Пришел Илья. Расшалились они, особенно Анна, борются, хохочут заразительно, а старый рабочий сидит у двери и отечески улыбается. Они переоделись в простые платья работниц. Платок в цветах так хорошо шел круглолицей Анне.
Хозяин-старик вышел, чтобы не мешать им говорить о деле. Обе девушки, посмотрев на Илью, вдруг прыснули от смеха, он растерялся, покраснел, а Елена ему строго-серьезно:
- Вы что же это, свидания с Анной на крыше устраивать? Не могли дотянуть до весны?
Анна задевает Илью: "Я вас боюсь". Он смущается и расспрашивает ее о вчерашнем. Оказывается, хозяйка неточно передала мальчику: до двенадцати дня они были дома. Потом уехали по делам в Нахичевань, там и остались.
Рассказала о курьере. Зашел он к Сачку, а там, в флигеле во дворе, самогон варят и туда всякая шантрапа ходит. Раз самогон варят, значит и стражникам нужно заглядывать. Неизвестно, кто чаще там бывает. Подпольники знали об этом и не беспокоились, когда по двору шатались стражники. А этот курьер не знал. Перепугался - и бежать. Ему бы - по улице, хоть для начала: может-быть, и не погнались бы за ним, а он через забор полез. За ним собаки увязались, он - отстреливаться. Стражникам ничего не оставалось, как преследовать его. Забился куда-то в водосточную трубу на берегу.
Условился с ними Илья, что он еще пару дней дотянет, с’ездит вместе с Георгием в Таганрог, там преобразится, и по приезде они займутся разбором его военного плана.
Потом Анна спросила его: поверила ли хозяйка, что у нее родственница заболела. Он не признался: стыдно было. Хозяйка решила, что Анна сбежала от стыда: всю ночь бесилась с Ильей, он к ней зачем-то ходил, а потом, видно, очень жарко стало - выбежали во двор.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Бродило бородатое.
Температура повышается, химическая реакция ускоряется. Одинокие возбудители, подчиняясь законам природы, куда-то стремятся, сталкиваются друг с другом, образовывают массы; от этого реакция снова ускоряется, побеждает противоположные силы; наконец, одна, главная химическая реакция глушит все второстепенные. В иных случаях говорят: брожение. Но пока температура еще низка и возбудителей мало - реакция развивается медленно.
Вот двигается одинокий возбудитель: бородища длинная, рыжая; шапчонка кубанской породы рваная. На ногах - "апостолы", чевяки из сыромятной кожи, саморучно их шил. Полушубок овчинный тоже рваный. В руках - узелок, а в нем - оптово-розничный универсальный магазин: иголочки, нитки, крестики, детские соски. Древний старик, а глаза серые, молодые, и лицо круглое. Идет по шоссе, свежий снежок притаптывает, на костыли опирается. Вроде как, странничек, на святую Афон-гору топает.
Идет он из самой Анапы. Народ там, как бы это мягче сказать, ну, не понравился ему - и отправился он бродить. Вызывать брожение. Прошел Абровский полуостров - дичь, глушь горы. Эхо громко перекатывается по щелям, но нет ответа. Заглянул в Новороссийск - кипит работа, выгружают английские подарки, набивают ими пакгаузы. Иностранцев понаехало в город. "Ох, надо торопиться: будет беда, навезут танков на фронт - не выдержат красные"… А горы надвинулись к пристани, за всем пристально наблюдают. "Горы пустынны, белым не нужны особенно, а нам в самый раз бы пригодились. Оружия тут сколько хочешь, на всех хватит: и на белых, и на красных".
Прошел Кабардинку - тихо. Пришел в Геленджик - праздничный день, на базар с’ехались крестьяне с гор. Ходит старик по базару, толкается в толпе, к разговорам прислушивается, сам словечко вставит.
- Да ты, диду, откуда?
- Откуда же, как не с Анапы, - будто за Анапой край света.
- Как там ваши анапцы кадетов принимают?
- Так як же им принимать: принимают, чем ворота подпирают.
Хохот. Начала толпа сбегаться.
- Что такое? Что случилось? Где кадетов бьют?
