Каждую весну здесь буйно цветет сирень. Склонившись над памятником, печально шепчутся тополя.
Более двухсот героев погибли в селе Мокроусово Курганской области в дни гражданской войны. Среди них комиссар Первого Крестьянского Коммунистического полка "Красные орлы" Александр Алексеевич Юдин, командир второй бригады 29-й дивизии Николай Павлович Захаров и другие.
Героической судьбе Александра Юдина - матроса-черноморца, человека большой души - посвящена эта книга.
Содержание:
I. ВАСИЛЬКОВСКИЕ ВЕСНЫ 1
II. ФЛОТ 4
III. КУРГАН - ВАСИЛЬКИ 7
IV. "КРАСНЫЕ ОРЛЫ" 8
V. ЛЮДИ, ПОМНИТЕ! 14
Примечания 16
Александр Юдин
Он каким-то чутьем понимал интересы своего класса.
Ненависть к классовому врагу у него была глубокой, сильной и действенной, но без размена на медяки.
Он умел выделять главное, не путаясь в мелочах.
П. П. Бажов. "Бойцы первого призыва"
I. ВАСИЛЬКОВСКИЕ ВЕСНЫ
Саня всматривался в оранжевую даль и вздыхал. В черных внимательных глазах его не было ничего от детства: взрослый, тревожный прищур морщил лоб.
Там, где висело солнце, вставали березовые колки, а из-за них вылетала желтая дорога. Саня смотрел туда, где она терялась. По этой дороге из его родных Васильков должны были прийти к нему, на двести восемьдесят пятую версту чугунки, старшие братья и отец. Саня устал от непосильных тачек, а отец и, братья все не шли.
Под жгучим солнцем горел солончак, горячий ветер играл песком, по степи мячом скакало перекати-поле, и мужики, паужинавшие под сизыми кустами, крестились, испуганно вглядывались в горячее небо:
- Господи, неужто опять недород?
Саня лег на спину, облизнул пересыхающие губы и закрыл глаза.
И встали в туманном мареве его родные - отец Алексей Григорьевич Юдин, мать - Авдотья Васильевна и братья - Тимофей, Семен, Михайло. Домишко, спрятавшийся в тополя… Говорливые васильковские бабы, степенные мужики… И сама деревня, бойкая, клубящаяся по утрам дымом, наполняющаяся ревом скота и деловитой воркотней голубей на крышах.
Вначале Васильки назывались не Васильками, а Выселками: выселилось несколько мужиков на приволье, к озеру, образовали новое поселение. А потом название все по-новому произносили, и получилось так: Выселки - Василки, Васильки.
От Васильков в разные стороны разбегаются дороги: на покосы, на пашни, в соседние села. То и дело по какой-нибудь из них ползут телеги крестьянские, или, вздымая тучи пыли, несутся на взмыленных конях купцы на ярмарку. Зимой, потрескивая полозьями, уныло тянутся подводы, груженные мороженым мясом, пшеницей и маслом. …Вот отец-печник изладил печки подрядчику Елионскому на полустанке Варгаши и, "пустив дым", ждет расчета, весело мурлыча свою любимую песню:
Словно голубь, ой да за голубкой,
Он ухаживал за ней!
У подрядчика очки без оглоблей, за переносицу защипнуты, а под очками глаза хитрые и злые, как у коршуна.
- Я с тобой расчелся, Григорич? - спрашивает он отца, подаивая русую бородку.
- Не совсем, господин подрядчик.
- Как это, не совсем?
- А так. За третью печь ни гроша не платили!
- Не ври-ко, братец, не гневи бога! - глаза у подрядчика потемнели, и нос стал острым.
- Мне бога гневить не к чему. Он мне и так не шибко большое наследство отказал, а вот ты посовестился бы! - отец крепко сжимает в жилистой руке сечку, встает. - Айда, Саня, отсюдова! Это же разбойник!
- Иди! Иди! Катись, ишь ты, свола-а-а-чь! Много тут вас, охотников, на казенную-то деньгу! - распаляется подрядчик.
