На новом этапе
Опять Касня. Машины останавливают далеко от въезда. Проходим вторичную проверку документов. Раньше было проще. Тихо. Страшно слышать эту тишину после боевых будней и неумолчного шума живущих напряженной жизнью войсковых дорог. Просторная комната Санитарного управления, несмотря на ранний час, полна военных - Высокое начальство прибыло! - услышал я и оглянулся. Военный врач с тремя шпалами на зеленых петлицах, щегольски одетый в хорошо сшитую гимнастерку и аккуратно отглаженные галифе, быстрыми шагами прошел в приемную. Я успел заметить лицо, покрытое легким загаром, местами в пятнах пыли. Фуражка съехала на лоб, из-под очков сверкают живые карие глаза. Сапоги на высоченных каблуках - начальство ростом не вышло… Улыбка молодила военврача на добрый десяток лет. Это и был доселе незнакомый мне начальник Санитарного управления Западного фронта Михаил Михайлович Гурвич.
Пропустив меня в кабинет, он притворил за собой дверь и сказал дежурному:
- Разыщите и сейчас же вызовите ко мне главного хирурга фронта Банайтиса.
С интересом ждал встречи с профессором Станиславом Иосифовичем Банайтисом, которого знал немного в тридцатых годах по службе в Куйбышеве. Многие из нас изучали разработанные им превосходные таблицы по военно-полевой хирургии. И вот встреча эта состоялась в суровые дни войны.
Здравствуйте, - сказал он, пожимая руку начсанфронта, а затем мою и приглашая меня садиться, словно он был здесь хозяином. - Едва разбудили. Только в пять часов утра вернулся с левого фланга. Чертовски устал! - пожаловался он.- Всю ночь оперировал в тридцать третьей армии: хирургов у них не хватает. На обратном пути болтало изрядно, облачность, летели низко, раза три "мессер" обстреливал, едва ускользнули…
Видимо, он уже много дней недосыпал. Мешки под глазами выдавали крайнюю степень усталости. Но и сейчас, сидя в кресле, Банайтис сохранял удивительную для его грузного тела подвижность. Внешность главного хирурга фронта невольно привлекала к себе внимание и симпатию. Седая круглая голова, гладко выбритое лицо в продольных морщинах заканчивалось крутым, словно обрезанным подбородком с едва заметной ямочкой посредине. Постукивая короткими пальцами своих коротких рук по столу, он приготовился слушать.
Меж тем начсанфронта поискал мое командировочное предписание и, прищурив глаза, сказал:
- Буду откровенен: назначу тебя на работу туда, где небо с овчинку покажется. Будешь создавать новое, небывалое учреждение под Вязьмой. Подобного госпиталя еще ни у кого не было. В войну с белофиннами создали распределительный госпиталь с приемно-сортировочными отделениями, но это, по сути дела, был скорее санитарный вокзал, чем сортировочный госпиталь. Да и масштабы не те были…
Несколько раз начсанфронта прерывали телефонные звонки, дежурные приносили телеграммы, шифровки.
Так вот, на станции Новоторжская, - острием отточенного карандаша он показал на карте, - будет создан сортировочно-эвакуационный госпиталь Западного фронта. Размах боевых действий, огромные потери с обеих сторон заставляют нас по-новому решать многое в организации медицинской службы. Ваш госпиталь будет принимать раненых, оставлять у себя всех, кто нуждается в неотложной помощи, производить сортировку тяжелораненых, поскольку они требуют хирургической помощи, и направлять в полевые госпитали, легкораненых - во вновь организованные госпитали-лагеря. Наша задача - как можно быстрее вернуть их в строй. Фактически этот контингент раненых требует поликлинического лечения. Мы обязаны совместить их лечение с боевой и физической подготовкой. Это вопрос государственной важности.
Он остановился и еще раз посмотрел на меня, словно проверяя: "А тот ли ты человек, которому под силу такое дело?"
