ПИСЬМА ОБОДРЕНИЯ, ОБРАЩЕННЫЕ К ВОЗМОЖНЫМ НОВИЧКАМ
Журнал лежит сейчас передо мной, я выписываю эти письма, ни буквы в них не меняя. Оказалось, что некоторые из них я все еще помню почти дословно.
Тим Сангстер
Мы играем в машинки, пускаем их с такой вроде как горки.
Джимми Кинг
Здесь очень весело, летом мы играем в крикет, теннис, раундерз и плаваем. Зимой мы играем в футбол и регби. А по воскресеньям обычно смотрим телевизор. Свободного времени очень много – учеба не такая трудная. Можно, если хочешь, работать в огороде, чего-нибудь выращивать. Можно плавать под парусом, если тебе захочется поступить в парусный клуб.
Энтони Макхуэртер
Если ты в четвертой сборной, то иногда катаешься по озеру на лодке, а летом, если тепло, каждый день плаваешь. По воскресеньям можно переплывать озеро по три раза, если ты не вылезаешь из воды.
Эдмунд Уилкинс
Здесь очень хорошо, потому что когда попадаешь в деревню, то играть там не с кем, а в "Стаутс-Хилле" очень много мальчиков. Летом мы плаваем и катаемся на лодках, а в середине триместра, после соревнований по спорту, у нас каникулы. Если ты еще маленький, то попадешь в младший класс и там тебе поручат работу над горшками. А по субботам мы играем в "южноамериканский футбол", это очень весело.
Ричард Коли
Тут есть кондитерская лавка, только приносить из нее сладости в школу не разрешается. Еще тут много бабочек, и мы их ловим. А еще есть большое озеро с лодками и устрицами, которые хватают нас за пальцы.
Чарльз Мэтьюс
По пятницам у нас тренировки бойскаутов-волчат, мы надеваем спортивные костюмы, тут везде холмы, так что мы можем много чего делать. А зимой можно кататься на санках, это супер.
Малкольм Блэк
Ты можешь удить рыбу или кататься на гребной лодке, если хочешь. Некоторым мальчикам нравятся игры вроде "Следопыты" или "Отбил-беги". Большинство мальчиков работает в огороде. Летом там везде прыгают лягушата. А иногда мы играем на Бери в "Найди клад". Бойскауты идут в лес и ходят по нему. У них там даже укрытия есть.
Дональд Лейнг
У нас есть музей, а еще кружок моделирования. Есть подвалы, гардеробная и три столовых. В самой школе пять общих спален и еще две не в школе.
Фраза из заметки Эдмунда Уилкинса: "Если ты еще маленький, то попадешь в младший класс и там тебе поручат работу над горшками" – изводила меня все оставшиеся до отъезда в школу недели. Мысль о том, что мне хочешь не хочешь, а придется "работать над горшками", меня попросту ужасала. Да, верно, дома я время от времени писался в постели – "Я же не ругаю тебя, милый. Просто ты должен был сказать мне. А ты притворяешься, будто ничего не произошло, и меня это страшно сердит…", – и оттого в моем горячечном воображении "работа над горшками" приобрела очертания куда более темные и грозные, чем обычные старания не напрудить в постель, и я все каникулы умолял маму отослать в школу письмо с просьбой избавить меня от этого унижения, каковое, как мне представлялось, совершается на виду у всех, на установленном перед школой высоком помосте.
Да и следующий раздел журнала, некоторые заметки коего принадлежат тем же корреспондентам, явно задумывался не для того, чтобы поселить мир в моей душе.
НАШИ ПЕРВЫЕ ДНИ В "СТАУТС-ХИЛЛЕ"
Дж. Уинн
Когда мы сели в машину, чтобы ехать в "Стаутс-Хилл", я сначала очень волновался. Родители высадили меня и уехали, но тоски по дому я не чувствовал. В тот раз был наш первый день мороженого, и я подумал, что нам следует носить с собой деньги. Я купил два мороженых и сунул одно в мусорную корзину. Мне не пришло в голову отдать его кому-нибудь.
А. Мак-Кэйн
Почти все первые две недели я пролежал в постели больной и вдруг услышал, что приехали мои родители, это было в воскресенье. Мне тогда было только шесть лет. Родители и братья зашли, чтобы проведать меня, и моя сестра тоже. Когда они уходили, я заплакал, поэтому сестра осталась, чтобы побыть со мной, но после ушла и она. Мать и отец отправились на школьную службу, чтобы послушать, как мои братья поют в хоре. Около моей кровати был колокольчик, в который я мог звонить, если мне что-то понадобится. Теперь я очень тосковал по дому и потому зазвонил в колокольчик как можно громче. Я звонил в него некоторое время, а потом услышал на лестнице шаги, и в мою комнату вбежала Джейн. Вся школа услышала звон, так что мне стало немного стыдно.
