Мне нравился мой стиль жизни. Заниматься спортом было не круто. Или круто для идиотов. А для таких как я писком моды было опустошить аптечные прилавки и, закинув в желудок несколько таблеток, спасающих от реальности, отправиться в "Там-Там", в единственное место, где играла близкая мне музыка, и где собирались близкие мне люди. Такие мифические термины как "кокаин" или "героин" были из области фантастики. Рэйверская культура только зарождалась, но она протекала параллельно мне. Дети с красными волосами и не менее красными глазами, занюхивали порошки, чья консистенция вызвала бы недоверие даже у таможенной овчарки, после чего отправляли сжигать килокалории на танцпол под сет ди-джея. Рэйв в тогдашнем Совке был антиподом панку, но сидел с ним в одной грядке. И ди-джей был сродни апостолу новой веры, супротив нынешней ситуации, когда рулевые дискотек клонируют друг друга каждый месяц, превратив андеграунд в шоу-бизнес.
В "Тоннеле" разливали три напитка: чай, сок и водку. Динамики были заботливо упрятаны за железные решетки, потому что у бандитов, наглотавшихся таблеток, была привычка нырять головой в омут техногенной музыки. А это имело плачевные последствия для акустических систем, изрыгающих унц-унц-унц. Бандитские головы, понятное дело, оставались невредимыми.
Мой приятель Костя рассказывал про знакомого боксера Колю, которого он встретил при входе в один из баров. Тот сидел на скамейке, на руках новые боксерские перчатки, которыми Коля периодически бил себя по голове, прислушиваясь к ощущениям, возникающим от удара.
– Коля, ты чего? – спросил у него Костя.
– Да вот, перчатки новые купил, пробую, – ответил Коля.
– Так ведь больно же! – возразил Костя.
– Ты чего? Это ж голова! – ответил Коля.
Такие Коляны стучали лбами в стены "Тоннеля", создавая дополнительный звуковой фон. Посетителей первого в России техноклуба выпасали наряды милиции. На протяжении пути от станции метро "Горьковская" до разукрашенного бомбоубежища стояло несколько кордонов, которые живо реагировали на тонких подростков в зеленых башмаках. Им предлагалось вывернуть карманы, распрощаться со спидами и экстази (если те неграмотно запрятаны), и следовать дальше – на дискотеку. В худшем случае – пройдемте в отделение. А какая дискотека без таблов?
Ди-джеев на входе встречали бычьи шеи, окантованные цепями девяносто шестой пробы, и наставительно вещали:
– Значит так, ди-джей. Ставишь четыре песни хардкора, потом одну песню Шуфутинского. Потом опять четыре песни хардкора, потом опять Шуфутинского. И так все время.
Ди-джей кивал, потому что ничего другого ему не оставалось, разве что присоединиться к рисункам на стене в виде отпечатка собственного тела, проходил к пульту, к которому бандосам доступа не было. Там он насаживал на спрессованный кусок музыки иглу, похожую на кончик скорпионьего хвоста, и она неслась по заданным беговым дорожкам, впиваясь в виниловый диск. Периметр окружности уменьшался, игла, нисходя по спирали, приближалась к центру пластинки. Быки колбасились, Шуфутинский отсутствовал, ди-джей уходил огородами, дабы оградить свой мозг от сотрясения, а нос от поломки.
В моей среде, где доминировали панк и хардкор (не синтетический, а металлический), принято было дырявить себе руки и пускать по венам такие жидкости, как "винт", "черный", "белый" и пр. Только у меня эти процедуры вызывали антиэстэтские чувства. Я не мог и мысли допустить, что стану протыкать свою синюю жилу на сгибе локтя. Поэтому выжил. Но это уже лирика. Выпад в сторону, пока основной персонаж маячит на задворках памяти.
Было время, когда при выходе из Гостинного двора бабушки торговали портвейном, пивом и сигаретами. Серега умудрялся брать у них вино в долг (представьте себе этих бабушек, которые за недодаденный рубль вас съесть готовы). Вино распивалось в какой-нибудь подворотне, раздраконивалась очередная пачка Беломора, и содержимое каждой папиросины тщательно заменялось на сушеный корм для буйного мозга.