Фронту нужна организация санитарной службы, которая была бы построена поточным методом. Тебе приходилось когда-нибудь командовать госпиталем? - снова обратился он ко мне.
- Нет, никогда в жизни, и тем более…
Вот и отлично, - снова перебил он меня. - По крайней мере меньше рутины. Не будешь скован установками и нормами мирного времени. А будет трудно, придешь ко мне или к главному хирургу. Прием и сдачу дел от старого начальника госпиталя оформляй побыстрее. Время не ждет. Все. На днях побываю у тебя.
По опыту многих войн, легкораненые составляют почти пятьдесят процентов из общего числа раненых… - вмешался Банайтис. - До сих пор они все убывали с фронта в далекий тыл страны. Их надо лечить здесь, недалеко от Вязьмы, и не менее пятидесяти процентов вернуть в строй. Но прежде всего их надо выявить, выделить из общего потока.
Мне хотелось сказать, что подобные мысли возникали у меня, когда я наблюдал погрузки на станциях Дорогобуж, Вадино, Кашотино и других, когда легкораненых без всякой сортировки, частенько вопреки их желанию, отправляли в дальние края; что Азбукин на свой страх и риск задерживает и лечит в своем медсанбате легкораненых, что и мы у себя в корпусе создали для них пункт… Подавив в себе это желание я сказал:
- Так думают теперь многие.
- Тем лучше, - отрезал он. - Значит, основные разделы работы: сортировка, неотложная хирургия и эвакуация.
На этом моя встреча с начальством закончилась.
Многому научил меня впоследствии начсанфронта, умный, в высшей степени требовательный к себе и окружающим администратор. А главное, научил самостоятельно принимать решения в ответственный момент. "Работай, действуй, не оглядывайся - говорил он. - Сейчас не мирная обстановка. Не всегда можно согласоваться с инстанциями. Пока запросишь, пока ответят, глядишь - и надобность миновала".
Все это было потом. А сейчас я ехал к месту своего нового назначения и с тревогой думал о том, как, не прекращая текущей работы, построить сортировочно-эвакуационный госпиталь нового типа с ежесуточной пропускной способностью в несколько тысяч человек.
Работа предстояла сложная, никаких инструкций и людей, имеющих опыт создания подобных госпиталей, не существовало. Вряд ли сам начсанфронта представлял себе точно схему этой организации.
Новоторжская
Что вез я с собой в Вязьму, в Новоторжский госпиталь? Немного знаний по военно-полевой хирургии и чуть побольше об организации военно-полевой медицинской службы. А вот практического опыта, который бы подсказал, как развертывать госпитали и другие медицинские формирования в условиях, когда фронт протянулся на сотни километров и в действие вступили такие средства ведения войны, каких не знала история, и не хватало.
Мы, военные медики, сильно отстали в этом отношении от своих собратьев по армии. Артиллеристы, летчики, танкисты и в мирное время имеют дело с той же техникой, что и в военное, а мы… Слишком много абстрактного было в нашей довоенной подготовке. Правда, мы изучали опыт предыдущих войн - первой мировой и гражданской, локальных войн: в Испании, Финляндии, у Хасана и Халхин-гола. Мы извлекали много полезного из опыта прошлого. И все же плохо представляли себе будущую войну, ее масштабы. Подразумевалось, что за нами будут прочные тылы, надежные узлы связи. Соответственно строилась и организация санитарной службы. А на деле наши "тылы" оказались линией фронта. Горели города и деревни. Приходилось оказывать помощь не только раненым на фронте, но и мирным жителям.
