Как оценили бегство князя на Руси? В инструкциях послу в Литву Е. И. Благого от января 1580 года приказывалось при случайной встрече с Курбским, Тетериным, Заболоцким много речей "не плодить", а говорить: "Ты забыл Бога, и православное христианство, и государя, и свою душу, и свое происхождение, и свою землю, и, преступив крестное целование, изменил". Та же формула повторена в наказе Г. А. Нащокину от апреля 1580 года, только к ней надо было добавить: "...и с тобою, злодеем, чего добра говорити". В наказе О. М. Пушкину от апреля 1581 года князя надлежало обвинять в измене, участии в заговоре против Ивана IV в пользу Владимира Старицкого, нападениях на русские земли, "а много речей не плодити, бранью ли чем отговариватися да пойти прочь".
В наказе посольству Д. П. Елецкого в августе 1582 года повторены инструкции, что следует говорить при встрече с Курбским. Но на этот раз в них звучат новые ноты: "Ты забыл Бога, и государя, и свою душу, и свое происхождение, и свое отечество и выступил против православной земли, и с тобою с изменником зачем по-хорошему говорить? И скажет Курбский: Я сбежал поневоле, потому что государь хотел меня убить. И им говорить: государь [не хотел тебя казнить], потому что еще не знал о твоем предательстве, а только проводил розыск о нем. А как было тебя не наказать, если ты с князем Владимиром Андреевичем [Старицким] хотел свергнуть государя и захватить власть? И хотел видеть правителем Владимира Андреевича, а не государя и его детей. И ты изменил не поневоле – своей волею. Ты еще живя в России не хотел царю добра, а [потом] и вовсе воевал Русскую землю и, изменив, оскорбительную грамоту к царю написал!"
Таким образом, в глазах современников предателем Курбского сделал не только побег, но и последующие действия. Если обвинения в участии в заговоре на стороне Владимира Андреевича Старицкого вызывают сомнения, то другие поступки Курбского противоречили системе ценностей московского общества XVI века, связанной с понятиями "верности" и "измены". Нарушение клятвы верности господину, приносимой на кресте (крестоцелования), с момента принятия Русью христианства автоматически означало отречение от православия и погубление души: "Если же преступит кто, то и здесь, на земле, примет казнь и в будущем веке казнь вечную" (Повесть временных лет под 1068 годом). Соответственно, отъезд на службу Сигизмунду означал отречение от своего статуса русского князя. Как мы видим из посольских наказов, именно в этом и обвинялся Курбский.
Знал ли Иван Грозный о намерении Курбского сбежать? Ничто на это не указывает. "Утекание" князя оказалось полной неожиданностью для властей. Видимо, какая-то опала Курбскому действительно могла грозить. В 1565 году в письме к польскому королю Сигизмунду Грозный утверждал: "...начал государю нашему Курбский делать изменные дела, и государь хотел было его наказать, и он, узнав, что всем стало известно о его предательстве, бежал". В беседе с литовским послом Ф. Воропаем Грозный клялся "царским словом", что он не собирался казнить боярина, а хотел лишь убавить ему почестей и отобрать у него "места" (вотчины или должности? – А. Ф). Позже царь сочинит развернутую концепцию "измен" Курбского, отраженную как в дипломатических документах 1570 – 1580-х годов, так и в переписке государя с беглым боярином. Однако это будет сделано задним числом. Если верить имеющимся у нас документам, то в 1564 году князю грозило разве что лишь "малое слово гневно".
Однако такая трактовка событий категорически не устраивала Курбского. Ему надо было выглядеть гонимым. В эмиграции в одном из своих сочинений – предисловии к "Новому Маргариту" – князь заявил, что его бегство было вызвано гонениями со стороны Ивана Грозного и фактически оказалось изгнанием: "Был я неправедно изгнан из Богоизбранной земли и теперь являюсь странником... И мне, несчастному, что царь воздал за все мои заслуги? Мою мать, жену и единственного сына моего, в тюрьме заточенных, уморил различными горестями, князей Ярославских, с которыми я одного рода, которые верно служили государю, погубил различными казнями, разграбил мои и их имения. И что всего горше: изгнал меня из любимого Отечества, разлучил с любимыми друзьями!"
