Старик машет рукой: "Там, в центре города… на Большом, Таганрогском, у городского сада"…
Вырвался Роберт из этой ничтожной, ненужной мастерской на воздух, бежит по снежной улице, задыхается, спешит туда, будто не все потеряно, можно помочь. Не верится в невозможное, безвозвратное.
Легкий морозец освежает лицо, успокаивает, точно ничего непоправимого не случилось. И встречные по-утреннему свежи, бодры, спокойны. И их лица говорят, что жизнь течет попрежнему.
Вдали покачивается некто в белье… "Кто же это?" Бежит Роберт; мутится взор от напряжения, слезой глаза застилает; он торопливо протирает их: стыдно, подумают, что это от слабости… "Вот он… На груди - дощечка: Грабитель". Конечно, раз не признался, раз не подпольник, значит - грабитель… Борька… Руки связаны, лицо посиневшее, вздутое… Волосы на голове шевелятся и у него, у трупа, и у Роберта…
Побежал дальше. У городского сада - Пустынник в какой-то рвани. На груди - позорная дощечка… На Таганрогском - страшный, одноглазый Черный капитан… На нем рваная, солдатская телогрейка, окровавлена с боков. Две штыковых раны. Он боролся до последней минуты.
Тихо покачивались три повешенных, пугая живых тайной унесенных ими мук.
Меж двух огней.
Через три дня, восьмого января, красные заняли Ростов. Но в эти последние дни подпольники столько пережили и ужасов, и радостей, что, казалось, время тянулось бесконечно долго.
Белый Ростов метался в панике. По улицам города бесконечной вереницей тянулись двуколки, линейки, экипажи, орудия, санитарные повозки - все стекало грязным потоком вниз к Дону, переливалось на луг и уносилось дальше, на Кубань. Словно великое переселение народов, не от воли людей зависевшее, но вызванное какими-то непонятными возмущениями в природе.
Красные были близко, шли жестокие бои. На улицах хватали без разбору и гнали на Чалтырь, Большие Салы - на фронт. Кутепов издал приказ: "Столиц не отдадим! Все, как один, на защиту Единой, Неделимой!"…
Подпольники готовились к встрече. Избрали ревком, чтобы город ни минуты не остался без власти.
Фронт все приближался. Улицы города опустели, замерли. Подпольники сбились в трамвайных мастерских.
Красные наступали со стороны Балабановской рощи. Белые отошли на тюремную площадь. Мастерские оказались меж двух огней, под перекрестным огнем артиллерии. Бой разгорелся ночью. Кто первый залетит в мастерские? Ужасно быть меж двух огней, но еще ужаснее - не видеть опасности, витающей над головой, быть беззащитным…
Мастерские были ярко освещены, их решетили с обеих сторон из пулеметов. Вдруг свет погас… и стали мастерские гулким склепом…
На рассвете пришли красные. Подпольники судорожно кричали им приветствия, пожимали друг другу руки, поздравляли со светлым незабываемым днем.
Положение на фронте.
Красная армия нанесла страшное поражение армиям Деникина. У Ростова было взято 10 000 пленных, 36 орудий, 9 танков.
Белые откатились за Дон. Казалось, близок их разгром. Но Красная армия сама попала в тяжелое положение.
Белые имели лучшее, чем когда-либо стратегическое положение - крошечный фронт по рекам Дону и Салу, защищенный, как частоколом, тремя сотнями орудий. В их тылу - богатая Кубань, в тылу красных - Дон, усеянный гнездами контр-революции.
Белые, потрясенные двухмесячным отступлением, отрезвились от недугов, остро почувствовали близость и ужас катастрофы. Колеблющиеся, разуверившиеся ушли от них. Остались ярые враги революции.
Красная армия утомлена была громадным пешим переходом, встречая на своем пути разрушения, тогда как белые могли полностью использовать железные дороги, угонять с собой подводы обывателей. Тыл красных на 400 верст был разрушен; штабы, органы снабжения растерялись; армия растаяла по деревням необ’ятной России: кто устоит от соблазна заглянуть к родным на недельку, на месяц, или совсем остаться? - Пусть другие заканчивают: война кончилась. Тиф косил бойцов поочередно.
Красная армия, не разгромив белой, попала в ее гнездо. Роли переменились. Обе армии стали численно равны, но техника белых значительно сильнее, хотя бы потому, что у красных все растерялось по пути. Кадры белой армии состояли из мастеров войны, а Красная армия по пути пополнила свои ряды необученными деревенскими парнями.
Белым войскам приказано было готовиться к наступлению. Об’явлена была мобилизация всех, способных носить оружие. Резервы были под рукой.