- Бить еще не бьют, но и себя в обиду не дают. Постановили наши анапцы на общем собрании, что так как сейчас воюют большевики и кадеты, а мы не большевики и не кадеты, - солдат давать не будем.
Толпа уж наседает на него; повисли друг-другу на плечи, забросали его вопросами. Только старику некогда стало и он уже по-молодому взмолился:
- Что вы делаете: ведь меня же арестуют.
Поняли, стали расходиться. А старик увидал одного чуть-чуть знакомого, шепнул ему:
- На дороге все расскажу; я уйду вперед, там подожду, а вы тем временем под’едете.
За городом провели митинг, возбужденные раз’ехались. В Адербиевке, что за горой спряталась, во время гарнизон в 40 казаков стоял. Ребята после этого так его пугнули, что казаки заперлись в церкви, за ночь там нагадили - и к утру разбежались.
А бродило бородатое помаленьку-потихоньку дотяпало до Архипки. Спешить ведь ему некуда, а слушки есть, что зеленые там разворачиваются. Нанялся старик к одному крестьянину хату рубить. Универсальный магазин свой около себя придерживает: кусок хлеба и, вроде как профессия: не какой-нибудь беглый или бродяга.
Рубит хату, смотрит - подходит в "апостолах" дядя. Идет, наваливаясь то на одну, то на другую ногу: героем себя чувствует. В кармане - наган.
Подходит и пугает:
- Ты что за человек?
Странничек - не так чтобы из очень пугливых - рубит себе и рубит:
- А тебе что? - Смотрит: знакомое лицо… "Где я его видел?.." Вспомнил.
- Я тебя сейчас арестую, - наступает дядя в "апостолах".
- Арестуй, если власть имеешь. Только я тебя на с’езде в Екатеринодаре видел. Здоровеньки булы! - и протягивает руку, улыбаясь: - Ты ведь Петренко. Я тебя на сто шагов узнаю.
Тот примеривает старика - не узнает.
- А ты кто?
- Не иначе как Узленко.
Обрадовался Петренко, хлопнул старика по плечу:
- Как тебя узнать: ты на тридцать лет старше кажешься. Ну, пойдем ко мне, бросай эту работу, поговорим, что ты принес хорошего. А то я сколько ни бьюсь в этой дыре, никак связей не достану.
Пошли, начали друг друга выпытывать; одному сказать нечего, а другому еще меньше. Остался Узленко отдыхать. Зеленые по домам живут, а тут приспичило - свадьбу затеяли. Наварили самогону, барана зарезали - и пошла плясать Архипка. В хате душно и тесно, так на двор вывалились. Гармонь наяривает свадебные, плясовые, зеленые выбрикивают "апостолами". Жених где-то достал ради такого случая сапоги. Невеста - при фате и цветах, как полагается. Кружатся в угаре, бабы визжат:
"А давайте мы сегодня выпьем,
А давайте мы сегодня выпьем,
А мы - люди веселого роду,
Пьем горилочку, как воду".
Тут приехали стражники; видят - безобразие: свадьбу справляют, а их не зовут, - как взяли их в шоры! Как подняли стрельбу! Зеленые - за винтовки и бежать. Понеслась свадьба в ущелье, доканчивать самогон. Невеста, при фате и цветах, - догонять жениха. Куда ей теперь: ни девка, ни баба. Прибежал и Петренко. И Узленко увязался. Поместились в землянках - приготовили их еще раньше, - живут день, живут другой. Зеленые уже отрезвились. Видят - молодой старик к ним прибился, в обед, в завтрак за ложку берется; позови, не позови, все равно налопается: не сдыхать же ему тут. Только им это дело не нравится: между своими чужак затесался. Что за человек? У одних руки чешутся: шлепнуть уж очень охота. Другие советуют просто выгнать. Видит Петренко - войско его разлагается, от страху полыхается, - подозвал Узленко, советует: "Иди ты от греха, добывай связи, а потом приходи; к тому времени я свои вооруженные силы перевоспитаю". Неохота была Узленко итти: зима наступила, норд-ост разгулялся. А ну, полазь в такую погодку по горам.