В каждой строке звучит трагедия человека. Но, если отвлечься от пафоса, Курбский выглядит здесь весьма неприглядно. Необходимо подчеркнуть, что бегство Курбского за границу не было "изгнанием": Грозный не практиковал высылку за рубеж как вид репрессий. Дворяне сами бежали из-за маячивших в перспективе гонений и в поисках лучшей доли, уже за границей изображая свою измену как вынужденную. Как правило, этот проступок и провоцировал месть властей, казни и ссылки родственников беглецов. Так было с близкими Курбского, Тетерина, Сарыхозина, Нащокина, Кашкарева и др. В глазах царя их род становился "изменническим" и подлежащим искоренению.
И мать, и жена, и сын в тюрьме, собственно, оказались как "члены семьи изменника Родины". Их арест и смерть были спровоцированы именно бегством Курбского, который бросил их в России на неминуемую гибель. Князь не мог этого не понимать, перелезая через юрьевскую стену... Тем не менее он не колебался, оставляя своих родных на произвол судьбы. Его ждало новое "отечество" – Великое княжество Литовское.
Глава пятая
"НОВЫЙ КОРОЛЬ, ПРЕЖНИЙ БОГ"
"Здесь паны горды и жестокосердны...": куда бежал Курбский
Великое княжество Литовское в XVI веке было одним из самых больших государств в Европе. В 1569 году в нем насчитывалось около четырех миллионов жителей (плотность населения – примерно восемь человек на км). Площадь Великого княжества Литовского в середине XVI века составляла около 550 км. Это было больше Франции (450 км) и владений Габсбургов в составе Священной Римской империи (410 км), но меньше Испании, европейских владений Османской империи, России.
История возникновения и развития Великого княжества Литовского обусловила несколько особенностей этого государства. Прежде всего это была страна, населенная разными народами. Правящим этносом являлись литовцы. В то же время, до 70 процентов территории державы составляли бывшие земли и княжества Древней Руси со славянским населением: Киевская, Черниговская, Пинская, Галицкая, Волынская, Переяславская, Минская, Брестская, Полоцкая, Витебская и др. Роль славянского компонента была столь велика, что в XIV – XVI веках первым официальным языком государственного делопроизводства в Великом княжестве Литовском был так называемый западнорусский язык (вторым была латынь).
Кроме того, в великом княжестве проживало немало татар. В городах, особенно в Вильно, существовали большие еврейские общины. В западные области постепенно проникали поляки. Польша выступала для великого княжества не только главным политическим партнером, но – ведущим социальным и культурным ориентиром, особенно для знати.
Этническое многообразие было тесно связано с религиозным плюрализмом. Интересно, что официально Великое княжество Литовское долгое время было последним в Европе языческим государством – крещение литовцев затянулось из-за политических разногласий, колебаний между католичеством и православием. Возникал определенный парадокс: больше половины населения в XIII – XIV веках исповедовало православие, было немало и католиков, но формально правящее сословие – литовская аристократия, и представители королевской династии вплоть до 1385 года оставались язычниками. Зато после крещения короля Ягайло под именем Владислава в католичество началось быстрое обращение великого княжества в "папскую веру". В XVI веке здесь появляются лютеране – сторонники Реформации, протестанты, и их противники – иезуиты. Кроме того, были распространены различные ереси.
Необходимо подчеркнуть, что, несмотря на такой конгломерат народов и верований, Великое княжество Литовское не было империей. Оно являло собой уникальный пример сравнительно мирного сосуществования различных народов и конфессий в рамках одной державы под властью монархов из династии Ягеллонов. Возможно, это было связано с высокой степенью личной свободы, гарантиями личных прав. Власть старалась не вмешиваться ни в этнические, ни в религиозные вопросы, а если вмешивалась – то пыталась найти устраивающее всех компромиссное решение по острым вопросам.
Конечно, такая идиллия соблюдалась не всегда, ряд высших должностей в государстве могли занимать только католики, все литовские правители, начиная с Ягайло, исповедовали католицизм. Невозможно было представить себе на литовском престоле короля-протестанта или короля-православного. Православное население – русины – все больше концентрировалось в отдельных анклавах (например, на Волыни). Но все же и в этническом, и в религиозном плане в Великом княжестве Литовском было гораздо больше свободы, чем в любой соседней державе, будь то Крымское ханство, Россия, Священная Римская империя или Ливония. Крылатая фраза, произнесенная одним из королей Речи Посполитой, – "Я ваш король, но я не король ваших верований" – применима к государственной политике в Великом княжестве Литовском и в Средневековье, и в интересующее нас раннее Новое время.