Р. Мейдлоу
По ночам, когда я лежал в постели, было ужасно, потому что кровать была неудобная, пружины казались мне слишком тугими. А вот завтрак был хороший. Яйца не казались мне слишком крутыми. Моя первая игра в крикет получилась хорошей игрой, во время моей первой игры в крикет я смог сделать несколько пробежек.
Т. Сангстер
Когда мама уехала домой на машине, я познакомился с Дональдом, и мы стали все обходить, осматриваться. Мы с ним пошли и осмотрели сарай рядом с павильоном третьей сборной, потом заглянули в пустой плавательный бассейн. Зазвонил колокол, мы удивились – что это значит, и потому пошли в спальню. Потом кто-то спросил, ужинали мы или нет. Ну мы и сказали "нет", и кто-то принес нам молока и булочек. Когда мы все съели, то стали разговаривать и читать, пока не пришла матрона и не сказала: "Прекратите разговоры". И мы легли спать. На следующий день мы спустились к завтраку – я думал, что я во II "B" и остался с ним на урок, но потом мне пришлось уйти в III "B". Я пришел в середине урока и сел в переднем ряду, в первое утро я почти ничему не научился. Потом я присоединился к четвертой спортивной сборной и поиграл в раундерз – мы набрали на семь очков больше. Меня перевели в третью, но там я справлялся не очень хорошо. В мой первый день в третьей крикетной меня поставили слева от калитки, однако мне не удалось остановить мяч. И подающим меня не поставили.
Иан Хикс
Я беспокоился насчет уроков, боялся, что меня подкуют во время футбола, и гадал, чем нас будут кормить, вдруг у меня произойдет расстройство желудка, как всегда было дома. И как там мама в машине, смогла ли она благополучно вернуться домой. Я лег в постель, и все стали спрашивать, как меня зовут. А на следующее утро учитель вошел в класс и спросил: "Хикс, вы уже научились делать историю?" Я ответил: "Да, немного". К дневному завтраку я уже совсем освоился.
Р. Коли
В мой первый школьный вечер мне стало страшнее всего, когда я увидел, как мама с папой уезжают по дороге. Однако потом я познакомился с мальчиком по фамилии Поуви. Мы с ним немного погуляли до колокола к ужину, а потом пошли на ужин. Я показался всем очень чудным, потому что выпил 3 чашки молока и съел несколько ломтей хлеба и 3 булочки.
М. Долан
Когда пришло время спать, мы умылись и легли в постели. Нам разрешили поговорить до 7 часов, и мы все время разговаривали. Когда закрывалась дверь, мы разговаривали очень много, а если нас ловили, то приходилось по двадцать минут стоять около кровати. От этого уставали ноги.
Я обнаружил, что меня страшит этот странный мир мороженых дней и павильонов третьей сборной, – мир, в котором тебя ставят слева от калитки. А мысль о том, что меня могут спросить, научился ли я уже делать историю, и вовсе внушила мне ужас. Историю я знал довольно хорошо благодаря и маме, которая сама была историком, и нескончаемым викторинам, которыми я изводил ее, таскаясь за ней по дому, однако в том, что я ни в коей мере не "научился делать историю", сомневаться мне, безусловно, не приходилось.
И еще одна заметка привела меня в недоумение, в коем я пребываю и по сей день. Я чувствовал, что она намекает на что-то – на что-то слишком ужасное, чтобы назвать его по имени. И в этом, если учесть название заметки, присутствовала несомненная ирония.
"СТРАХ"
сочинение С. Александера
Страх – это основа трусости, а трусость противоположна храбрости, однако страх храбрости не противоположен. Во многих случаях страх является даже основой храбрости, и потому его можно считать явлением необычным.
Дальше все становится еще сложнее – автор приплетает к своей аргументации Сократа и Дугласа Бадера, так что я и сейчас несколько теряюсь, читая это сочинение.
Зато меня немного ободрило следующее:
ВИННИ
Винни была милой маленькой пони. Нрава она была мягкого и любила повышенное внимание. Когда она умерла, ей было уже много лет. Все, кто ездил на ней, вероятно, надолго запомнят ее. Она была очень стойкой и терпеливо сносила удары, которыми ее осыпали. Я никогда не видел, чтобы она выходила из себя, и потому думаю, что если Небеса существуют, то Винни сейчас там. Винни отошла в мир иной 30 января, под вечер. Да обретет она покой посреди бесконечных пастбищ Рая.
