Но всё ли? Ведь теперь нет уже товарища Сталина! И это – первый день рождения, отмечаемый после его смерти! Как же не сказать в этот день – уже не радостный, а ещё окрашенный, казалось бы, свежей скорбью, хотя бы несколько уместных слов об усопшем? Мол, вот как, товарищи, отмечаем мы день рождения товарища Сталина, на этот раз – без него. Впервые… И впервые без него называем новых лауреатов премии его имени…
Однако – нет! Ничего этого в "Правде" нет. Ни на первой полосе, ни на второй… Как, впрочем, и на третьей… И на четвёртой…
Странно? Пожалуй…
Впрочем – как сказать! Особенно если посмотреть на ситуацию, зная уже многое из того ранее тайного, что становится сегодня все более явным.
Так вот, не крылась ли разгадка странного первого посмертного дня рождения Сталина в некоем событии в жизни страны, о котором было сообщено в предыдущем, воскресном номере (№ 354) "Правды" от 20 декабря 1953 года? Номер открывался знаменательной передовицей, озаглавленной "Гнев народа", а начиналась она так:
"Всю страну облетело сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия по делу предателя Родины Берии и его сообщников – Меркулова, Деканозова, Кобулова, Гоглидзе, Мешика и Влодзимерского. На предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях, на стройках и на транспорте, в колхозах, МТС и совхозах повсеместно проходят многолюдные собрания…"
и т. д.
За три дня до этого, внутри № 351 "Правды" от 17 декабря 1953 года, было опубликовано сообщение "В Прокуратуре СССР", где сообщалось "об окончании следствия по делу Берии" и передаче его "в специальное Судебное Присутствие Верховного Суда СССР в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года" (этот закон был принят после убийства Кирова).
И вот теперь по Союзу гнали волну "народного гнева"… И почему-то – как раз накануне дня рождения Сталина. В той самой газете, к созданию которой ещё в дореволюционные годы Сталин имел прямое отношение, за день до дня его рождения писали не о нём! Там были помещены репортажи о "гневных митингах" трудящихся… Заголовки: "Требуем самого сурового наказания", "Народ растопчет гадов" и т. п.
А в самый день рождения Сталина рядом с материалами о присуждении Сталинских премий мира вновь стояло: "Сурово покарать изменников Родины…" О Сталине же – ни строчки. Даже на последней полосе его имя не было упомянуто ни разу.
Вот такой вот получался день рождения только что ушедшего навсегда Вождя и Учителя. И впечатление этот факт производит – по крайней мере сегодня – странное. Ну, в самом-то деле, что – не могли организаторы судилища по "делу Берии" подождать хотя бы недельку или другую и обстряпать его, скажем, в самом конце года? Реально сообщение Прокуратуры СССР было опубликовано 17 декабря, а "расстрельные" приговоры были приведены в исполнение 23 декабря – через шесть дней. Так что – если бы сообщение было опубликовано, скажем, 23 декабря, а расстрелы совершились 29 декабря, что-либо изменилось бы? И изменилось ли бы что-то, если бы сообщение Прокуратуры появилось в "Правде", скажем, 5 января? А то получалось какое-то не очень хорошее соседство: тут самое бы время ещё раз вспомнить о товарище Сталине и доброе слово о нём сказать, а вместо этого – призывы покарать изменников Родины.
Но было ли всё это случайным? Могло ли быть это случайным для той главной газеты страны, каждую мелкую заметку в которой спецслужбы Запада изучали только что не с лупой в руках?
Думаю, и даже убеждён, что нет!
В мире всегда были могущественные силы, обожающие тайные символы и обряды. Понять такие пристрастия нормальному человеку сложно, если не вообще невозможно. Казалось бы, взрослые люди объединились в некое общество – пусть даже и тайное. Объединились не ради игры, а с некими серьёзными целями. Ну и действуйте! Заседайте, решайте, стройте тайные зловещие козни или тайно делайте добро – как тимуровцы у Гайдара. Но к чему, спрашивается, обвязываться фартуками, устраивать сложные процедуры посвящения, напяливать на себя побрякушки? Да и называть друг друга "братьями" как-то неестественно и даже немного смешно. Добро бы это было в восемнадцатом или в девятнадцатом веке, когда не то что чувствительные дамы, но и рубаки-офицеры от полноты чувств и без всякой "голубизны" могли бросаться друг другу на грудь и от полноты же чувств обливаться слезами… Но в нашем, пропитанном рационализмом и скепсисом, в нашем умудрённом двадца… ах, уже даже в двадцать первом веке? К чему сейчас-то именоваться "братьями", обзывать себя пышными тайными именами? Глупо ведь, господа!
