Страницы, в которых Рабле описывает приготовления к войне Пикрошоля, его самоуверенность и льстивую хвастливость его советников, мечтающих о завоевании всего света, исполнены высокого комизма. Гаргантюа спешит на помощь отцу, являясь вновь сказочным богатырем. Несколькими взмахами дерева, вырванного с корнем, удалец разрушает крепость; он не замечает, что пушечные ядра застряли у него в волосах и, когда начинает расчесывать голову, они градом падают на землю, и т. п. С помощью Гимнаста, Понократа, Эвдемона и брата Жана, воинственного монаха, представляющего живой протест против монашеского безделья и аскетизма, он одерживает победу за победой над войсками Пикрошоля, завоевывает все его королевство и самого его обращает в бегство. Покончив с войной, Грангузье и Гаргантюа снова превращаются в людей "мирного прогресса", во врагов всякого насилия, всякого завоевания. "Прошло время завоевывать государства, – говорит Грангузье взятому в плен полководцу Пикрошоля. – Это подражание древним Геркулесам, Александрам, Аннибалам, Сципионам, Цезарям и т. п. противно Св. Евангелию, которое повелевает каждому из нас охранять, защищать свое государство, заботиться о его благосостоянии и хорошем управлении, а не завоевывать чужие земли. То, что сарацины и древние варвары называли геройством, мы теперь называем разбоем и грабежом".
Странно должны были звучать эти слова среди войн, взаимных грабежей и насилий, раздиравших в то время Европу! Светские и духовные сановники, папы и короли, христиане и мусульмане мечтают о завоеваниях, о ратных подвигах, проливают целые потоки крови своих и не своих подданных, разоряют целые страны, нарушают клятвы и договоры для присвоения себе чужих земель, и только из сравнительно небольшой кучки мыслителей-гуманистов раздаются голоса, призывающие к миру, к взаимной любви, отрицающие войну ради каких бы то ни было целей. Во время пленения Франциска I Эразм Роттердамский писал Карлу V: "Если бы я был Цезарем, я обратился бы к королю Франции с такими словами: "Брат мой, недобрый гений зажег между нами эту войну. Мы сражались не ради самозащиты, а ради усиления своей власти. Ты показал себя мужественным воином; счастье улыбнулось мне – и из короля ты стал моим пленником. Что случилось с тобой, могло случиться и со мной, твое несчастие напоминает нам, что мы люди; мы испытали, сколько вреда такая борьба приносит каждому из нас. Примемся же лучше за борьбу другого рода. Я даю тебе жизнь, возвращаю свободу; ты был моим врагом, я принимаю тебя, как друга; забудем все прошлые обиды. Возвратись на родину свободный и без выкупа; сохрани свои владения, будь мне добрым соседом и постараемся отныне соперничать в искренности, услужливости, дружелюбии; будем соперничать не в том, чтобы приобрести больше власти, а в том, чтобы лучше управлять своим государством"."
Совершенно по этой же программе поступают с побежденными и герои Рабле. Гаргантюа не только отпускает всех пленных без выкупа, но еще снабжает их на дорогу деньгами, он не присоединяет завоеванных земель к своим владениям, но – так как Пикрошоль скрылся неизвестно куда – отдает их сыну его, учредив на время его малолетства опеку над ним и над государством из представителей древних княжеских фамилий и из ученых людей, во главе которых должен стоять Понократ как главный воспитатель королевича и блюститель интересов его государства. Одних только неразумных советников Пикрошоля наказывает он и наказывает тем, что делает их наборщиками в своей типографии.
Грангузье щедро награждает всех участников похода; одному только воинственному монаху, брату Жану, он не знает, какую дать награду. Он предлагает ему несколько аббатств, но тот отказывается иметь дело с монахами и просит позволения устроить новое аббатство по своему вкусу. Ему отводят большой участок земли на берегах Луары, и там возводит он свой Телем (свободное желание, воля). Эта своеобразная обитель должна во всех отношениях представлять самый резкий контраст с существующими монастырями: она не обнесена стенами, в ней не слышно колокольного звона, в нее принимаются лица обоего пола, женщины от 10-15, мужчины от 12-18 лет, выход из нее вполне свободный, никаких иноческих обетов она не допускает, ее членам разрешается брак, владение собственностью и самая неограниченная свобода. Рабле с мельчайшими подробностями, с видимою любовью описывает здание Телема с его башнями, залами, библиотеками и картинною галереей, фонтанами, театром, бассейном для плавания, со всеми приспособлениями комфортабельной и роскошной жизни. В Телеме 9332 квартиры по 6 комнат в каждой. Над входною дверью его надпись в стихах отгоняет от него ханжей, святош, кляузников, неправедных судей, корыстных дельцов, скряг, ростовщиков, ревнивцев, всех недовольных ворчунов и приглашает вступить в него благородных рыцарей, веселых и любезных; благородных дам, цветущих красотою, скромностью и разумом; проповедников Св. Евангелия, которые тут найдут убежище от врагов истинного слова Божия.