Тут старичок под’ехал, шустрый такой, смекалистый, богобоязливый:
- Тебе что, не в Пшаду? И я в Пшаду. Поидемо вместе.
Ничего не оставалось, как согласиться. Засунул свой универсальный магазин с крестиками и сосками за пазуху - и полез на повозку.
Однако его испытания только начались. Старичок хотел его представить властям - удрал от него Узленко. Забрался в глушь гор, в Холодный родник - накормили жители, дорогу указали, а тем временем послали на Лысые горы, предупредить: "Так и так, мол, идет человек неведомый - как бы не шпиён". Другие решили проще: "Лысые горы сами по себе, а мы сами по себе. Надо его встретить в лесу и в расход пустить". Вышел старик, заметил, что следят, дошел до кручи - и в кусты. На Лысых горах еще хуже получилось. Там девушка предупредила. Там целую погоню вслед выслали. Ночевал на снегу, напоролся на стаю волков, да с перепугу так гикнул, что самих напугал. Спустился к Адербиевке - едва греки не выдали. Спасибо, что по-гречески понимал; подслушал их разговор - и давай по кустам скакать. Чудно́е время настало, обозлился как народ - одни с правой, другие с левой стороны норовят тебя садануть. Надо, пока еще жив, прибиваться куда-либо. Пошлепал старик на Кубань - там народ поприветливей. Долго лазил по горам и лесам, пока не встретил знакомых. Указали. Под Варениковской в Темных буках стояла группа зеленых. Нашлись и там знакомые. Приняли старика - и прижился у них.
Первая облава.
Лист опал, зима наступила. Беда, если белые узнают, где скрываются зеленые. Нападут - куда бежать? По следу из любой дыры за ноги вытащат; в горах снег, тропинки занесло, оступишься - и покатился под обрыв, в горы в этих местах скалистые. Спугнули из землянок, забрали продукты - где будешь ночевать, где прокормишься? На гарнизоны нападать - слабы; "буржуев" трусить - нехорошо; зайти в чужую деревушку - свои прогонят, чтоб не ломал им конспирацию, а нет - перестреляют, как шпиков. Беда зимой. Забиваются на зиму зеленые в свои норы, нужду переносят и ждут весну, ждут пока лист распустится.
Но этот капитан Кальбач в самом, что называется, январе, когда из конуры собаку не выгонишь, вздумал выгнать непобедимое войско зеленое из Левой щели. Товарищ Петренко - пламенный оратор:
- Как он смеет, сука этакая, нас тревожить? Мы ж его, стервеца, пока не трогаем - ну, и сиди, жди свою очередь. Проучить его, недоноска, нужно!
Ну, а зеленым что: итти, так итти. На то они и зеленые, чтобы кровью завоевывать себе свободу. Войско у зеленых здоровое, 50 бойцов. Сколько было у Кальбача - история молчит. Много. Сдвинулись два вражеских войска: кто - кого? Два дня друг друга ищут, друг вокруг друга ходят, а найти не могут. На третий день узнал товарищ Петренко, что облава - наверху Афипских хуторов, и отдает своему непобедимому войску приказ: двинуться на врага. Но зеленые не так, чтобы с кондачка взять да и двинуться: может-быть, еще поискать облаву; может-быть, она еще где находится, может-быть… Да мало ли что может быть: попробуй-ка, сунься; два дня по горам лазали - все мокро, измучились; тут бы подсушиться, обогреться, подшамать, потому что жрать-то ведь надо, а ему: в бой. В бой они всегда успеют, и так хорошо навоевались, а только семьи на кого покинут? Тут боевой партизан набирает смельчаков и двигает. Куда? А чорт его знает. Раз не уломать всех, он сам пойдет на облаву, засаду где-нибудь устроит на скале - и перекрошит белых. Чтоб знали с кем имеют дело.