Ан, оказывается, не глупо… С их точки зрения!
Странно, конечно, но – факт!
Читателя, заподозрившего автора в том, что он намекает на причастность к смерти Сталина именно проклятых "жидо-масонов", я могу успокоить. Ни на что такое я не намекаю… Однако хочу на вполне реальном и ныне хорошо известном примере масонских лож напомнить читателю, что для определённого круга вполне солидных и влиятельных людей игра – казалось бы, не более чем игра, – имеет почему-то важное значение… Как имеет для них значение и символика, и тонкие намеки, понятные в реальном масштабе времени лишь посвящённым.
Я подчеркнул "в реальном масштабе времени" потому, что на отдалении исторических времен получают возможность разобраться в разного рода тонких намеках и весьма "толстых" обстоятельствах не только нечистые помыслами и делами посвящённые, но и вполне честные аналитики, взыскующие истины.
И сегодня, даже не входя в узкий круг посвящённых, можно предположить, что уже тогда, в 1953 году, для посвящённых смерть Сталина и смерть Берии были безусловно и прямо связаны. Смерть Сталина обусловила скорую смерть Берии. А смерть Берии создавала перспективы для смерти социализма. Посвящённые уже тогда знали, как знаем это сегодня и мы, что к моменту передачи "дела Берии" в специальное Судебное присутствие Верховного суда сам Берия был давно и бессудно – даже не в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года, – расстрелян… И что 23 декабря 1953 года реально будут расстреляны лишь его соратники, сломленные и опустошённые полугодичным "следствием" под руководством такого видного хрущевца, как Генеральный прокурор СССР Руденко.
И, похоже, кому-то из посвящённых очень хотелось, с одной стороны, намекнуть на связь двух "знаковых" смертей, а с другой стороны, обставить дело так, чтобы проводить здесь какие-то аналогии, никому не посвящённому, и в голову не могло прийти!
Ну, шло следствие…. Когда-то же оно должно было закончиться? Вот оно и закончилось, а раз так, то дело надо передавать в суд. Обычная процессуальная норма! А то, что это событие пришлось на канун дня рождения великого Сталина? Да это же чистая случайность!
Хотя из соображений элементарной этики, не говоря уже о вполне очевидных политических соображениях, было бы уместнее затеять всю эту публичную возню с "народным гневом" чуть позднее…
Но посвящённым было очень соблазнительно подгадать одно к другому. Вот они и подгадали!
Якобы "случайно"!
Между прочим, говоря о "посвящённых", я имею в виду отнюдь не самого Хрущёва или, скажем, Руденко. И уж тем более не Председателя специального Судебного Присутствия маршала Конева или членов этого Присутствия…
"А кого же конкретно имеет автор в виду?" – может спросить читатель.
А чёрт их, уважаемый читатель, знает! Тем более что лишь чёрт это только и знает! Более того, я ведь высказываю здесь версию, документально недоказуемую принципиально! Я лишь предполагаю, что это было так. Но основания для таких предположений у меня есть. И, предполагая одно, можно ведь предположить и нечто, из первого предположения вытекающее, а именно вот что… Если странное и полное замалчивание дня рождения Сталина в "Правде" в декабре 1953 года было не случайным, то это означает, что в декабре 1953 года во вроде бы "сталинской" Москве, в официальных партийно-государственных кругах, имелись весьма влиятельные скрытые силы и группы, которые могли или прямо, или опосредованным образом – через своих "втёмную" используемых шефов – проводить антисталинскую информационную линию.
Но если так обстояли дела в Москве в конце 1953 года, после смерти Сталина, то примерно так же они обстояли там и в начале 1953 года, ещё при жизни Сталина. И это – лишнее логическое подтверждение существования в Москве ещё при жизни Сталина мощных антисталинских сил, способных осуществить успешный заговор против него и физически устранить его.
В советском романе о разведчиках "Щит и меч" адмирал Канарис, спросив абверовского майора Штейнглица о том, каковы приметы осла, сам же, коснувшись ушей, себе и ответил: "Вы думаете это? Нет, дорогой Штейнглиц, вот они, ослиные ваши приметы!". И постучал пальцем по докладной своего подчинённого.