Из года в год оснащалась армия комфортабельными санитарными поездами удобными санитарными самолетами и автобусами для перевозки раненых, походными операционными и перевязочными, отличным инструментарием. Но как было не помянуть недобрым словом архибережливых снабженцев! В мирное время они прибегали к самым неожиданным приемам, чтобы оградить от нас свое имущество: то вместо госпитальной палатки выдадут обычную красноармейскую, то упрячут под семью замками инструменты и походное оборудование. А ведь нужна немалая тренировка, особенно для призванных из запаса врачей и санитаров, чтобы освоить имущество, без которого немыслима работа в боевой обстановке, или постигнуть даже такие простые на первый взгляд вещи, как порядок погрузки раненых и имущества в машины, свертывание и развертывание операционных палаток, их установка и утепление, расстановка операционных столов, укладка хирургического инструментария в гнезда-ящики! И если врач, имеющий опыт службы в армии, может с ходу использовать оборудование дотоле хранившееся в недрах складов, то что же делать гражданскому врачу?
В Новоторжской я стал членом новой большой семьи, которая насчитывала до шестисот человек обслуживающего персонала и несколько тысяч раненых, ежедневно поступавших со всех концов раскинутого на сотни километров Западного фронта.
Станция Новоторжская расположена на стыке железных дорог: Вязьма - Гжантск - Можайск - Москва, Вязьма - Ржев, Вязьма - Калуга - Тула. В нескольких сотнях метров - превосходная автотрасса Москва - Смоленск - Минск; неподалеку - полевой аэродром. Словом, здесь сходились жизненно важные пути подвоза людей и грузов к фронту и от фронта в тыл. Наша задача - принять все потоки и ручейки раненых, следующих по железной дороге, по проселочным и лесным дорогам.
От своего предшественника (второго начальника госпиталя за два месяца войны) я попытался узнать хотя бы грубую схему организации и взаимодействия нашего госпиталя со смежными этапами.
Схему? Да в какую же схему можно уложить ту сверхчеловеческую работу, которую выполняют в госпитале? - возразил он.
- Значит, вы всех раненых, независимо от тяжести ранения, отправляете с фронта?
- Обязательно! Здесь, в районе Вязьмы, их просто негде и нельзя держать.
Значит, по сути дела, госпиталь превратился в перевалочный пункт? И десятки врачей, сотни сестер и дружинниц заняты на погрузках и разгрузках? И это вы называете сортировкой по Пирогову? - упрекнул я его.
Он посмотрел на меня, как на маленького ребенка, укоризненно покачал головой И сказал:
- Вам хорошо было на фронте: там все ясно и просто, я сам думаю проситься на передовую… А здесь… Помещений нет. Строить землянки некому. Врачей мало, в большинстве молодежь.
А точка зрения Санитарного управления совсем другая, - сказал я, - Там считают, что сортировочно-эвакуационный госпиталь должен стать основным медицинским учреждением на главном направлении фронта, на стыке железных, шоссейных и авиационных путей.
Я слышал об этой фантазии начсанфронта и его главного хирурга, - отмахнулся мой собеседник. - Но нельзя же всерьез говорить об операциях и осмотре ран, когда рядом рвутся бомбы. Поживете здесь, попрыгаете под бомбочками, и посмотрим тогда, что вы запоете.
Кого же все-таки вы оперируете?
Кого? - Он задумался. - Только с проникающими ранениями живота.
А с кровотечениями?
- Жгут, повязка - и марш отсюда!
Я поблагодарил его за информацию и предложил немедленно подписать акт о приеме и сдаче дел. Обиделся он страшно. Оглядел меня изумленно и спросил:
Разве вы не хотите пойти в отделения, на склад, посмотреть разгрузку прибывшей на станцию санитарной летучки?
Благодарю. Дожидаясь вас, я уже успел все осмотреть.
Уже первое знакомство с врачами госпиталя показало исключительную пестроту состава. Здесь были врачи старшего поколения, заведующие большими хирургическими отделениями, имевшие свои, установившиеся взгляды; были врачи помоложе, участники боевых действий на озере Хасан, на реке Халхин-гол и у линии Маннергейма, люди, видавшие огонь и бури сражений; такие, как нейрохирург, русский врач Александр Архипович Шлыков и украинец Леонид Леонидович Тумешок, белорус Дима Солонович.