С 1385 года Великое княжество Литовское находилось в династической унии с Королевством Польским, в 1569 году путем заключения Люблинской унии в целях спасения от наступления Ивана Грозного Литва слилась с Польшей в единое государство – Речь Посполитую.
С 1385 года в обоих государствах (исключая несколько исторических эпизодов) правил один монарх из династии Ягеллонов, носивший титул "короля польского и великого князя литовского и русского". При этом и в Польше, и в Литве одновременно существовали свои советы знати – королевская рада (в Польше) и рада панов (в Литве), свои съезды знати (сеймы), которые могли созываться на разных уровнях – от общего сейма, сейма коронных земель и сейма великого княжества до сеймиков отдельных местностей.
Особенностью политического устройства Королевства Польского и Великого княжества Литовского, а впоследствии и Речи Посполитой была слабая королевская власть. Без поддержки советов знати и сеймов король фактически не мог реализовать ни одного серьезного решения, касающегося ограничения прав знати, ущемления ее имущественного положения. Причем дворяне считали, что служат не столько королю (что отличало их от русских дворян, служивших только своему царю), сколько своему государству и народу – Речи Посполитой (Rzeczpospolita переводится как Республика).
Гонор и самомнение литовской и особенно польской знати быстро стали притчей во языцех. В XVI веке, когда у власти находились сильные и авторитетные монархи – Сигизмунд I Старый (1506 – 1548), Сигизмунд II Август (1548 – 1572), Стефан Баторий (1575 – 1586), она была еще управляема. В XVII веке заносчивость шляхты и панов вырастет до степени болезненной. Они добьются того, что все решения на сеймах должны приниматься только единогласно, – если против был хотя бы один дворянин, решение не проходило. Власть в результате оказалась просто парализованной.
Для самолюбия знати это, конечно, было приятно – когда любой, даже самый захудалый пан мог пережить свой звездный час, возражая королю, и самая некрасивая и худородная панночка теоретически могла претендовать на место королевы (и тем утешалась в своих девичьих мечтаниях и слезах). Но для страны эти амбиции играли самую негативную роль. Результаты этого беспредела дворянских вольностей в Речи Посполитой проявились довольно быстро: в XVII веке слабнущее государство начинает распадаться – шведы отобрали Прибалтику, Россия – Украину и Белоруссию. В начале XVIII века королей на варшавский престол уже сажали на своих штыках правители соседних держав, и в конце XVIII столетия Речь Посполитая была уничтожена как государство, а ее территория разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Польша сумеет возродиться только в 1918 году...
В XVI веке, при Курбском, Литва и Польша еще только вступали на этот роковой путь. Но степень самовластия панов и шляхты была очень высока, особенно по контрасту со "служилым" положением московского дворянина. Курбскому, с его жалобами на притеснения со стороны власть предержащих, несомненно, это вольности и свободы должны были импонировать.
Предатель на королевской службе
Оказавшись в эмиграции без каких-либо средств к существованию, Курбский мог рассчитывать только на милости короля Сигизмунда. Милости не замедлили быть, но они оказались не бесплатными. В права владельца новых земель, пожалованных королем, князь мог вступить только при участии в боевых действиях на стороне литовцев.
Уже в 1564 году Курбский сражается под Полоцком во главе отряда из московских перебежчиков и 200 человек наемной конницы. Только после данного похода, подтвердив свою лояльность Литве пролитием русской крови, он смог вступить в права держателя пожалованного ему Ковельского имения. В том же 1564 году Курбский командовал войском, громившим область вокруг Великих Лук.
Ретивость Курбского в боях против былых соотечественников породила в Великом княжестве Литовском легенды о его геройстве. В Рижском архиве хранится текст, рассказывающий о подвигах князя, видимо, относящихся к боевым действиям под Великими Луками в 1564 году. Курбский, благодаря хорошему знанию местности, окружил, загнал в болото и уничтожил русский отряд. После этого перебежчик обратился к королю с просьбой дать ему тридцатитысячное войско, с которым он готов пойти на Москву. Если Сигизмунд ему не доверяет, то Курбский готов к тому, чтобы его в походе приковали цепями к телеге, окруженной стрельцами. Пусть они застрелят его в ту же секунду, как заподозрят в измене! На этой телеге, с устрашающим эскортом с ружьями наперевес, князь намеревался возглавить литовскую армию в ее победоносном шествии к Москве. Перед нами, судя по высокому стилю изложения, апокриф, но показательный для понимания образа Курбского.