"Посвящённые" 1953 года ослами не были. Однако очень не исключено, что из того, как официальная Москва "отметила" ("не заметив" его) первый посмертный день рождения Сталина, тоже выглядывали вполне характерные уши посвящённых. И очень может быть, что в этой мелкой пакости в адрес усопшего (а точнее, убиенного) Сталина был не такой уж и мелкий смысл и намёк.
Однако "посвящённые" были лишь частью той зажравшейся столичной сволочи, которая хотела одного: обеспечить счастливую жизнь себе.
А страна – живи как знаешь!
Эта "новая элита" не имела чести и не хотела жить по законам чести. Русская народная пословица "Береги платье снову, а честь – смолоду" была сложена не для них. И Сталин сделал попытку – надо признать, безуспешную – всё же ввести понятие "честь" в практику повседневной государственной жизни СССР.
Глава третья
Годы сороковые… Суды чести для чести не имевших…
Перу Антона Макаренко принадлежит, кроме знаменитых его произведений, и менее известная повесть с ёмким названием "Честь", впервые опубликованная в 1937–1938 годах в журнале "Октябрь". В конце её белогвардейский полковник Троицкий и арестованный поручик-большевик Алексей Теплов ведут разговор о России, о жизни и о чести. Троицкий, назначенный председателем суда над Тепловым, пришёл к нему, заявив, что они-де могут поговорить "как культурные люди, по каким-то причинам оказавшиеся в противоположных станах…"
Ниже я привожу фрагменты их диалога (по необходимости, обширные):
"Алёша мечтательно откинул голову на подставленную к затылку руку и улыбнулся:
– Вы сказали: два культурных человека. Но у нас с вами нет ничего общего. Настоящая культура вам неизвестна. У вас – культура неоправданной жизни, культура внешнего благополучия. Я тоже к ней прикоснулся и даже был отравлен чуть-чуть. Вы не понимаете или не хотите понять, что так жить, как жили… нельзя, обидно… Ваше существование, ваш достаток… ваши притязания руководить жизнью оскорбительны. Будет моим личным счастьем, если вокруг себя, среди народа я не буду встречать эксплуататоров.
– Позвольте… Но ведь люди так жили миллионы лет, без этих ваших… идей и без вашего Ленина.
– Миллионы лет люди жили и не зная грамоты… Человек растет, господин полковник. ещё сто лет назад люди терпели оспу… Мы с вами люди культурные, но стоим на разных ступенях культуры.
<…>
Алёша вытащил из кармана записную книжку и перелистывал её.
– Вот: "Россия" – "полное географическое описание нашего отечества, настольная книга для русских людей". Обратите внимание – для русских. Том шестнадцатый, Западная Сибирь. Страница 265. Такая себе книга добросовестная, наивная и весьма патриотическая.
– Знаю.
– Знаете? Хорошо.
Алёша подошел к лампе.
– От марксизма это очень далеко. Ну, слушайте, три строчки:
"В самом характере самоеда (общее название ряда северных народов царской России. – С.К.) больше твёрдости и настойчивости, но зато меньше и нравственной брезгливости, – самоед не стесняется при случае эксплуатировать своего же брата, самоеда".
Алёша закрыл книжечку, спрятал её в карман… Полковник молчал. Алёша опять положил подбородок на руки и заговорил:
– Как счастливо проговорился автор, просто замечательно. Дело коснулось людей некультурных, правда? И сразу стало очевидно: чтобы эксплуатировать своего брата, нужно всё-таки не стесняться. Не стесняться – значит отказаться от чести. Здесь так хорошо сказано – "нравственная брезгливость". Представьте себе, господин полковник: этот самый дикарь, у которого нет нравственной брезгливости и который не стесняется эксплуатировать своего брата, вдруг заговорит о чести. Ведь правда смешно?