Были и совсем "зеленые" доктора, молодежь, имевшая за плечами небольшой врачебный опыт, студенты пятых курсов, досрочно выпущенные в сорок первом году, без всякого опыта самостоятельной работы, но энергичные, деятельные, готовые свернуть горы.
Все они работали безотказно, принимая днем и ночью сотни, тысячи раненых.
- Без правильной сортировки не может быть и правильного лечения", - утверждал знаменитый русский ученый Николай Иванович Пирогов. Хорошо организованная сортировка раненых - главное средство предупреждения "беспомощности и вредной по своим следствиям неурядицы".
Лечить, выхаживать раненого, вернуть ему боеспособность - такова задача военного врача, и этой задаче русские врачи издавна уделяли серьезнейшее внимание.
В войну 1914–1918 годов профессор Оппель пытался концентрировать легкораненых в дивизионных лазаретах, в непосредственной близости от фронта. Предлагал отделять ходячих раненых от носилочных, создавать на вокзалах специальные отделения и перевязочные. Однако о сортировочной деятельности того периода Н. Бурденко писал, что она "разработана более теоретически, чем практически… сортировка раненых большей частью производится на улицах, на подводах или при обходе вагонов".
Не удалось в те годы осуществить прекрасные идеи Пирогова. Живая мысль русских ученых наталкивалась на косность и невежество царских чиновников.
Идея сортировки раненых существовала давно. В том или ином виде она воплощалась в жизнь. Однако ни одна из предшествующих войн не знала такой мощности и интенсивности огня, такой высокой техники и - как следствие - таких огромных потерь в человеческих резервах, с какими пришлось столкнуться нам в Великую Отечественную войну.
За десять лет врачевания мне никогда не приходилось так много и беспрестанно учиться и учить. Все, что я узнавал и что должен был сделать, я записывал в толстенный блокнот. Вот они и сейчас лежат передо мной, сотни страничек. Многие записи стерлись, в них приходится вчитываться с лупой в руках, терпеливо восстанавливая хронику дней и перечень событий. И картины прошлого проходят так ясно, как будто заново переживаешь все.
Пусть простят мне те из моих товарищей, которые не увидят своих имен названными в этой книге, хотя они вполне заслужили это. Нас было много…
Пусть простят мне и допущенные неточности: автор воспользовался своим правое на некоторые обобщения и смещения во времени и обстоятельствах.
Враг бешено рвался к Москве. В жестоких боях наши войска перемалывали части врага, но и сами несли большие потери… Вязьму и ее окрестности немцы бомбили ежедневно. Раненых везли с фронта, из тыла, со станций, с автотрассы, с дорог - На машинах, в поездах, самолетах и просто на подводах. Война шла во всех трех измерениях. Госпиталь напоминал огромное решето, в котором задерживались лишь наиболее тяжелые.
"С чего начать? - в который раз задавал я себе вопрос. - За что взяться в первую очередь, чтобы не захлебнуться в потоке первоочередных дел?"
- Товарищ военврач! - окликнул меня в глубине двора незнакомый голос
- Слушаю вас, - сказал я, рассматривая стройного, подтянутого, с умными глазами и иронической складкой в углах рта командира. Свежий рубец прорезал его правый висок. Поношенное, но чистое обмундирование выглядело на нем, как новенькое. Может быть, впечатление новизны создавал тщательно выстиранный и отутюженный подворотничок. А возможно, щеголеватый вид ему придавали необычные для моего глаза шпоры.
- Савинов, Георгий Трофимович, назначен Политуправлением к вам комиссаром, - представился он, слегка заикаясь.
- Очень рад, - сердечно отозвался я. - Время горячее.
Мы перебросились несколькими фразами. Скупость движений, жестов Савинова - все говорило о выправке кадрового военного.
- Устраивайтесь в моей комнате. Жить будем вместе, - предложил я.
- Отлично, - отозвался Савинов.