…Потом они плывут по голубому васильковскому озеру. Озеро тихо-тихо разговаривает с Саней, и Саня трогает загорелой рукой теплую зеленоватую воду. Отец гребет с напором, брызги от весла падают на вихрастую Санину голову.
- Тише, тятя! - улыбается Саня. - Зальешь ненароком рубаху.
Но отец на эти слова не обращает внимания. Капли капают, превращаясь в ручейки, ручейки текут по шее, под рубаху, к пояснице, а потом вода заливает лицо, шею, грудь…
Саня вскакивает под громкий смех мужиков. Перед ним хитрые глаза подрядчика. Он с ведром в руках. Поодаль к большой развесистой березе привязан серый, в яблоках, жеребец, запряженный в дроги.
- Ха-ха-ха! - потешаются мужики.
И подрядчик, показывая мелкие прокуренные зубы, тоже заливается со смеху.
- Ишь ты, какой! Ха-ха-ха! Спать сюды приехал! Много вас, охотников, на казенную-то деньгу! - повторяет он заученную фразу.
Мокрый и жалкий, Саня вздрагивает всем телом, и непонятно: плачет он или смеется.
Потом на желтой дороге внезапно появляется старший брат Сани, здоровенный, чернобородый Тимофей. Тимофей - тертый калач: успел в Челябе, на отходничестве побывать, и в солдатах отслужиться. Он веселый, доброго нрава человек. Любит рассказывать о своей жизни, а если ему подадут чарочку, поет хорошие песни.
- Пошто над мальцом изгаляешься? - мычит он сейчас зычным пьяным басом.
И кулаки у него сжимаются, дрожат.
- По то, што мальчонку робить заставляете, а сами пьете!
- Не твое дело.
- Не мое? Ну, ладно, пусть не мое! - ехидничает подрядчик.
Тимофей пьян. А пьяному море по колено. Тряся кудлатой головой, он идет на подрядчика и кричит, что есть мочи:
- Сволочи! Едете на чужом горбу, кровопийцы!
Подрядчик дрожит от негодования, бледнеет:
- К уряднику захотел? Так-с?
- А хучь бы и к уряднику!
- Молчать! Падло!
Тимофей на мгновение останавливается. Его плотной стеной окружают мужики, оттесняя от подрядчика.
- Не шуми, Лексеич! Плетью обуха не перешибешь! - уговаривают.
В это время подрядчик вскочил в ходок и, забыв о том, что конь привязан, ударил его плетью. Жеребец взвился на дыбы, порвал повод и понес вдоль полотна.
3
Васильки стоят почти в самом центре Западно-Сибирской равнины - страны озер, ковыльных степей и березовых колков. Как и многие другие сибирские поселения, деревня подковой огибает пресное озеро. На востоке виднеются луга, на запад глянешь - озеро.
Плесы, камыш!
Тихими летними вечерами занятно слушать камыш. Он шелестит таинственно, угрожающе. Ему вторит тихая волна, набегая парной грудью на берег. И больше ни звука! Птицы будто умирают в это время. Клубясь, ползет над водою теплый туман. И камыш, и вода, и все окружающее седеет…
Но недолго летом хмурится ночь. Зори, будто влюбленные, торопятся навстречу друг другу. И озера, и луга, и покосы преображаются, начинают жить.
Согнанные со всех окрестных деревень на строительство железной дороги мужики поднимаются рано, работают с натугой: надо во что бы то ни стало исполнить "уроки" - так заведено. Пестрые толпы их на много верст маячат вдоль насыпи. Свалявшиеся бороды, голодные сухие лица. У кого конь "паровый" да здоровье ядреное, и то вытягивается в нитку, чтобы справиться с "уроками". Ну, а кто хил, да еще и у лошаденки ребра выпирают, бьется до того, что кровь из носу начинает бежать, а толку мало.
И плата за работу грабительская. От зари до зари ворочает мужик землю, а получает гроши. За развозку сотни шпал по линии подрядчик получает от казны полтора рубля, а мужикам платит двадцать пять, а то и двадцать копеек. Кипит мужицкое нутро от обиды, да толк-то какой! Урядники, надсмотрщики, старосты - власть, а против "богом данной" власти не попрешь.