Костюм телемитов и телемиток описан Рабле также с самою тщательною аккуратностью: в знак симпатии, существующей в обители между мужчинами и женщинами, они обыкновенно одеваются в платья одного и того же цвета. Каждый день прислужники сообщают мужчинам, какой цвет выбрали дамы, и они подчиняются их вкусу. Время свое телемиты проводят совершенно свободно, не стесняясь никакими правилами. Они пьют, едят, спят, гуляют и занимаются когда и сколько хотят. "Но так как всё это люди свободные, образованные, хорошо воспитанные, – рассуждает Рабле, – то они инстинктивно стремятся к добродетельным поступкам и избегают порока". Они проводят время в чтении, в приятных беседах, в занятиях науками, искусствами, рукоделиями, в скромных играх и прогулках. Между мужчинами и женщинами неизбежно возникает любовь, которая кончается браком, и телемиты, по каким-либо причинам оставившие обитель, до конца жизни сохраняют те привычки взаимной любви и дружелюбия, которые приобрели там.
Телем нельзя ставить на одну доску с "Утопией" Мора и с разными фаланстерами, воплощавшими мечту о социальном переустройстве общества. Рабле не обусловливает существование своей обители никакими политическими или экономическими реформами. Пусть на тронах сидят неограниченные монархи, только бы они были добродушны, как Грангузье, и добродетельны, как Гаргантюа; пусть вилланы в поте лица зарабатывают свой хлеб, это не мешает телемитам наслаждаться жизнью, это даже необходимо для полноты их наслаждения; они должны быть избавлены от всех мелочных, материальных забот, – для этого просвещенный монарх создает им роскошную обстановку, а толпы слуг заботятся об их комфорте. Их роль – беспрепятственно развивать в себе человеческую личность, личность совершенную в нравственном, умственном и физическом отношениях, создать породу новых людей, свободных от пороков и предрассудков своих современников.
Космополитическая община гуманистов, "Respublica Literarum", могла бы легко осуществить этот идеал: все члены ее проникнуты любовью к человечеству и стремлением к саморазвитию, но, к сожалению, их мало, они слабы в материальном отношении, им приходится тратить свои силы на борьбу с бедностью, несправедливостью и враждою людей, им приходится отдавать свое время на недостойный их труд. Не будь этого, создайся обстановка, в которой свободно могли бы развиваться все их способности, они силою своего ума и нравственного величия вывели бы человечество на путь преуспевания. Гуманисты в это верили, и Рабле вполне разделял их веру, создавая свой Телем.
Рабле писал свой роман без определенного плана: подвернулся ему случайно подходящий материал в виде народной легенды, и он положил его в основу первой части; во второй являются уже совершенно новые лица, и она лишь внешним образом связана с первою. Эта вторая книга, появившаяся очень скоро после первой и озаглавленная "Пантагрюэль, король дипсодов, его действия и удивительные подвиги, сочинение покойного М. Алкофрибаса, добывателя квинтэссенции", значительно слабее своей предшественницы, хотя и в ней мы находим целые страницы едкой сатиры на существующие порядки.
Пантагрюэль, сын Гаргантюа, очень похож на отца, такой же великан и силач, свершает такие же подвиги и точно так же разделяет идеи гуманистов. Книга начинается родословною героя, в которой многие, между прочим и Вольтер, видели явное кощунство. Пантагрюэлю не пришлось в детстве подвергаться отупляющему влиянию схоластического обучения. Гаргантюа всеми силами стремился сделать из него всесторонне образованного человека. "В настоящее время, – писал он сыну (и в этих словах отражается оптимизм гуманистов),– все научные дисциплины восстановлены, древние языки введены в общее употребление: греческий, без которого человеку стыдно считаться ученым; еврейский, халдейский, латинский. У всех в руках красивые, вновь исправленные книги, благодаря книгопечатанию, изобретенному в мое время божественным внушением в противоположность огнестрельному оружию, изобретенному с помощью дьявола. Весь свет наполнен учеными людьми, сведущими наставниками, большими книжными магазинами, и мне кажется, ни во времена Платона, ни во времена Цицерона не было таких удобств для приобретения знаний, как теперь. Нынешние разбойники, палачи, авантюристы и конюхи ученее, чем были доктора и проповедники в мое время". Вследствие этого он советует сыну основательно изучить языки греческий, латинский, еврейский, халдейский и арабский; "либеральные искусства": геометрию, арифметику и музыку; астрономию, но не занимаясь при этом астрологией; гражданское право, зоологию, ботанику; медицину по сочинениям врачей греческих, арабских, латинских, по талмуду и каббале; анатомию и, наконец, теологию, читая по-гречески Новый Завет и Послания апостолов, а по-еврейски – Ветхий Завет.
