками, которые в молоканской среде пользовались репутацией "старцев", сторонников домостроевских традиций. В большом двухэтажном доме - одном из приобретений Тита - жила семья, имевшая восьмерых детей: трое девочек и пятеро мальчиков. Шесть десятков лет спустя, 26 февраля 1938 года, именно в этом здании появится на свет А. А. Проханов. Национализированный после революции и превратившийся в обычный многоквартирный, этот дом стоит там и теперь.