Над нашим аэродромом иногда проходили немецкие самолеты. Они бомбили Грозный. Однажды бомбы попали в нефтехранилища, и на земле возник пожар огромной силы. Высоко в небо поднялся черный столб дыма. Он расползался, поднимался все выше и вскоре застлал почти весь горизонт на востоке. Подгоняемая ветром, черная стена медленно надвигалась на аэродром.
В ту ночь мы бомбили вражеские позиции с возгласами: "За Грозный!" Из самолета, едва успевшего приземлиться, слышался требовательный голос; "Бомбы!" И девушки-вооруженцы не заставляли себя ждать. Пока самолет заправляли бензином и штурман бежала на КП с докладом, они за несколько коротких минут успевали снарядить самолет.
Мы с Катей Пискаревой только что возвратились со второго боевого вылета. К самолету подошла Стрелкова, инженер по вооружению, и, видя, что мы спешим, скороговоркой зачастила:
- Аронова, возьми в кабину десяток немецких "зажигалок". Они небольшие, по килограмму всего. Перед тем как бросить бомбочку за борт, сними вот этот колпачок с носика. Поняла?
- Поняла, давайте ваши "зажигалки".
Я кое-как сложила бомбочки на пол кабины, а Стрелкова побежала к другому самолету. Трофейные "зажигалки", или "электронки", были новинкой, и она спешила объяснить всем штурманам, как с ними обращаться.
Бензозаправщик что-то замешкался и не подъезжал к нашему самолету. Я решила воспользоваться свободными минутами, чтобы устроить "зажигалки" в кабине поудобнее. "Чего они будут мешаться у меня под ногами? Положу-ка их на сиденье, - подумала я. - Десять штук. Перед тем как бросить за борт, снять колпачок… Сколько же лишнего времени придется кружиться над целью? Сниму колпачки сейчас, а потом буду бросать сразу по три-четыре штуки".
Сказано - сделано. Поснимала колпачки, уложила оголенные бомбы на сиденье и, довольная, уселась на них.
Когда мы вернулись домой, первой, кто подошел к самолету, была Стрелкова. Она поинтересовалась, как я справилась с "зажигалками" и какой от них был эффект. Не без некоторой гордости я рассказала ей о своей рационализации.
- Боже мой!.. - Она всплеснула руками. - Это просто чудо, что вы остались живы! Ведь ты оголила чувствительные мембраны, и достаточно было слабого удара, даже нажима, чтобы бомба загорелась под тобой! Как же ты не сообразила?!
- Как-то не подумала о технике безопасности… - в растерянности пробормотала я, а у самой холодный пот выступил на лбу, когда представила себе, как взрываются подо мной бомбы, как весь самолет охватывает пламя.
К утру черная стена дыма дошла до нашего аэродрома. С последнего боевого вылета мы возвращались в сплошном дыму. Меня поташнивало, порой даже туманилось сознание, С огромным трудом отыскали свой аэродром. Катю тоже мутило, гарь въедалась в слезившиеся глаза, летчица почти ничего не видела. Сажала самолет вслепую. Когда мы пришли на КП с докладом, все в немом удивлении уставились на нас: наши лица были черны от копоти.
На другую ночь, несмотря на неустойчивую погоду, полк должен был летать по максимуму, то есть сделать возможно больше боевых вылетов: наземные войска крайне нуждались в поддержке авиации.
Свинцовые тучи заволокли весь горизонт на северо-западе. Чудовищными глыбами наплывали они одна за другой, беспрерывно меняя свои очертания. С наступлением темноты небо стало еще более страшным. Нагромождения туч приобрели угрожающий вид. Вспыхивающие время от времени ракеты придавали им что-то зловещее.
- Только мрачная фантазия демона могла сотворить такую ночь, - сказала я Кате в полете.
- Это верно, - согласилась она, зябко пожимая плечами.
Цель нашли не сразу. Для достоверности подсветили САБом - светящейся авиабомбой. Потом сбросили фугасные и пошли домой. Вражеские прожекторы и зенитки почему-то молчали. А мне хотелось, чтобы они ожили сейчас! Среди такого гнетущего мрака даже огонь противника, казалось, принес бы некоторое облегчение.