Дж. Биссет
Мне кажется, я этого Биссета помню. По-моему, он был родом из Родезии, и у него имелся младший брат, который появился в "Стаутс-Хилле" в одно примерно время со мной. В один из триместров младший Биссет сделал заявление неожиданное и необъяснимое – о том, что он сменил фамилию на Тилни. Мы ему немного завидовали из-за этого, а сам я немедленно решил последовать его примеру. Я уведомил дежурного учителя, что отныне и вовек меня следует называть Нухватит, точнее, Перегрин Эйнзли Нухватит, однако учитель сказал, чтобы я не валял дурака, что показалось мне нечестным. Оглядываясь назад, приходишь к выводу, что перемена фамилии с Биссет на Тилни вполне могла объясняться появлением отчима, распадом семьи и иными вещами, в которые нас не посвящали.
Если же вернуться к журналу, то дальше шли нескончаемые страницы с описаниями достижений прежних выпускников, обычные, нагоняющие уныние сведения о постигшей их участи.
Мы рады были получить весточку от Йена, делающего очень большие успехи в компании "Дорогая водокачка" и по-прежнему регулярно играющего в сквош.
Джон делает блестящие успехи в сельскохозяйственной фирме, которая поставляет машины в Уганду.
Адам Картер написал нам из Гибралтара, где он служит в Сомерсетской и Корнуоллской легкой пехоте.
Ни одна вечеринка или встреча друзей не была бы полной без Чарльза Гамильтона. На балу охотников Беркли он в своем килте просто блистал.
Как нам сообщили, Мартин Вуд очень счастлив в Стоу, где он сейчас с энтузиазмом руководит псовой охотой.
Питер Пресланд каждый день приезжает в Лондон, где работает в юридической фирме "Брейсуэлл и Ливер", – днем он работает в ней как знаток коммерческого права, а ночами в ежедневной газете, в качестве "эксперта" по печатной клевете.
Мне нравятся кавычки, в которые взято "эксперт", они придают этому слову бесчестящий оттенок – и по заслугам.
Еще об одном старом выпускнике, получившем немалую известность благодаря удачной женитьбе, мы узнаем следующее:
Марк Филлипс (1957–1962) Мальборо
Мы все пришли в восторг, когда Марк снова одержал победу в Бадминтоне.
Речь, надо полагать, шла о ежегодных трехдневных испытаниях рысаков, а не о заурядной игре с ракеткой и воланом…
"Стаутс-Хилл" был школой сельской, именно это обстоятельство и проступает с наибольшей силой во всех ее школьных журналах. Вспоминая время, проведенное в этой приготовительной школе, я вижу себя под открытым небом: гуляющим, спотыкающимся и падающим, строящим шалаш, гребущим, удящим рыбу, а зимой – скользящим по крепкому льду озера, летящим на санках и скатывающим, спускаясь по склону холма, снежный ком, пока он не вырастает до размеров небольшого автофургона. Я помню, как заучивал названия птиц и полевых цветов, как лазил по деревьям, как заходил в самую глубь леса и как поднимался на холм Бери.
Все это сопровождалось болью. Боль началась с невезения, над коим я никакой власти иметь не мог, а закончилась ощущением телесной неловкости, которое с тех пор и сопровождает меня по жизни.
Невезение сводилось по преимуществу к врожденной астме, унаследованной, я полагаю, от отца, который в детстве пролежал целый год в больнице.
Я вступил в школьный клуб покорителей древесных вершин и, к удивлению моему, обнаружил, что страх высоты нисколько не мешает мне быстро и уверенно забираться как можно выше. Затем, в девять лет, я обзавелся жуткой аллергией на то, что летом извергают из себя липы, – на ту самую штуку, которая покрывает липким слоем крыши машин, по неразумию оставленных владельцами на липовой аллее. Результатом стали два проведенных в постели дня, в которые легкие мои сипели, точно изгрызенные мышами органные мехи. В "Стаутс-Хилле" училось немало астматиков, считается, что воздух Глостершира полезен для них. Один именно по этой причине туда и поступил. Проведя там всего пять недель – пять недель с постоянно прижатым к губам ингалятором, – он уехал в Швейцарию. А в следующем триместре директор школы сообщил нам на утренней молитве о его смерти – и все повернулись, чтобы взглянуть на меня.