Красная армия также готовилась к наступлению: лучше бить, чем получать удары.
Мобилизация.
Мобилизация встряхнула весь Северный Кавказ. Докатилась и до Лысых гор. Реввоенсовет Красно-зеленой армии отдаст строжайший приказ, не 4-й, а для важности 44-й. Приказывает всем призванным и подлежащим призыву в белую армию немедленно уходить в горы. Кто не подчинится - будет расстрелян на месте, семья его будет уничтожена, хозяйство сожжено.
Отдавая этот приказ, реввоенсовет вел игру в открытую: и белые знают, что это - маневр, и жители понимают, в чем дело. Но теперь всякий дезертир белых имел право сказать им: "Ничего не могу сделать: пришлые зеленые у нас хозяйничают, под угрозой заставляют возвращаться домой".
Слух о приказе разнесся по району - и потянулись за ним старосты. Они могут вздохнуть облегченно: "Мы-де не в силах заставить своих жителей явиться на мобилизацию: грозят пришлые зеленые. Много ли пришлых? А кто их считал! Пойдут - ни конца, ни краю; у кого - винтовка, у кого - две; у каждого патрон полны карманы, пулеметов, - как собак на цепи, своры тянутся; орудия будто есть, да пока скрывают".
Зеленые пятой подбодрились, вино выручило в тяжелую минуту, здоровых уже человек сорок - добрая половина.
А слухи веселые: Ростов взят, в Новороссийске хватают всех встречных, гонят рыть окопы, посылают в армию; захватили молящихся в церкви, оцепили, а те - разбегаться.
По всему Черноморью переполох: сгоняют стариков. Набралось в Геленджике тысяча человек; погнали их под конвоем двадцати пеших солдат и пяти конных с шашками, чтобы рубить каждого, кто побежит, в придачу дали пулемет. Прошли Марьину рощу - прощаются старики с родными горами, - да первая, пролетарская группа возмутилась: "Что за беспорядок? Как смели ослушаться нашего приказа? Довольно дурочку трепать!" - и бросились в атаку на конвой. А те - в цепь. Ребята тоже в цепь, - и разогнали их.
Мобилизованные старики случаю рады, трусцой побежали стадом до хат, в Геленджик и дальше. Цепь белых - за ними. Сгоняют стариков в строй, а зеленые - как засыплют, засыплют поверху - и разгонят.
Больше полудня тянулся бой. Из города вышел отряд человек в триста на поддержку, да им сказали, что зеленых - сила несметная, - и они бежали обратно.
А первая после долгой спячки разгорелась: налетела через два дня на Солнцедар, что по другую сторону бухты против Геленджика, обезоружила гарнизон белых в 70 человек, забрала и одежду. Выросла первая группа до ста бойцов.
Оживились горы, полезли во все стороны гонцы, скачут конные.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Зловещее положение на фронте.
Решительная схватка на фронте. 18-го января красные повели наступление на Ольгинскую. Заняли ее - и ударили на Батайск. На следующий день, артиллерия белых переломала, разметала снарядами лед на реке Дон, смешала с землей и огнем красные войска.
Два Донских корпуса, стоявших правее, также разбили красных, и те отступили за Дон, понеся большие потери. В низовьях же Дона добровольческие части переходили через реку.
Белые ликовали.
Подготовка зеленых к бою.
Но 21-го января в глубоком тылу белых зеленые нанесли им сильный удар и нашумели на весь край.
После освобождения первой труппой тысячи мобилизованных, вторая во главе с Гринченко заняла Фальшивый Геленджик. Обе группы выросли, но нехватало оружия. Гринченко - горячая голова, в германскую войну был раз десять ранен, награжден четырьмя Георгиями. Его мечта - взять Геленджик и сидеть там до прихода красных. Местные зеленые согласны. У них с ним взаимное понимание: свой, родной, домовитый вождь, от хат не оттягивает.
Но сил мало. Послали за пятой, а она навстречу опускается. И с ней - семь конных родимых и все лысогорцы. Даже старики с берданами выступили. Вел их командир двух групп, Пашет. Илье нечем командовать. Но он носится со своим планом похода на Кубань, убеждает каждого мало-мальски популярного зеленого.
Пришли на Фальшивый. У берега - большая дача; в нижнем этаже - зал. Илья просит собрать митинг. Не любит говорить речи, но когда нужно - скажет. И на Лысых горах выступал. Поймал случай на праздниках, когда местные зеленые собирались, чтобы под звуки гармоники отплясывать с девчатами, - и урвал полдня на митинг.
А здесь набралось человек двести. Всем интересно послушать настоящего большевика из Советской России. Долго говорил Илья, всю коммунистическую программу изложил.