Слева медленно, но неумолимо надвигалась иссиня-черная лава. Справа едва различимой во мраке стеной высились горы. В узком пространстве между этими двумя громадами летел наш хрупкий самолетик, стараясь изо всех своих слабеньких сил поскорее добраться до аэродрома.
Тучи приобрели фантастические очертания, как в кошмарном сне. В глазах у меня все странным образом перевернулось: стало казаться, что самолет неестественно накренился, что мы летим не по прямой, а лезем вверх, заваливаясь на левое крыло.
"Чепуха какая-то". Я тряхнула головой и посмотрела на приборы. Они показывали правильный режим горизонтального полета. Но стоило мне бросить взгляд влево, на уродливо изогнутую тучу, как снова возникало ощущение неправильного положения самолета, и мне становилось жутко.
"Лучше не смотреть в ту сторону", - решила я. Но как всегда бывает в подобных случаях, мой взгляд, точно магнитом, притягивало именно влево.
- Закрою глаза, не буду никуда смотреть, - прошептала я.
- Что ты там лепечешь? - спросила Катя.
- Пискарь, я боюсь смотреть вон на ту кривую тучу: она все переворачивает у меня в голове!
- Что это с тобой?
- Не знаю, мне страшно… Голова кружится…
Как я поняла позже, то были признаки потери пространственного положения. К счастью, такое со мной больше никогда не повторялось.
К утру грозовые тучи ушли далеко за горизонт, в прозрачном воздухе разлилось спокойствие. Мы возвращались из последнего, шестого полета. На земле еще лежал темный покров ночи, а в небо уже чувствовалось приближение рассвета. На востоке стало сипе, потом синева начала как бы подниматься ввысь, уступая место более светлым тонам. И вдруг все преобразилось: первые лучи солнца заскользили но вершинам гор, снеговая шапка Казбека вспыхнула бело-розовым светом. Мне показалось, что в воздухе зазвучала музыка величественная, бодрая. Ночь быстро уходила, занималось ясное солнечное утро. Как зачарованная смотрела я на победное наступление света, на прекрасную картину рассвета в горах Кавказа.
- Как красива наша земля! - услышала я голос летчицы.
- Знаешь, Катя, ведь сколько уже раз встречали мы рассвет в горах, но сегодня я по особенному любуюсь им!
По какой-то ассоциации мне припомнился рассвет после выпускного вечера и школе. Я шла среди веселых подруг и с удивлением, к которому чуть примешивалась легкая грусть, спрашивала себя: "Неужели я перешагнула тот рубеж, за которым у людей кончается беспечная пора детства и начинается зрелая юность?" На востоке, из-за Волги, поднималось солнце - могучее, яркое. Начинался новый день. Начинался и день моей жизни. Кто-то из подруг воскликнул тогда; "Девочки, мне хочется верить, что наша жизнь будет такой же светлой, как сегодняшнее утро!"
Теперь подумалось: нет, жизнь не может быть сплошным светлым праздником. А чтобы ощутить, как прекрасен свет, нужно пройти через тьму. Как сегодня.
Хотя мы и летали одиночными экипажами, но взаимовыручка, стремление помочь подруге в беде прочно укоренились в нашей боевой жизни. В огромном ночном небе, в цепких лучах прожекторов, под обстрелом зениток мы не чувствовали себя одинокими. Знали, что где-то рядом идет свой самолет и в трудную минуту окажет помощь.
Однажды экипаж Распоповой - Радчиковой, подходя к цели, увидел, как прожекторы схватили ПО-2 и вражеские зенитчики открыли по нему яростный огонь. Самолет безуспешно пытался вырваться из огненного плена.
- Леля, ведь это Санфирова с Гашевой! - закричала Распопова штурману. Они вылетали перед нами!
- Скорее на помощь!