Пятнадцати лет - это было в 1919 году - Савинов ушел добровольцем в Красную Армию. Окончил курсы командного состава, командовал кавалерийским эскадроном с 1929 года - на политической работе в армии.
"Почти однолетки, а школа посуровее моей", - подумал я, ознакомившись с биографией комиссара.
Вечером произошла наша первая деловая беседа с Савиновым.
- Я обошел весь госпиталь, - сказал Савинов. - Что вы, собственно, предполагаете делать с тысячами так называемых ходячих раненых? Они заполнили всю территории госпиталя и прилежащих окрестностей… Среди них немало с серьезными ранениям в грудь…
Действительно, отделения для приема легкораненых у нас пока не было. Была дорога, кусок шоссе, на ней гуськом стояли машины. В основном работа по приему, эвакуации и распределению раненых производилась под открытым небом, благо стояли сухие, теплые дни. Тысячи раненых заполняли все свободное пространство и, как волны, перекатывались с одного конца двора на другой. Представьте себе территорию, равною двум футбольным полям, на которой скопилось две-три тысячи раненых. Солнце жжет вовсю. Часть людей только прибыла, часть дожидается отправки: одни спят, другие закусывают, третьи курят. И вся эта масса бурлит, движется, переходит с места на место и… ругает. Кого? Нас, конечно.
Да, помещение и настоящая точная сортировка - наша ахиллесова пята, - подтвердил я, удивляясь, как быстро сумел комиссар ориентироваться и обратить внимание на главное. - Как привести в систему это безалаберное хозяйство, ума не приложу.
Наивно было бы думать, что это способен сделать один, пусть даже самый умелый руководитель, - сказал Савинов.
- Ну что ж, давайте вместе устранять неполадки, - с готовностью согласился я.
Савинов оказался незаменимым руководителем и помощником.
- Откуда у тебя это самообладание, выдержка, а главное, уверенность в том, что все трудности преодолимы? - спросил я как-то Савинова.
Откуда? - задумчиво ответил он, когда, закурив "по последней", мы собирались уже заснуть. - Жизнь научила, партия, армия. Вот ты рассказывал о своих студенческих годах - первые годы пятилеток, биржа труда, субботники, погрузка и разгрузка барж, чтобы не просить у отца денег на пару штанов… Что ж, честь и хвала, что не боялся запачкать ручки. Но все для тебя было готовое: и теплая комната в Москве, и школа, и вуз. А я родился в поле, под телегой, в глухой уральской деревушке. В шесть лет остался без матери, а через год и без отца.
Восьми лет тебя мамаша за ручку в школу отвела, а меня родичи отдали кулаку и в "работники". До десяти лет я, как мужик здоровый, работал в поле, пока меня в город, "в люди", не увезли… Ни над какой книгой я столько слез не пролил, когда читать учился, как над чеховским "Ванькой Жуковым"… И кем только мне не пришлось быть: мальчиком в магазине, учеником в столярной мастерской, "половым" в трактире, подмастерьем в сапожной - вот она, лестница, по которой я, как слепой кутенок, к жизни карабкался. Потом революция. Глаза открылись. Перешел я на обувную фабрику, к книжке пристрастился. В марте девятнадцатого года партия призвала: Пролетарий, на коня!" - и я ушел пятнадцатилетним хлопцем. С той поры я в армии, семнадцать лет в коннице прослужил. Армия была моим университетом, партия - академией…
Савинова интересовало все: как долго проходит разгрузка санитарного поезда, чем кормят наш персонал, сколько сделано переливаний крови фельдшерицей Мариной Брюзгиной, причина смерти раненого, подготовка стрелкового оружия к стрельбе в ночных условиях, организация обороны на случай боя с немцами, устройство укрытий для людей на время воздушного налета, своевременная доставка писем раненым…
Человек большой воли и выдержки, Савинов терял самообладание только в одном случае - когда слышал стоны и крики раненых в операционных и перевязочных.