Видит товарищ Петренко, войско его, вроде как бы, убавилось. Уговорил он двух боевых ребят пойти в разведку. Клюнуло! Пошли! Непобедимое - за ними! Идет войско один за другим, друг друга за полы хватают. Глянешь - ни головы, ни хвоста не видно. В горах всегда больше войск кажется. Идет войско, еле ногами двигает: устали ведь ужасно, а тут целых четыре версты на гору подниматься. Товарищ Петренко - впереди, подбадривает, понукает:
- Вперед, товарищи, смелей! Будут сегодня патроны, будут винтовки. Сиромаху повидаете: небось, соскучились по нем. Вперед, товарищи, не полыхаться!
А Сиромаха - помещик. Тоже увязался за облавой. На волков их уж не водится. Псарни у помещиков вывелись. А вот облавы на людей стали в моде. Любопытно: впечатление должно быть еще острей, потому что самому опасность грозит…
Вылезли зеленые на гору - брюхо кверху; надо отдышаться, а то запалиться на-смерть можно. Лежат, тяжело дышат. Подниматься не торопятся. Выбрал им товарищ Петренко место скрытое для засады, приказал не двигаться вперед, против чего возражений не последовало, и сказал: как только он даст сигнал - стрелять по облаве. Да не пугаться: облава пойдет ниже.
Отправился Петренко вместе с храбрым своим вестовым вперед. Прицелился в бинокль, видит - собирается облава в поход: солдаты шинели одергивают, винтовки на плечи вскидывают, патронташи на поясах поправляют.
Вышли. Растянулись гуськом - в горах иначе нельзя: по тропинке и двум не пройти рядом. - Идут ниже нашего войска непобедимого. Войско замерло: один исход, стрелять по противнику и гнать. А сам побежишь - он погонит. Только дошла середина цепи облавы под цепь непобедимого, товарищ Петренко рукой машет: дескать, сейчас дам условный сигнал - и как трахнет из винтовки! Как из пушки! Цепь зеленых, - как сыпнет из своих разнокалиберных! Раскатилось эхо по горам, будто тысяча чертей покатывается со смеху. Облава - бежать! Непобедимое - за ними! - и поскакало, и поскакало… Белые - в ужасе. Что за черти, зеленые: прыгают через кусты, шаги у них саженные! - и давай сами ходу прибавлять; оно и в самом деле: под гору, как сиганешь! - и две сажени отхватишь. "Караул! - кричат - спасайся!". Помещик Сиромаха - впереди. Хохочут зеленые, задыхаются от смеха; сам товарищ Петренко схватился за живот, присел от боли, точно у него родовые схватки начались! Победа! Непобедимое не подкачало! Гонятся зеленые, скачут; кто от смеху кубарем катится, кто чечотку выбивает, а сам нет-нет и бабахнет из своей пушки.
Настигают зеленые белых - перепугались те на-смерть, прячутся по кустам, а зеленому каждый куст - кум, от зеленого куст не спасет. Сдаются белые, вылезают из кустов бледные - дыхание срывается, пот ручьями по лицу течет, - руки поднимают: "Сдаемся, не стреляйте!" - а самих дрожь до ломоты пробирает, зубами стучат: "Ох, смерть пришла, сейчас начнут прикладами черепа раскалывать"…
Сидит товарищ Петренко в молдаванской хате на Афипсе, принимает пленных. Допрашивает и стыдит. Ругает и агитирует (зеленый ли, красный без агитации не может): "Чорт ты полосатый, на кого идешь, на своего же брата. А если ты буржуйский прихвостень, так тебя израсходовать мало". Накачал их хорошенько - и отпускает: "Иди и другим расскажи, за что красные борются". Ну, не без того, чтобы раздеть: обмундирования у белых много, англичане еще привезут, а зеленым где достать, как не с солдата снять, - на это уж нельзя обижаться.
Подобрели зеленые, от гордости козырем ходят, на носки "апостолов" ступают: у каждого - "гвынтовка" и 120 патрон. Разгорелся у зеленых пыл: "В Архипку! Скорей Кальбача, Сиромаху прихватить, пока не отдышались!" А на душе у каждого другое: случай-то ведь подходящий, повидаться с родными можно, посмотреть, как там жинка, детишки поживают, как они с хозяйством справляются.
Но товарищ Петренко растолковал им, что раньше, как в мае, посчитаться с Кальбачем не придется: нужно обождать, пока лист распустится.