Бомбы полетели на прожектор. Самолет Санфировой ушел в темноту. Но теперь под обстрелом оказался самолет-спаситель. Пробит бензобак, ранены обе девушки. Мотор замолчал. Задыхаясь от паров бензина, летчица Распопова направила самолет в Терек. "Лучше погибнуть в реке, чем попасть в руки к фашистам". Но смертельно раненный ПО-2 честно выполнил свой последний воинский долг: перенес девушек через воды бурного Терека и бережно опустил на своем берегу. Прошло две недели, и они слова вылетели на задание.
Командир и комиссар дивизии частенько заезжали к нам, чутко и тактично прослушивая пульс полка. В меру бранили. В меру хвалили. Опытным глазом подмечали все: плохо замаскированный самолет, удачную карикатуру в боевом листке, темные круги у нас под глазами от бессонных летных ночей, ловкие движения девушек-вооруженцев при подвеске пятидесяти - и стокилограммовых бомб, веселую песню, книгу в руках.
Как-то раз комиссар дивизии приехал к нам поздно вечером. Погода была нелетная, и он удивился, увидев, что все самолеты находятся на старте.
Горбунов оставил свою машину на обочине, а сам направился к крайнему самолету. Приподнялся на трап. Летчица и штурман слали, склонив головы на борт кабины. Подошел к другому самолету, к третьему - везде та же картина. Горбунов пошел на КП.
- Бершанская, ты знаешь, что твои летчицы превратились в спящих красавиц?
- Как это понять, товарищ комиссар дивизии?
- Да так, спят, сидя в самолетах. Будь я злым волшебником или диверсантом, умертвил бы их всех без малейшего шума и скрылся бы так же незаметно, как появился.
- У нас было подряд несколько напряженных боевых ночей, девушки очень устали.
- Нужно быть бдительными, выставлять в таких случаях охрану. А то ведь действительно вас можно перебить, как цыплят.
- Учтем, товарищ бригадный комиссар, - .заверила Бершанская.
- Но почему бы не отправить всех спать домой?
- А вдруг облачность поднимется? Пока приедем на аэродром, потеряем не меньше часа.
- Ишь, какие хитрые!
Горбунов присел около столика. Помолчали.
- Молодцы твои девчата, - заговорил он тепло, задушевно - Прошло только три месяца, как ваш полк прибыл на фронт, а он уже выходит в первые ряды дивизии. О ваших боевых делах пишут в газетах, хорошо отзывается о вас пехота. Но самое показательное - вас знает и ненавидит враг.
Командир полка удивилась:
- Неужели мы стали такими популярными?
- Мне недавно рассказывал один пехотный командир, он присутствовал на допросе пленного немца. Этот пленный показал что ночные бомбардировщики причиняют им много неприятностей. Главное, не дают спать по ночам, изматывают физически и морально. А однажды, говорит, произошел такой случай. - Комиссар улыбнулся. - Только они истопили баню чтобы помыться перед сном, как прилетел "руссфанер" сбросил бомбы, и от бани осталось одно мокрое место.
Бершанская рассмеялась.
- Пленный уверенно заявил, - продолжал комиссар, - что это сделали "ночные ведьмы".
- Кто-о?
- Вы, "ночные ведьмы". Так вас прозвали фрицы.
- Лестное прозвище, нечего сказать!
- Так это ведь только для меня вы спящие красавицы, а для врага, оказывается, ведьмы!
С наступлением осени погода становилась все изменчивее и капризнее. То вдруг навалится невесть откуда мощная кучевая облачность, то с гор ползет по ущельям плотный туман. Нередко случалось и так: над аэродромом чистое небо, мерцают яркие мохнатые звезды, а подходишь к цели - все безнадежно закрыто тучами. Приходилось возвращаться. Садиться же с бомбами далеко не безопасно. Тогда стали высылать сначала один самолет - на разводку погоды. Но и это было не очень удобно: жди, когда он вернется!
Инженер по оборудованию Илюшина предложила поставить на какой-нибудь самолет рацию, чтобы сведения о погоде получать прямо из района цели. Выбор пал на наш самолет. В спешном порядке я прошла однодневные "курсы" радистов, и в первую же боевую ночь мы с Пискаревой вылетели в почетной роли разведчиков погоды.