Пантагрюэль посещает разные университеты Франции, слушает лекции в Пуатье, Тулузе, Монпелье, Орлеане и, наконец, в Париже. В Париже он осматривает славившуюся в то время библиотеку аббатства Св. Виктора. Автор дает длинный перечень удивительных богословских книг, находящихся там.
Чтобы испытать свои знания, Пантагрюэль ведет диспуты с докторами Сорбонны, с учеными врачами, юристами, финансистами и разбивает всех их самым блистательным образом. Слава о его необыкновенной учености распространилась по всему городу, так что, встречаясь с ним на улице, даже простые женщины говорили: "Это он". Желая воспользоваться его знаниями, суд поручил ему разобрать одно запутанное дело о наследстве, тянувшееся много лет, разорившее обе тяжущиеся стороны, и для решения которого собраны были все французские парламенты, приглашены даже иностранные юристы. Изложение этого процесса и всех его перипетий дает Рабле повод изощрить свое остроумие над крючкотворством и запутанностью французского судопроизводства. Тяжущиеся излагают дело в длинных речах, представляющих набор бессмысленных фраз, и Пантагрюэль оглашает свое решение совершенно в такой же речи, которая приводит в восторг присутствующих, так как они не понимают в ней ни одного слова.
В Париже Пантагрюэль встречает новое лицо, которому предположено играть большую роль в дальнейшем развитии романа. Это лицо – Панург, тип, заимствованный из народно-литературного предания, умный шут, изворотливый пройдоха, всегда веселый, всегда себе на уме, всегда готовый на всякую проделку, чтобы услужить другу, отомстить врагу или удовлетворить свои животные инстинкты. Он привязывается к Пантагрюэлю, так как это первый человек, который по-человечески отнесся к нему, и они становятся неразлучными.
Книга кончается подобно первой – войною, войною с королем дипсодов, Анархом, весьма похожим на Пикрошоля. Пантагрюэль и его сподвижники показывают такие же чудеса силы, храбрости и ловкости, как прежде Гаргантюа с товарищами, и точно так же завоевывают всю неприятельскую страну. Пантагрюэль переселяет в нее часть своих прежних подданных, которым стало слишком тесно жить на родине, а короля дипсодов предоставляет в распоряжение Панурга, который решает сделать его продавцом уксуса. Такое странное превращение явилось вследствие рассказа Эпистемона, одного из сподвижников Пантагрюэля. Во время сражения неприятели отрубили голову Эпистемону, и пока Панург не приклеил ее снова на прежнее место и не залечил целебным пластырем, убитый успел побывать в гостях у Люцифера и погулять по Елисейским полям. Там он встретил многих знаменитых людей и оказалось, что на том свете все они занимали очень низкие должности. Так, Александр Великий чинил старые сапоги, Ксеркс продавал горчицу, Демосфен работал в винограднике, Цицерон раздувал огонь, Траян ловил лягушек, папа Юлий продавал пирожки, а папа Александр истреблял крыс. Чтобы приготовить бедного Анарха к той незавидной роли, какую ему придется играть в будущем, Панург одевает его в простое платье, женит, устраивает ему скромное хозяйство и заставляет его приготовлять уксус. "Я хочу, чтобы он стал порядочным человеком", – рассуждает Панург.
Анарх ходит по улицам и добросовестно продает свой товар, но, к сожалению, никак не может справиться со своей женой, которая частенько поколачивает его.
Глава IV
Поездка в Рим с епископом Дю Белле. – Италия того времени. – Занятия археологией и арабским языком. – Неправдоподобный анекдот. – "О римских древностях" Маршани. – Доктор при больнице в Лионе. – Альманахи. – Предсказания. – Отставка.
Книга Рабле сразу приобрела и массу поклонников, и много врагов. Ее читали нарасхват, над ней от души хохотали и во дворцах, и в домах простых граждан, но суровые доктора Сорбонны встретили ее неодобрительно и объявили произведением, оскорбляющим нравственность. Вероятно, и сам автор не избег бы преследования, если бы не покровительство сильных друзей. Один из этих друзей, епископ парижский Жан Дю Белле, получил от короля дипломатическое поручение к папе. По дороге в Италию он заехал к Рабле, жившему в то время в Лионе, и предложил ему поехать вместе с собой в качестве своего домашнего врача. Рабле с восторгом принял это предложение.