Как-то раз я поинтересовался у Сереги, где его гитара (Fender – родная американская), стоящая ровно тысячу нерублей. Он притаскивал ее иногда в "Трубу" на наши панковские действа. Выяснилось, что гитара ушла за долги – проигрыш в преферанс. Для меня тогда проиграть тысячу долларов было равносильно потере пальцев. А его это нисколько не колыхало. С таким человеком было не страшно поехать куда угодно и за чем угодно. Астрахань замаячила в моем воображении.
Серега форсировал мои сомнения, предложив отправиться туда грядущим летом. Я дал согласие. Но нужно было предупредить родителей, для чего Павлик отправился в деревню, где они проводили свой трудовой отпуск, за благословением. Разморозив холодильник, в котором все равно редко обитало что-нибудь съестное, я покинул квартиру. Всю ночь перед этим мы с Толстым распивали водку. Толстый, включив на полную громкость Exploited, молотил сковородкой по батарее, вызывая приступы агрессии у соседей.
По дороге к родителям я заехал в деревню к Вано, благо у меня было с собой два лишних дня и десять лишних пакетов с травой. Поделив десять на два, я получил цифру пять, могущую означать что угодно. Для меня же она означала приятное времяпрепровождение на пять баллов. Вановская компания встретила меня более чем радостно. В первый же день мы пошли в баню, узкую, как чулан в "хрущевке". Вано, намылив голову, наклонился к шайке с водой, упершись при этом задом в раскаленную печку, произведя на свет звук, будто бизона трактор переехал. С утра он пас коз, я же спал до трех часов дня после бурной ночи, и его бабушка интересовалась, а не умер ли я? После чего готовила мне яишенку из десяти яиц, плюс молочко, плюс творожок, плюс жареные грибочки, плюс блины. Я невольно вспоминал Чехова, рассказ про глупого француза, но все съедал.
В город возвратился с четырьмя трехлитровыми банками маринованных грибов и родительским "добро" на поездку в Астрахань. Одна банка разбилась, и в вестибюлях подземки за мной стелился мокрый, клейкий след, будто улитка проползла, оставляя за собой элементы секреции в виде грибных шляпок. Дома я засунул в холодильник пачку пельменей, и оправился переговорить с Зайцевой на предмет Маши. Типа за советом. Никакого совета не получил, а только процеловался с нею полчаса у Казанского собора, потому что мне нравилось, как она целуется. Вернувшись домой, понял, что холодильник так и не включил. В морозилке меня ждала растаявшая пельменная масса. Штепсель вонзился двумя хоботками в розетку, о чем я пожалел на следующее утро, потому что замерзшая пельменная масса превратилась в сталагмит, который было невозможно отодрать от днища морозильной камеры. Мы с Толстым жарили на сковородке пельменный пирог, разрезая его потом, как каравай. И это последнее, что я помню из подготовительного периода перед пересечением России с севера на юг.
Отрезок одиннадцатый
"Путешествие развивает ум, если, конечно, он у вас есть"
(Г. Честертон).
Отчаливали с Московского вокзала со скромной суммой денег, рюкзаком и неуверенностью в завтрашнем дне.
Между мной и Машей еще не произошло объяснений, но суть проблемы уже отчетливо вырисовывалась. Она пообещала, что завяжет с проституцией. Я в это смутно верил. Мне она казалась опытной барышней, которая знает чего хочет, и в состав этого "чего" я не вписывался. А вписаться очень хотелось. Астраханские дары выглядели как призовой фонд в гонке за счастьем. Рассказы о том, как клиенты катали ее в спортивных машинах по ночной Москве выводили меня из себя.