Вечером собрались командиры. Начали обсуждать план нападения на город. Белых - 400; четыре пулемета, взвод кавалерии. Зеленых с винтовками - человек 100, с берданами, охотничьими ружьями - 30; остальные - с кулаками, человек 50. Один пулемет Максима в пятой группе. В первой еще человек 100.
Вторая наступает с Толстого мыса, пятая - по шоссе, в лоб, первая - с тыла, со стороны Марьиной рощи. Общее руководство возложено на Гринченко. Илья по выгрузке трофей; Иосиф - ему в помощь.
Все ясно. Можно расходиться. Но Илья выступает со своим планом:
- Случай удобный - нужно связать все группы, создать центр, теперь же наметить план боевых действий после взятия Геленджика…
Разворачивает карту и настойчиво твердит о необходимости итти на Кубань.
- Здесь оставаться нет смысла: Геленджик не имеет стратегического значения. Да и не удержать его. Сидеть в нем, значит связать себе руки. А чем кормиться, чем кормить население? Кто управлять будет городом? Бессмыслица. Вас прогонят - и семьи начнут терзать. А уйдем на Кубань, слух распустим, что нападали пришлые - и белые не будут семьи мучить. Сейчас нам шуметь здесь нельзя: побережье нужно припасти для себя, а пока что отвлечь внимание белых на Кубань. Здесь оставить для защиты семей одну группу.
Согласились. Постановили итти на Кубань. На следующий день, Гринченко достал верховых лошадей, и с несколькими командирами поехал кустами к Геленджику, показать его с горы, раз’яснить задачу. Весело было смотреть на город, такой приветливый, живописный и такой доступный.
Вечером пришли из города четыре перебежчика-стражника. Узнали, что зеленые готовятся к нападению, надеялись, что этим застрахуют себя от расправы. Но Гринченко припомнил одного, как тот гонял его по городу. Припомнили - второго, третьего… четвертого… Всех забраковали, но у одного - брат зеленый. Нечего делать - приняли. А троих ввели в большую залу дачи, окружили с винтовками наперевес и предложили раздеваться. Свои ожидали, что будет суд - добровольные пленные недоумевали, молча, торопливо, дрожа всем телом, раздевались. Молодой все спрашивал: "И кальсоны снимать?".. "И сорочку снимать?"… "И ботинки?"… - Холодны, безучастны, жестоки были властители их жизни. Пожилой, черный - тихо, просяще, заговорил - и умолк: нет отклика… Вывели их тонких, белеющих в темноте, изгибающихся, к морю. Скрылись во мраке… Кто-то слабо взвизгивал…
Из темноты голос:
- Что тут делается?…
- Ничего, ничего, уходи…
Тихо на даче. Спят зеленые.
Потрясенные, пугливо озираясь на зловеще сверкающий далеко в море пароход, вошли в комнату. Молчат… Давит… Вздрагивают от шороха за черным окном.
Рыжий взял гармонию, приник к ней и заиграл бесконечно грустное, тоскливое…
- Это девушки так… обнимутся, горько плачут и поют…
Гринченко поник головой и начал рассказывать о своем прошлом - долго, монотонно, грустно. Словно исповедывался. Говорил о многом, что бросало на него тень…
Увлекся разговором; вокруг слушали молчаливо, угрюмо. Кто-то вошел, говорит, у берега какие-то трупы. Кто-то озлобленно сорвался и вышел. Вслед - другой выбежал.
А море протестующее рокотало, черные волны толпой набегали, ловили за ноги виновных, стараясь унести их с собой для расправы. Но трупы отказывалось принять, брезгливо выплевывало их на берег, чтобы уличить виновных. По сторонам же рокот сливался в угрожающий гул, и казалось, что эти черные толпы забегают, окружают, чтобы схватить здесь, отомстить…
Потом Гринченко открылся:
- Возьму Геленджик - там и останусь… Никуда я не пойду оттуда. Будем гарнизон держать, отстоим…
Илья сидел мрачный, молчал. Убеждать теперь, после принятого решения, было безнадежно. Да и атмосфера не располагала к спору. Он взвешивал: хватит ли у него воли переломить бандитскую психологию, подчинить таких, как Гринченко, когда у него нет никакой силы, которая заставила бы их подчиниться.
Но на кого опереться? С кем начинать? Пашет заболел. Как не во время! Он крепится, держится на ногах, но уже осунулся, гнется в своем жалком пальтишке. Кто же еще? Один - Иосиф. Стоит ли его принимать в расчет? - девятнадцатилетний мальчик. Последнего подпольника на-днях послали за связью в Ростов. Еще - пятая группа. Но сюда пришло человек сорок. Много ли навоюешь с сорока бойцами? Повидимому, местные никуда не пойдут: Гринченко, их вождь, за то, чтобы сидеть. У хат. У проклятых свиных корыт. Завтра - бой; завтра решится участь кампании.