Позже – и особенно в закрытой школе – я научился искусно использовать мою астму для увиливания от неприятных мне занятий. Вызвать приступ ничего не стоило – довольно было сунуть голову в пыльное нутро письменного стола или в кусты, которые, как я хорошо знал, для меня опасны. Я начал отчаянно гордиться моей астмой, так же, как впоследствии возгордился моим еврейством и моей сексуальностью. Обыкновение занимать агрессивно-оборонительную позицию в отношении тех качеств, которые кто-то мог счесть слабостью, стало одной из отличительнейших черт моего характера. Да, полагаю, такой и осталось.
Как-то под вечер я, катаясь с другом на качелях, сломал левую плечевую кость и до конца триместра проходил в пращевидной повязке. Два дня спустя и брат мой сломал руку точно в том же месте – вот вам истинное совпадение. Конечно, он сломал руку на поле боя, играя в регби. Я был дурнем, который мог с легкостью избежать увечья, а он – отважным солдатом. Правда, впоследствии выяснилось, что руку он сломал, когда попробовал стибрить из кухни какую-то еду прямо под носом Абеля, и тот спустил его с лестницы. В те дни подобного рода случаи предпочитали замять. Бедный Абель никакого вреда Роджеру причинить не хотел, а травма, заработанная на регбийном поле, выглядела более чем достойно.
Где тут причина, где следствие, сказать не могу, однако на третий мой год в "Стаутс-Хилле", после начала астмы и перелома руки, я обзавелся боязнью физической активности почти в любой ее форме, обратившись в жертву острого ощущения собственной телесной неловкости. Ощущение это было связано и с сексуальностью, однако ею мы займемся несколько позже.
Если приготовительная школа расположена на природе, полна любви, вдохновленной природой и на нее же направленной, то ученик, боящийся природы, боящийся во всех ее проявлениях, естественным образом обращается в одиночку, – а если и домашняя его жизнь протекает посреди природы еще более первозданной, у него возникают серьезные проблемы. Ужас, который внушили мне дохлый крот и насекомые, пожиравшие его мертвую плоть, никогда меня не покидал. Одна только мысль о чешуйницах и вшах, червях и падальных мухах, дождевиках и прочих лопающихся грибах пугала меня до оцепенения. Зловредность смерти, смрад ее, висевший над лесами, перелесками и приозерными рощами "Ста-утс-Хилла", уничтожали любое удовольствие, какое доставляли мне живость белок и барсуков, спокойное достоинство лиственниц, вязов, дубов и ольхи, нежная красота лесной герани, смолевки, колокольчика и пастушьей сумки.
Более того, само бесстрашие других мальчиков создавало новый повод для страха. То, что они никакой неправильности в мире не усматривали, делало их сильными, а меня слабым.
В то время я, полагаю, не помышлял об этом на сколько-нибудь сознательном, заслуживающем разговора уровне. В конце концов, имелись же в школе и другие мальчики из тех, кого сегодня принято называть "ботаниками". И некоторые из них были еще и поботаничнее меня. Одни носили нелепые очки со стеклами в дюйм толщиной, другие спотыкались на каждом шагу, а координацией движений отличались такой, что я рядом с ними ощущал себя просто-напросто гимнастом. Один из учеников до того боялся лошадей, что весь обливался потом, оказавшись хотя бы в двадцати футах от самого низкорослого пони.
Однако два моих недостатка я сознавал с мучительной остротой – и не стану уверять вас, будто с тех пор изжил их полностью.
На первом месте стояло неумение плавать. Рядом со школой располагалось прекрасное озеро, в котором ученикам дозволялось купаться – под присмотром кого-то из взрослых. А был еще и плавательный бассейн, белый, восхитительно овальный, такой мог бы спроектировать Гропиус, вода поступала в него, проходя через замысловатый гравийный фильтр, из которого вечно бил рядом с бассейном игривый фонтанчик. У самого бассейна, на обоих его концах, были устроены чашевидные углубления, заполненные густо-лиловой жидкостью, в которую полагалось окунать, перед тем как войти в воду, обе ступни, – что-то связанное с бородавками, я полагаю.
Если официально свидетельствовалось, что ученик сумел без посторонней помощи дважды проплыть из конца в конец бассейна, он получал звание Пловца, право носить синие плавки плюс разрешение резвиться на глубоком конце бассейна и прыгать с трамплина. Те, кто Пловцами не стал, носили плавки красные и вынуждены были бултыхаться на мелководье, держась руками за бессмысленные, похожие на надгробия, пенопластовые плотики или, еще того хуже, надевая на костлявые конечности надувные подушки.
Я попал в Пловцы лишь на последнем году учебы.