Серега попыхивал Беломором, который курил постоянно, предпочитая его сигаретам. Всегда была возможность забить косяк. Группа "Калинов мост" поразила его в самое темя, и он постоянно напевал одну из их песен. Я пил пиво и тупо пялился в стеклянную перепонку окна, кусая ресницами уставшие глаза. Засыпать в поездах – дар, дающийся нам свыше. Меня им не наградили. В напряженном раздумье я вспоминал Машины черные волосы, маленькую грудь, овалы ушей с запятыми сережек. Любовный энцефалит в голове прогрессировал.
Мы ехали в Москву, пополнить запасы Серегиных денег. Жил он на ныне печально известном Каширском шоссе в отдельной двухкомнатной квартире, которую ему соорудила мама, работавшая на пряничной фабрике. По этой причине сын ее к пряникам был равнодушен.
Из коммерческих лотков группа Ace of base распыляла при помощи пульверизаторов акустических систем свой первый хит. С железнодорожными билетами творилась что-то невообразимое. Их было не достать. Никуда. Жители нового государства с непривычным названием СНГ стремились уехать или приехать, сдвинуть себя с мертвой точки. Пришлось купить два места в плацкартном вагоне и прибыть в Волгоград. Пока колеса приминали позвоночники рельс на хребтине дороги, я курил план в тамбуре с открытой дверью, чего во время следования поезда делать запрещается. То есть, дверь открывать.
В граде на Волге, как и в Астрахани, разливное пиво темнее янтаря и гуще, чем слабоалкогольный контент бутылок с этикеткой "Жигулевское". Это было весьма кстати, потому что билетов до Астрахани в кассах не было. Мы купались на городском пляже и пытались разрубить гордиев узел обстоятельств. Единственное, что приползло на ум – сесть в электричку, которая следовала примерно в нужном направлении, и доехать до куда-нибудь. Всяко, это будет ближе к конечному пункту. А там посмотрим. Русский авось съел нас с потрохами.
Я не помню названия городишки, где мы вышли на перрон, после того, как машинист проскрипел в вагонных динамиках свой прощальный привет. Типичное южное захолустье. Дебаркадер, построенный еще большевиками. Дома, сдавленные тутовыми деревьями. Посинелая штукатурка на стенах, гофрированная трещинами. Собаки, утыканные слепнями.
Серегин язык пошевелил в нужную сторону, выдав несколько точных фраз, и мы зацепились за старичка, который выказал чудеса гостеприимства. Это был одинокий пенсионер, у которого, видать, и родственников-то не наблюдалось. Он привел нас к себе домой, где мы смогли съесть нехитрый холостяцкий обед, помыться и трезво взглянуть в глаза действительности. Глаза действительности моргали и щурились.
Я предлагал построить плот. Или скоммуниздить лодку и добраться до Астрахани по Волге. Тем более что жить мы должны были не в городе, а на туристической базе, ниже по течению. Идея с плаванием по реке целиком и полностью завладела моим воображением. Дело дошло до того, что я поверил в реальность подобной затеи. Ночевки на берегу, ловля рыбы, уха. И течение реки совпадает с направлением нашего пути.
Старичок, узнав о моих гелькеберрифиновских планах, снял со шкафа коробку и начал выкладывать на стол всевозможные рыболовные принадлежности, попутно объясняя, какая из них для каких целей предназначена. Более того, по завершении своего рыболовского семинара, он отложил в пакет те крючки и снасти, которые, по его мнению, нам сгодились бы. Я честно пообещал отдать их на обратном пути. Не отдал. Снасти не понадобились, а старичок этот, чье одиночество было нарушено двумя перекати-поле, до сих пор у меня из башки не выходит.
Он дал нам дельный совет. Ночью поезд, идущий в Астрахань, делал в городишке минутную остановку. Можно было забраться в вагон и смешаться с пассажирами, если найдется пустое место, потому что проводники к этому времени поголовно пьяны. Ночью мы подкараулили нужный состав, залезли в вагон со спящими хьюманами и улеглись на верхних полках. Рука проводника потеребила мою пятку, но дальше этого процесс выяснение наших личностей не пошел. Утром мы были в Астрахани.