Бой в Геленджике.
До города верст восемь. Чуть вздремнули. Черной ночью столпились, пошли, спотыкаясь, наступая друг другу на пятки, слабо постукивая прикладами. Илья идет около Пашета. Он отвык от боев, и ему жутко-приятно; то страшно станет от мысли, что его могут убить, ранить, что белые могли приготовиться, чтобы захватить их в ловушку; то бурная радость охватит огнем, когда бессознательно вырастет твердая вера в близкое исполнение заветной мечты, вера в героическое, яркое, кипучее, которое начнется с рассветом.
Шли тропинкой, пробирались между цепкими кустами хмеречи. Вышли на шоссе. Город близок. Остановились, чтобы разведка успела отойти дальше вперед и смогла спокойно снять посты. Задача разработана детально: зеленые борются с сильнейшим врагом и должны бить наверняка.
Каждая партия разведчиков знает, в каком месте, у какой хаты стоит пост белых; как подкрасться к нему с тылу, под видом своих, чтобы снять его тихо, без выстрела, и тихо же подойти всей цепью к намеченной стоянке солдат.
Но эти проклятые собаки! Они чуют приближение врага и начинают лаять все более и более остервенело.
Со стороны Толстого мыса также доносится собачий концерт. Зеленые здесь тихо пересмеиваются, радуясь, что начало - спокойное, удачное. Но странно: молчат собаки с другой стороны, нет первой группы. Без нее - опасно: кучка офицеров, засев где-либо, перебьет, разгонит этот сброд крестьян, кое-как вооруженных или безоружных.
Стоят. Ждут. Пашет отошел к кустам, прилег. Илья несколько раз уже предлагал ему вернуться в обоз: какой из него теперь командир, если на ногах не держится? Но тот не хотел уходить: бойцы не поймут, осудят. Илья снова настаивает. Пашет отговаривается:
- Ничего, я просто устал, полежу немного и пройдет.
Но Илья уже вызвал двух зеленых проводить его на повозку. Смирился Пашет, передал ему командование отрядом человек в 60–70 да обозом, где толпой сбились безоружные и кое-как вооруженные старики.
Ушел Пашет, Илья почувствовал прилив энергии. Прошелся в толпе, приказал слушать его команду.
Медленно пошли. Показались хаты. Прибавили шаг. Кусты, дорога выступают отчетливей, бледнеет небо.
Вот уже окраина города. Вытянулись длинной змеей, ускоряют шаг. Далеко слева, на Толстом мысу, - выстрел, другой. Неудача?.. Лай собак, тревожный, воющий, разлился по всему городу. Выстрелы и здесь - визжат пули… И здесь неудача?.. Приготовились? Цепь гуськом прибавляет шаг. Китенберг, молодой, горячий парень, командир роты, кричит:
- Цепь, бегом!
Илья обрывает его:
- Шагом! Шагом! Китенберг не смей бежать! Шагом! Пока добежите - запалитесь!.. Берегите силы для атаки!.. К заборам ближе! К заборам!
А цепь рвется, как разгоряченная бегом скаковая лошадь - трудно сдержать ее порыв. Но откуда ждать опасность: слева, справа, спереди? Не лезут ли они в мешок?
Побежали через базар к морю - разрезали город. Рассветает. Затрещали пулеметы справа - белые! Цепь залегла по речке. Далеко в тылу на главной, вымершей снежной улице показался человек; по нем кто-то стреляет, он что-то кричит, жмется к стенам домов. К нему подбежали солдаты. Оттуда летят пули. Илья кричит на весь город, чтоб слышали белые:
- Свои! Не стреляй: город взят! Белые засели в домах! - и сам поразился своему голосу, чудовищно-мощному, раскатистому.
Пулеметы белых засыпают улицу густой струей пуль, как зерном. Визжат пули, чмокают… Звуки поцелуев… Невесты смерти…
- Ленту давай! - резко кричит Кубрак. Как под ураганом, он выкатил на мост пулемет, одну ленту уже выстрочил, пулемет пыхтит, из ноздри его струей нар клубится. Кто-то подбежал к Кубраку, растянулся, хлопнул железной коробкой и, не выдержав огня белых, скатился под мост. Кубрак дернул ленту с патронами, щелкнул рукояткой: раз, другой, нажал на свою собачку - и она дьявольски захохотала, изрыгая огонь, клубы пара, зажигая бурной радостью зеленых.