Полная луна освещала неярким светом горы и долины. Кое-где по ущельям лежал туман. Слева впереди, над зубцами Главного Кавказского хребта, возвышался Казбек, покрытый вечными снегами. Погода, кажется, была приличной.
Перед самой линией фронта я включила рацию и, волнуясь, передала, что можно выпускать самолеты на задание.
- Пересекаем линию фронта, - закончила я свою передачу.
Тут ожили вражеские зенитки и отвлекли меня от радио. Я забыла выключить тумблер передатчика. Теперь все, что бы я ни произнесла, было слышно на старте. Если бы я знала это!
Под нами еле приметно вьется горная дорога. На ней мелькнул огонек и тут же погас. "Ага, ясно! Опасно, голубчики, ехать в горах без освещения? Вот мы вам сейчас подсветим!.."
Прокатился гул взрыва от наших бомб. Тут же, как по команде, с разных сторон включились четыре прожектора и начали прощупывать небо. Вот их кинжальные лучи все ближе, ближе… Спохватились зенитки и открыли неточную пальбу. Мы уже порядочно отошли от цели, как вдруг один прожектор мазнул лучом по хвосту самолета. К нему метнулись остальные.
- Нет уж, опоздали, за хвост вы нас не удержите! - торжествующе проговорила я и высунула язык.
- А ты еще плюнь на них, как над Моздоком, - посоветовала Катя.
- Какая наблюдательная, даже затылком видишь!
Действительно, был такой случай над Моздоком. Только мы отбомбились, как вдруг под нами вспыхнул прожектор. Он, будто на шпагу, наколол наш самолет на свой луч. "Вот отличный момент разбомбить его!" - подумала я. Но бомб у нас больше не было. Тогда я высунулась по пояс за борт и с досады плюнула, как мне показалось, прямо на зеркало прожектора. Он почему-то в тот же момент погас.
- Ай да штурман у меня! - восхитилась Катя. - Плюнула - и прожектора как не бывало!
Об этом случае она и напомнила мне сейчас. Мы благополучно прошли линию фронта. У меня было отличное настроение. Погода хорошая, бомбометание удачное, от прожекторов ушли - чего же больше может желать штурман?
- Пискарь, хочешь я тебе спою?
- Давай!
В это время на старте у приемника собралось несколько человек и с интересом слушали мой репортаж. Ведь я так и не выключила передатчик!
- Послушаем, как она поет, - пододвигаясь к приемнику, сказала начштаба Ракобольская. Я спела Кате песенку.
- А какой забавный анекдот рассказала мне сегодня Дуся Носаль! - беспечно бросала я в эфир.
Катя рассмеялась, прослушав довольно пикантный анекдот. На старте, около приемника, как я потом узнала, стоял хохот.
- Вот болтушки! - усмехнулась командир полка.
- Любопытно, у них всегда такая художественная самодеятельность в воздухе? - удивленно спрашивала "мамочка" - комиссар Рачкевич.
Свою оплошность я заметила лишь тогда, когда мы подошли к аэродрому.
- Ты должна обязательно спеть что-нибудь на нашем праздничном концерте 7 ноября, - сказала мне на КП Рачкевич. - У тебя, право, неплохо получается.
Я переминалась с ноги на ногу…
Евдокия Яковлевна Рачкевич до войны окончила Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. У нее был богатый жизненный опыт и большое, доброе сердце. Чуткая, заботливая, она быстро нашла дорогу и к нашим сердцам. "Деточка", - зачастую обращалась комиссар к кому-либо из нас, пренебрегая уставными требованиями. Вначале мы между собой добродушно подшучивали над таким неуставным обращением, но в душе каждая была рада этому слову: в суровой фронтовой обстановке нам так не хватало материнской теплоты и ласки.
Евдокия Яковлевна внимательно следила не только за боевой работой девушек. Немало сил и времени отдавала она и бытовым делам, а их было много.
Ходили слухи, что как-то в дивизии она вела приблизительно такой разговор с одним из штабных работников.
- Моим девушкам нужно хорошенько помыться.