Одним из самых больших удивлений для меня в южных городах являются незагорелые люди. Мне, с моей северной ментальностью, кажется, что все здесь должны ходить коричневые, как спелые желуди. Сложно поверить в то, что южане, так же как жители северных болот, могут просиживать все дни в душных конторах, а на пляж выбираться два раза в месяц. Так же для меня было откровением, что и здесь арбузы могут продаваться. То есть я думал, что стоит выехать за пределы города – и вот они бахчи. Набивай багажник и сваливай.
В городе протусовались недолго, хлебнули пива, съели по вяленой рыбе и отправились на пристань, где погрузились в теплоход. Серегин безымянный палец опоясывало кольцо со здоровенной железной блямбой в виде крылатого черепа. Попутчики интересовались:
– А вы металлисты?
Этот вопрос мне показался трогательным в свете представлений местного населения об облике металлиста. Во время недолгих остановок я нырял с крыши речного судна в теплую волжскую жидкость. Потом сплюснутый теплоход лениво отчаливал, и за кормой возникала кильватерная струя, глядя на которую на тебя накатывает блаженство круизера. Серега бренчал на гитаре, оказавшейся у кого-то из пассажиров, рассказывая окружавшим его любопытным ушным раковинам о городе Питере. О городе Москве он благоразумно помалкивал, потому что москвичей в России не любят, тогда как к питерцам проявляют пиетет.
Через полтора часа качания на волнах, теплоход откинул на пристани свою челюсть в виде узкого трапа. Берег должен был стать для нас родным на ближайшие две недели. Здесь располагалась типичная туристическая база в виде домиков, отстоящих друг от друга метров на тридцать. В каждом домике было две кровати. У крыльца располагалась печка, на которой можно было готовить пищу. При условии, что ты имеешь желание разводить костер в ее железном брюхе.
Мы сняли одну из хижин. Нужные кусты располагались на другом берегу, где росли совхозные яблони, охраняемые сторожами от посягательств шантрапы. Поскольку весь каботаж разобрали до нас предусмотрительные соседи-туристы, пришлось переплывать великую российскую реку на гибриде корыта и ванны. Весел так же было не достать, поэтому гребли двумя обрубками, вследствие чего наши водные прогулки напоминали плавание коренных жителей Америки. Мы выкуривали дежурный косяк, утрамбовывались в корытообразную пирогу, и приступали к нелегкому делу по преодолению водного пространства, шириной не меньше километра.
Лодка (сколько лести сквозит в этом слове по отношению к нашему плавающему тазу, все равно что "Запорожец" "Лексусом" назвать) изначально ставилась под углом, дабы течение не снесло нас к бабушке черта или к его маме. Двигать руками и тазобедренным суставом приходилось активно, модулируя в спортивном темпе, еле-еле достигая пяти кабельтовых в час. Корабли имели привычку проплывать туда сюда, а наша маневренность оставляла желать лучшего. Все равно, что скорлупа грецкого ореха в ручье доживает свой последний надводный миг. Серега, как правило, садился вперед, я назад. Не хватало только несущейся следом "Из-за острова на стрежень".
Достигнув заветного берега, каждый из нас брал здоровый бумажный мешок из-под сахара, и мы, крадучись как два капера, отправлялись на сбор гербария. Для этого нужно было миновать заросли камышей, перелезть через забор и найти нужные растения, которые порой были выше нас ростом. Мандраж присутствовал, хоть мы и понимали, что находимся в астраханской жопе, где ментов не должно наблюдаться. Периодически издалека доносились выстрелы, что только добавляло нервозности.
С полными пакетами мы возвращались к лодке, поклажу размещали таким образом, чтобы, не дай Бог, на нее не попала вода, и начинали обратный отсчет водного пути. Дома раскладывали листья под кроватью на газеты. Сушить на улице не решались, к тому же я был уверен, что марихуана сохраняет все свои волшебные качества, если доводить ее до кондиции в тени, а не на солнце.