Италия того времени была обетованною страною для французов. Богатые люди, возвращавшиеся оттуда, с восторгом рассказывали о тамошнем мягком климате, о приветливой любезности жителей, особенно дам, и хвастались блестящим оружием, изготовленным на ломбардских фабриках, дорогими тканями, вывезенными из Флоренции; люди науки считали за счастье послушать лекции в итальянских университетах, поговорить с итальянскими учеными; художники и поэты ездили черпать вдохновение среди обломков сохранившихся там произведений древнего искусства. Италия ранее других стран Европы сбросила с себя оковы варварства, ступила на путь цивилизации. В XII веке, когда в остальной Европе вполне господствовал феодальный строй, в Италии он уже рушился под влиянием сильного развития промышленности. Богатые города вели упорную и почти всегда успешную борьбу с феодальными замками, замки делали на каждом шагу уступки, теряли своё значение, исчезали, а рядом с ними возникали промышленные пункты, центры обширной торговли. Рыцарские набеги не тревожили мирных буржуа, они привлекали тысячи рабочих на свои разнородные фабрики, вели роскошную, комфортабельную жизнь, охотно занимались наукой и оказывали покровительство ученым и художникам. Изучение классической литературы и возрождение наук началось в Италии раньше, чем где-нибудь в остальной Европе. В X веке там уже существовала медицинская школа, в которой велись правильные занятия анатомией; математика, астрономия, история читались в итальянских университетах блестящими представителями науки. Итальянские государи, правители республик, духовные сановники соперничали в покровительстве гуманистам, ученым и поэтам. Лица, занимавшиеся классическими древностями, имели почетное положение в обществе, получали важные государственные должности, являлись желанными гостями во дворцах.
Рабле ехал в Рим с целью продолжать и расширять свои научные занятия. Он предполагал пополнить свои сведения по ботанике наблюдениями над итальянской флорой, но вскоре отказался от этого, увлеченный другими отраслями знания. Во-первых, вид древних развалин возбудил в нем страсть к археологии, и он вместе с двумя молодыми антиквариями усердно принялся делать раскопки в винограднике, нарочно купленном для этой цели епископом Дю Белле. Во-вторых, знакомство с итальянскими учеными навело его на мысль о необходимости знания арабского языка, изучение которого процветало в Италии, и он стал прилежно заниматься им.
Несмотря на всю свою жадность к приобретению знаний, Рабле не мог отдавать науке всего своего времени: у него были официальные обязанности, от которых ему нельзя было уклоняться. В качестве врача, состоявшего в свите парижского епископа, и уполномоченного французского короля он часто должен был сопровождать своего патрона во дворец папы и на собрания разных князей церкви, должен был присутствовать на торжественных обедах и на веселых пирушках, которыми епископ Дю Белле старался привлечь на свою сторону римских прелатов. Тут открывалось широкое поле для его наблюдательности, для изощрения его сатирической направленности; тут он мог вдоволь наблюдать все порядки, господствовавшие при римском дворе, все темные стороны католичества, которые раньше представлялись ему только в лице разных монахов да деревенских кюре. Результаты своих наблюдений он держал пока про себя и открыл их гораздо позднее в последующих книгах своего романа. Но легендарная биография Рабле не может допустить, чтобы такой неугомонный весельчак и остряк, каким по общему мнению должен быть автор Пантагрюэля, чинно и почтительно проделывал все церемонии, сопряженные с представлением папе. Легенда обставляет пребывание Рабле в Риме разными анекдотами, весьма малоправдоподобными. Между прочим, она рассказывает, что однажды папа разрешил врачу парижского епископа просить у себя какой-либо милости. Рабле попросил, чтобы папа отлучил его от церкви, и на вопрос, что за причина такого странного желания, отвечал: "Святой отец, я француз, уроженец города Шиннона, в котором много хороших людей, даже из числа моих родных, сожжены на костре. А если бы Ваше Святейшество прокляли меня, я не мог бы сгореть. Я вот почему так думаю: по дороге в Рим мы с парижским епископом зашли в избу к одной бедной женщине, чтобы погреться, так как было очень холодно. Мы попросили женщину развести огонь. Она начала топить печку соломой из своей постели, но никак не могла зажечь ее. Тогда она стала браниться и сказала: "Должно быть, эта солома проклята самим папою, что она не горит!". Так мы и ушли не согревшись, а я узнал, чем можно спастись от костра".
Король вскоре отозвал епископа Дю Белле обратно в Париж, а с ним вместе вернулся во Францию и Рабле, прожив в Италии менее года. Этот срок был настолько короток, что Рабле не удалось написать какого-нибудь самостоятельного научного исследования, касающегося Италии, но он привез с собой только что вышедшую книгу миланского ученого Маршани "О римских древностях", снабдил ее своими примечаниями и отредактировал новое издание ее, отпечатанное в Лионе, в типографии Грифа.