- Ну и пусть моются на здоровье, - согласился офицер, который имел весьма косвенное отношение к санитарной службе.
- А где? Бани нет.
- Сейчас можно в реке искупаться. Еще тепло.
- А вы знаете, какое там дно?
- Нет… А что?
- И я не знаю. Поэтому очень прошу вас искупаться первым и проверить глубину.
- Я?! - удивился такому обороту ее собеседник.
- Вы же мужчина!
Чтобы не вызывать никаких сомнений, ему пришлось лезть в воду.
Только после такой разведки нам было разрешено купаться.
Туманы и облачность все чаще заставляли нас сидеть на аэродроме в томительном ожидании хоть малейшего просвета. В такие ночи мы любили, собравшись в кружок, петь песни. Песня всегда была нашим верным спутником на фронтовых дорогах. Ну и что ж, что война? Разве мы перестали быть людьми? Мы любили жизнь, воевали ради жизни, а жизнь без песни - что пища без соли.
Сегодня опять нелетная погода. Но метеослужба обещала прояснение. Мы собрались у самолета Дуси Носаль - черноглазой энергичной украинки, одной из лучших летчиц полка. Кто сидит, кто лежит на пожелтевшей примятой траве. Над ночным полем льется задумчивая, немного грустная русская "Рябинушка". Потом поем полюбившуюся нам "Летят утки".
- Доспаньчик, спой какую-нибудь казахскую песню, - просит Ира Себрова.
- Что вы, девчонки, у меня и голоса-то нет, - отнекивается Катя Доспанова.
- Спой, светик, не стыдись. У Утесова вон тоже нет голоса, а как поет! - шутит Полина Белкина, ее летчица.
- Ну, коли командир экипажа приказывает, придется петь.
И Катя Доспанова приятным голоском исполняет мелодичную казахскую песню. Все шумно аплодируют.
- Дуся, теперь твоя очередь!
Носаль тихо запевает:
"Дывлюсь я на небо та и думку гадаю…"
Дусю Носаль нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Все в ней выглядело довольно обычным. Среднего роста, темноволосая, с бледноватым лицом, она не производила с первого взгляда особого впечатления. Не совсем обычными, пожалуй, были только глаза. Дусины глаза редко бывали веселыми. Даже когда она смеялась, ее глаза часто оставались серьезными. В них постоянно проглядывали затаенные думы, напряженная мысль. Острый блеск их говорил о большой внутренней силе.
Дуся любила песни, особенно украинские, которые пела с чувством, задушевно. Живо представлялось то, о чем она поет: зеленый гай, широкий Днепр, яркие ленты в косах девушки. С чисто украинским юмором Дуся умела иногда пошутить остроумно, но не зло над какой-нибудь оплошностью подруги.
Летала Носаль очень хорошо: грамотно, чисто, смело. И с какой-то непонятной жадностью. По числу боевых вылетов она занимала одно из первых мест.
- Куда ты торопишься? - спрашивала я ее иногда.
- Под Запорожье, в село Бурчай. Хочется сказать землякам после войны: я сделала тысячу боевых вылетов.
- Куда хватила! И почему именно тысячу?
- Так… - уклонялась она.
Мы с ней были близкими подругами. Из рассказов Дуси я знала, что до войны она работала учительницей в начальных классах и одновременно занималась в аэроклубе в Николаеве. Окончив аэроклуб, стала инструктором-летчиком.
У Дуси был муж, Грицко, как она его называла. Как-то в минуту откровенности она рассказала необычную историю своего замужества. Ее прочили в жены одному парню, с которым дружила с детских лет, и Дуся привыкла к мысли, что им суждено и дальше идти вместе по жизни. Родители уже готовились к свадьбе. Но вот однажды в клуб на вечер пришел летчик, и, как говорила Дуся, они полюбили друг друга с первого взгляда. Через неделю молодые супруги выходили из загса.
Когда Дуся рассказывала о своей "дополковой" жизни, она всегда вспоминала что-нибудь светлое, радостное, веселое. Но один раз открыла передо мной и трагическую страницу.