Вечером я садился на крыльцо и вперял свой взгляд в небо, которое потоптал звездный мальчик, оставив в нем вмятины. Каждая вмятина наполнилась со временем фосфорной слезой Луны, и стала светиться, раздражая пытливые мозги астрономов. Я думал о Маше, ежился от сомнений, и пытался представить, чем она сейчас занимается. Волга чмокала берег губами волн, Серега разводил костер, и запекал в золе яблоки и картошку. Я потягивал косяк и травил душу воспоминаниями.
Иногда мы выбирались в город. Садились в теплоход и плыли, рассматривая через иллюминаторы иной мир южного края. В Астрахани устраивались на скамейке у пивного ларька, поблизости у воды, покупали вяленую рыбу, вкуснейшее пиво, и застывали в позе созерцателей прекрасного. Время перетекало из пустого в порожнее. Трава сохла под нашими кроватями медленно. Это был пока что единственный повод для беспокойства. О том, как мы будем ее вывозить, я старался не думать. Была идея отправиться в Москву по воде. Получалось дороже, но безопаснее, потому что теплоходы менты не шмонали.
Плавание с берега на берег стало привычным занятием. Сбор листьев, редкие выстрелы, попытки быть спокойным. Нас застукал местный сторож. Он выскочил откуда-то сбоку с ружьем, которое наставил мне прямо в лоб. Немая сцена. Я уже представил себе, что придется говорить представителям правоохранительных органов. Все застыли, как фигуры в игре "Море волнуется раз". Сторож произнес в стиле армейского прапорщика:
– А-а, вы это…
Опустил ружье и с вкрадчивостью иезуита спросил:
– Не видели, кто яблоки ворует?
– Мы не видели. Честное пионерское.
Окончательно успокоившись, он отправился восвояси. По полям прокатился наш облегченный вздох, опережая жгучий зюйд-ост. Пленка испарины на теле становилась все тоньше по мере удаления человека с ружьем. Сторож перестал быть опасностью.
Оскар Уайльд говорил, что скука – это постаревшая серьезность. Наша серьезность готовилась отдать концы на старости лет, поэтому от скуки мы решили сварить молока. Способ его приготовления примитивен, как рецепт яичницы. Берется молоко, в него кидаются листья конопли, которые варятся несколько минут. Затем молоко сливается, а оставшееся травяное месиво собирается в марлю и выжимается в стакан. Все, что удалось сцедить, подлежит употреблению. Молоко Серега выпросил у хозяйки турбазы, под предлогом, что его приятель, то бишь я, простудился. Для чего мне для виду пришлось пару дней походить с перевязанным горлом, лицедействуя напропалую, изображая жуткий кашель.
Нужный продукт был приготовлен в тот же вечер. Несколько столовых ложек мне, полстакана для Сереги. На вкус мерзость. Но и водка на вкус тоже не сахар. Спустя несколько часов меня посетила измена, первая в жизни. Казалось, что в горло вставлена стеклянная трубка. И стоит только сглотнуть, как трубка треснет, и стеклянные осколки посыпятся в желудок. Натуральный кошмар, ощущения, реальные на сто процентов. Избавиться от них не было никакой возможности. Если ты пьян, ты можешь принять холодный душ, проблеваться, лечь спать и забыться на несколько часов. Но здесь ничто не спасало.
Я выскочил на берег и понесся вдоль воды. Паучьи лапы пальцев корчились по периметру ладоней. Треск в голове нарастал, я боялся разбить стеклянную колбу, потому что живо представил, как куски стекла впиваются в мои внутренние органы, и я кончаюсь прямо здесь, пуская кровь ртом. Паралоновый песок проминался под ступнями, в лицо дышала астраханская ночь, сплевывая в глаза сгустки темени. Никаких ориентиров, дисбаланс мыслей, верчение веток вокруг стволов деревьев.
В какой-то момент я остановился, огляделся, понял, что зашел слишком далеко и побрел обратно. Купаться боязно, потому что вода – жидкое стекло. Войдешь в нее, она застынет, и ты, как корабль, скованный льдами, заночуешь там до наступления смерти.