Перед петровым днем на двести восемьдесят пятой версте пошабашили рано. На участок прикатила дрезина с конторщиком, и начался расчет. Появились сыновья подрядчика Елионского с "монополкой". В наскоро сколоченном из горбыля кабаке, под сенью тальниковых кустов, шла бойкая торговля. Лишенные на стороне бабьего контроля многие кормильцы спустили в этот день все, что заработали за неделю, залезали даже в долги.
Гомонили по кустам.
Тимофей трижды подходил к конторщику:
- Юдин Тимофей Алексеевич и Александро Алексеевич.
- Нету в учете таких.
- Как же нету? Все лето работаем.
- Нету.
- А ну, проверь еще раз.
- Проверял уже, братец, нету.
- А как же нам быть?
Конторщик смеялся:
- А кто ее знает?
- Это подрядчик нам в отместку, - шептал Саня, взглядывая печальными глазами на брата.
- Стерва он. Кровосос.
- Может, сходить к нему, повиниться?
- Повинишься - всю жизнь красными слезами плакать будешь.
- Что же делать?
- Бросим все. Пусть нашими грошами подавится. После праздника в Курган отвезу тебя, там робить будешь.
Но вышло все по-иному. Когда вернулись домой, отец сказал:
- Рано еще по людям мотаться. Успеет, натрет холку. Пусть в школу идет.
4
Отец - Алексей Григорьевич - сухой, высокий старик. У него крепкие, узловатые пальцы, сивые усы и черные глаза. И сейчас рассказывают про Алексея Григорьевича такую историю. Однажды зимой он ехал из города в Васильки. Солнышко и тулуп нагнали на него сон, и он подремывал, примотнув к передку саней волосяные вожжи.
Около деревни Сычевой лошадь остановилась. Старик размежил веки и увидел стоящего на дороге парня, румяного и широкоплечего. Рядом с парнем стоял его конь.
- Здравствуй, дедушка! Милости прошу к нам на чай-сахар!
- Спасибо. Тороплюсь я.
- Успеешь.
- Давай в другой раз.
- Сейчас надо.
- Ну ты, давай не шути! - начал сердиться Алексей Григорьевич.
- Подожди, дед! Просьба у меня к тебе!
- Говори.
- Хочу с тобой побороться.
- Какой же я борец. Старик уж.
- Прости, земляк, но не проехало по этой дороге еще ни одного мужика, которого я не положил бы на лопатки.
Алексей Григорьевич засмеялся:
- Не шибко, видно, умны родители у тебя… Ты бы хоть ноги сосчитал у своего мерина… Сколько ног-то у него?
- Ха-ха-ха! - засмеялся парень. - У мово мерина были ноги, а сейчас одна здоровая осталась!
- А ты все-таки сосчитай. - Старик вылез из коробушки, схватил парня за опояску и швырнул в сугроб. - Это одна нога? Верно?
Парень остервенело кинулся на старика, но мгновенно улетел в сторону.
- Это другая, - сказал дед.
Потом он вытянул парня из сугроба и начал стукать его о твердую, укатанную санями, дорогу.
- Вот третья нога, вот четверта, вот пята!
На секунду оставив парня Алексей Григорьевич спросил:
- Так сколько ног у мерина?
- Пять. Ей-бо, пять, - взмолился парень.
- Ну вот. А ты говорил, что одна.
- Нет. Пять, ей-бо!
Алексей Григорьевич вскочил в коробушку, расправил вожжи и, обернувшись к плачущему парню, сказал:
- А ты не сердись. Я ведь не в обиду. Просто старуху свою хотел удивить. Скажу ей, Что видел мерина с пятью ногами.
И уехал.
Природа наделила Алексея Григорьевича щедро: он и печник, и стекольщик, и плотничать может, и жестянничать. И грамоте мало-мало смыслит.