О полугодовой службе Курбского в литовском войске в 1565 году известно из распоряжения Сигизмунда властям Луцкого и Кременецкого поветов выдать князю компенсацию за понесенные военные траты. На сейме в Трабах Курбский обязался выставить для армии 400 лошадей, что являлось второй цифрой после пана Я. Ходкевича (1200 лошадей) и намного превосходило пожертвования других видных литовских магнатов. Князь очень хотел заслужить одобрение литовских властей и старался изо всех сил.
К декабрю 1567 года относится свидетельство об отправке Курбским в армию 100 коней. Тогда же упоминается "рота" Курбского, которая служит в Ливонской земле. О выступлении Курбского на войну с московитами и наборе в его имении конного отряда в 100 человек упоминается в ноябре 1568 года. Возможно, князь также находился на военной службе в мае 1569 года.
В сентябре – октябре 1575 года Курбский водил свой отряд против крымских татар, вторгшихся на территорию Волыни. Отряд под командованием князя участвовал в обороне Волыни против татар также в 1577, 1578, 1580 годах.
В июне 1579 года князь начал собирать отряд для участия в большом походе против московитов в войске нового польского короля, знаменитого полководца и завоевателя Стефана Батория. Возможно, отряд Курбского мог в марте принимать участие в действиях войск Речи Посполитой в Ливонии под общим командованием Криштофа Радзивилла, а в июне – в операциях на коммуникациях русских войск под Полоцком в войске под общим командованием Николая Радзивилла и Каспара Бекеша. На время похода специальным монаршим указом были приостановлены все судебные дела против Курбского. Это было для князя, который в то время фигурировал в нескольких уголовных делах, очень серьезным стимулом вступить в действующую армию. Королевским указом имение Курбского было освобождено в 1579 году от уплаты пошлин. На сэкономленные деньги князь нанял 86 казаков и 14 гусар, собрал из местных жителей ополчение, основу которого составила княжеская дворня, и двинулся воевать. Отряд Курбского действовал под Полоцком и Соколом.
Однако очень скоро отношения Стефана и Курбского испортились. Король в 1579 году на Варшавском сейме провел закон о найме во всех королевских имениях Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств гайдуков для армии. Набор проводили не местные помещики, а королевские ротмистры. Тем самым роль местной шляхты была резко принижена и свелась к поставкам живой силы, которой она больше не распоряжалась: ее мобилизовывали в любое время, в любом количестве, по королевскому усмотрению. Это сильно ущемляло прерогативы знати, привыкшей самостоятельно определять, не считаясь ни с какими нормами и требованиями, свой вклад в оборону Отечества.
Курбский расценил данный закон как удар по своему княжескому самолюбию. Он оказался не властен распоряжаться подданными даже в рамках Ковельского имения! Курбский предпринял бесполезную попытку саботажа, продиктованную унижением и отчаянием. Однако намерение не давать гайдуков было быстро и бескомпромиссно пресечено суровым по содержанию именным указом Батория, в котором Курбскому указали его место и объяснили, что за срыв армейского набора имение могут отнять столь же легко, как когда-то дали. Под угрозой немедленного королевского суда Курбский подчинился.
Возможно, отряд Курбского осенью 1580 года принимал участие в боевых действиях королевских войск в районе Великих Лук – Заволочья – Озер ища, хотя точных данных об этом нет. В июне 1581 года Курбский вновь должен был прибыть с собранным им отрядом в войско Стефана для участия в наступлении на Россию. Однако до Пскова, куда направлялась армия Речи Посполитой, князь не доехал. Он заболел и остановился в своем литовском имении Криничине. Его отряд повел дальше и командовал им во время псковской осады другой перебежчик на польской службе – Кирилл Зубцовский, служебник Курбского.
Трудно сказать с уверенностью, действительно ли Курбского одолели болезни. Или у него все же не хватило духу быть в рядах штурмующих Псков, а то не дай бог и Печерский монастырь, где был реальный шанс сойтись с оружием в руках на крепостной стене со старцами, которые еще недавно были его духовными наставниками и учителями... Мы можем строить только предположения на этот счет.