А вечером, когда собрались в землянках, возбужденные зеленые делились впечатлениями, хвастались подвигами. В одной из землянок зеленые, глотая дым коптилки, лежа, вели разговор о попе из Архипки. Поп этот внушал в церкви женам зеленых, что мужья их давно богом прокляты, и могут эти жены выходить снова замуж, выбирать себе кого угодно, по вкусу.
Заело зеленых. Мужское самолюбие страдает. Они тут гибнут, а там у них движимое и недвижимое вместе с женами уплывает. Не стерпел боевой партизан: "Чтобы моя жена там с солдатами детей пригуливала? Уж я доберусь до этого водолаза!. Я ему расчешу патлы".
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Военное воспитание и план Ильи.
Поездка Ильи и Георгия в Таганрог ничего хорошего не дала: подпольники, к кому они направлялись, арестованы. И сами чуть шкуры не оставили. Георгий нарвался на облаву, и его послали под конвоем двух казаков. Но раз три казака встретились, разве же они не сговорятся? Мать родимая, да они с двух слов друг друга поняли! Дал им Георгий сотню рублей на ведро вина - и распрощались.
У Ильи много приключений было и тоже с веселым концом. Утром сходил он на толкучку, выбрал там в лавочке пальто с воротником под каракуль и шапку. Свое оставил взамен. Доплатил почти полную цену. Купил "для фасона" трубку, табаку.
Вернулись в Ростов. Остановились на новых квартирах в разных частях города.
Снова встречи с Анной и Еленой. Принялись они обсуждать военный план Ильи. Дело совсем новое, и кровавое. За успехи и промахи будут расплачиваться поверившие в его опыт. А какой у него опыт? На германской войне только мишенью служил, а в боях не участвовал. Ученье в старой армии кое-что дало. Главное - военное воспитание. Устанет человек - мочала, а поставят его в строй да скомандуют - куда усталость делась: бодрый, помолодевший. Приказали - хоть тресни, а сделай. Разговаривать "по поводу" и "на предмет" уже не станешь. Брюхо пузырем не распустишь: фельдфебель раз-другой сапогом двинет - и в неделю брюха, как не было. Идешь в строю - забудь, что ты Илья. Ты - второй взвод первой роты. И этот взвод "рубит ногу", чтобы стук был, а не дробь, иначе гусиным шагом нагуляется такой взвод; идет взвод покачивается, как чудовище, дыхание даже в такт. Вот тут-то и сила. Долго обламывали Илью, упорно отказывался горло драть, голову задирать и "ногу держать", но попался умный начальник, внушил лекциями - и сдался Илья, обтесался, и произвели его в офицеры.
Офицеришка из него был прескверный: ни скомандовать, как следует, ни подтянуть солдат - напротив, все за панибрата с ними норовит. А уж парад! Минуты на парадах, это - самые черные его воспоминания: на него со всех сторон смотрят, а он должен горланить, шашкой без толку размахивать; начальство жри глазами, а от солдат не уходи дальше установленной дистанции. Это казалось ему невозможнейшим издевательством над человеком.
Вот и вся его учоба. А ведь пошел он в армию добровольцем. Восемнадцатилетний мальчишка, он по-своему решил, что нужно разбить немцев и встретить революцию там, где он будет наиболее полезен. Насчет немцев ошибся, но революция пришла.
Гражданская война. Тактика казаков: базы, набеги, неуловимость. Над этим подумал. Этому в старой армии не учили. Но командовать не приходилось.
В боях и узнал себя. Прежде считал себя простофилей, мягкотелым, с придурью. Но попадает в бой. Что за чудо? В разгаре боя скачет на тачанке с пулеметом далеко вперед цепей. Пулеметчики в ужасе тянут за вожжи: "Стой, с ума сошел?" - а он выхватывает винтовку: "Едем! Или пристрелю!" И голос чудовищный…
И так каждый раз. Его засыпают дождем пуль, гвоздят из орудий снарядами, а ему нипочем: он рвется вперед, для него мучительно быть в рядах. И ведь главное - спокоен в бою, рассчитывает каждую мелочь. Тут-то и решил Илья: годится он в командиры.