Санька и лицом, и статью, и ухватками весь в отца. Рослый и сильный не по годам. Судить-рядить со взрослыми мужиками начнет - послушать есть чего. Зря болтать не станет, скажет только дело, и всегда с разумом.
Думка о школе - заветная. Попасть бы, вот бы здорово!
У подрядчика Елионского три сына. Двое старших Шадринское реальное училище закончили, и лавочки оба имеют. А младший Иннокентий (Кешка по-деревенски) второй год в школе учится. В Ялуторовск уезжать собирается, по церковной части. Ходит по улице, выше крыши нос задирает.
- Темнота вы все и скоты! - так поговаривает.
Развитию народного образования в Зауралье царским правительством не уделялось почти никакого внимания. Программы церковно-приходских школ, а также и волостных, содержавшихся за счет подушной подати, сводились в основном к закону божьему, чтению церковных книг да четырем действиям арифметики. Обучением в Курганском уезде в 1895 году была охвачена лишь десятая часть детей школьного возраста. Среднее число грамотных в России составляло 18 процентов, а в Курганском уезде только 7.
Школа в Васильках открылась в 1892 году. Ее построили всем обществом на окраине села, среди тихих берез. Учительницу Евгению Ивановну Терехову привезли из соседнего волостного села Моревского.
Учился Саня с большой охотой. Но мир раскрывался перед любознательным мальчуганом только с одной стороны. Слишком не похожа была сама жизнь на ту, о которой говорила Евгения Ивановна.
Однажды на уроке он спросил Евгению Ивановну:
- Почему попам да богатеям яства заморские и еды всякой полно, а у нас даже кулаги на всех не хватает?
В классе сначала повисла таинственная тишина, а лотом все начали хохотать. Евгения Ивановна покраснела, на глаза навернулись слезы: этот Саня, он хотя и не нарочно, но нарушал порядок!
Поднялся из задних рядов Кешка Елионский, чистый, румяный, с лицом, похожим на образ троеручной богородицы, и сказал - огнем опалил:
- Это потому, чтобы такие, как ты, обормоты, не лезли в попы!
И к учительнице:
- Евгения Ивановна, выгоните этого голодранца вон!
Но Саню не надо было выгонять. Он вспыхнул, как маков цвет, выскочил из-за парты и, круто шагнув к обидчику, влепил ему по физиономии. Кинулся к двери и убежал.
Это был последний школьный урок Александра Юдина.
Отец не ругал, не бил его. Он едва заметно погрустнел, но потом встряхнулся и сказал:
- Собирайся, на той неделе в Курган к Смолину отвезу. Не миновать, видно, нашей породе его, треклятущего!
Смолин - курганский купец - был известен в уезде среди крестьян и работного люда как "добрый", но чудаковатый торговец. Причуды его были самыми невероятными. И допускал он их только лишь для того, чтобы позаигрывать с народом, скрыть истинное свое лицо.
Бывало так. Напившись вдосталь, запрягал тройку белых коней и гнал по Троицкой улице, на базар. Въехать норовил обязательно со стороны горшечного ряда. Кони летели вскачь по обливным корчагам, ладкам и горшкам, вдребезги разбивая запасы торговцев.
Горшечники плакали притворными слезами: притворялись они потому, что знали - Смолин за плату не постоит. Оплатит втридорога и быстро. Торопились завозить новые партии горшков, приговаривая: "Авось Петруша еще запьянствует".
Перед голодным 1911 годом Смолин соорудил у себя в доме бассейн, облицевав его внутри разноцветной малахитовой плиткой. Вереница баб и несколько водовозов почти два дня заливали искусственный водоем тобольской водой. А потом в домашнее водохранилище запустили живых щук, окуней и ершишек. В течение всей зимы хозяин каждое утро, накинув на плечи бухарский халат, сидел с удочкой на берегу малахитового бассейна и, выловив две-три приморившихся рыбки, посылал за дружками, приказывал варить уху.
- Чудак ты! - смеялись над ним купцы.
- Это разве чудачество? В Тобольске городничий дворец на яичнице построил. Вот это чудо!