<…>
Троицкий застегнул шинель и почему-то опять опустился на табуретку. Алёша продолжал:
– А о чести, поверьте, я больше вашего знаю. Я был в боях, был ранен, контужен. Я знаю, что такое честь, господин Троицкий. Честь – это как здоровье, её нельзя придумать и притянуть к себе на канате… Кто с народом, кто любит людей, кто борется за народное счастье, у того всегда будет и честь… Решение вопроса чрезвычайно простое…"
Макаренко устами поручика Теплова очень точно определил суть понимания чести советским человеком. Тот, кто, не стесняясь, считая это в порядке вещей, живёт за счёт или эксплуатации других, или за счёт обслуживания эксплуататоров, в том числе и интеллектуального обслуживания, чести иметь не может – как бы он себя и окружающих ни уверял в обратном.
А вот теперь – о сталинских Судах чести.
Хотя, пожалуй, перед этим надо сказать и ещё кое-что…
Николай Байбаков, сталинский нарком, хрущёвский министр и брежневский Председатель Госплана СССР, выйдя в ельцинский "тираж", вспоминал: "Мы знали, что, если есть указание Сталина, для нас оно закон. Хоть лопни, но всё выполни".
Байбаков, как и многие из его коллег по работе на высших этажах государственной власти, остался в истории страны фигурой неоднозначной. И в этом – вполне типичен. Родившись в 1911 году, он вступил в ряды ВКП(б) в 1939 году и в ноябре 1944 года, тридцати трёх лет от роду, стал наркомом нефтяной промышленности СССР. Однако в сталинское деловое окружение плотно входил и до этого.
Уже в 90-е годы московский фотожурналист Дмитрий Чижков вспоминал при мне, как Байбаков рассказывал ему об одном ответственном сталинском поручении. В 1942 году Сталин направил Байбакова в Грозный для контроля нефтепромыслов. Немцы подходили к ним всё ближе, и Сталин – по словам Байбакова – приказал тогда, чтобы нефтепромыслы врагу не достались целыми ни в коем случае. "Не взорвёшь вовремя, расстреляю, – предупредил Байбакова Председатель Государственного Комитета Обороны. – Но если взорвёшь раньше времени, тоже расстреляю".
Нефтепромыслов немцы не получили… Байбаков же вскоре стал наркомом. Подтверждение этого изустного рассказа я позднее нашёл в документах, однако и без этого достоверность его у меня сомнений не вызывала.
И в этом эпизоде – как и во многих других крупных и мелких державных делах до войны, во время войны и после войны – Байбаков проявил себя достойно. А то, как он через десятилетия отозвался о Сталине, тоже достойно уважения.
И всё же в словах Байбакова об отношении к указаниям Сталина усматривается одно показательное обстоятельство. Байбаков и слишком многие его сотоварищи по руководству наркоматами и министерствами, заводами и фронтами, республиками и областями, воспринимали указания Сталина как указания Сталина. В то время как Сталин ожидал от них и не раз подчеркивал, что они должны и обязаны воспринимать указания Сталина как указания Родины!
В августе 1930 года Сталин в письме Шатуновскому, в самом его конце, заметил:
"…8) Вы говорите о Вашей "преданности" мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь "принцип" преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте её с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой…"
Впервые это письмо было опубликовано в 1951 году в 13-м томе Собрания сочинений Сталина, и я думаю, что Сталин поместил его туда не случайно.
Говорят о культе личности… Сталин был выдающейся личностью и уже поэтому ни в каком культе его личности внутренне не нуждался. Иначе он не был бы личностью. Но не мог же он снимать с работы каждого редактора, чья газета грешила перебором по части употребления имени "Сталин". Тем более что Сталин всегда старался подчеркнуть, что воспринимает восторженные слова в свой адрес не более как форму прославления страны, им создаваемой.
Даже бесталанный, а уж тем более – талантливый художник всегда выражает дух своего времени, пусть порой и безотчетно. При этом дух времени хорошо выражается в песнях… Достаточно услышать песню со словами, скажем: "Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…", чтобы узнать многое, если не всё, о времени, её родившем… Как и о его "героях", его "лидерах"…
Вспомним слова выдающихся песен сталинской эпохи… "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!"… "А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поёт о нас страна…".. "Лейся, песня, на просторе, не грусти, не плачь, жена, штурмовать далёко море посылает нас страна"…
Или вот такие песенные строки: "Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда отдаст приказ товарищ Сталин, и нас в атаку Родина пошлет!"
Или такие: "Артиллеристы, Сталин дал приказ… Артиллеристы, зовёт Отчизна нас… Под грохот сотен батарей за слёзы наших матерей, за нашу Родину – огонь! Огонь!"
Приказ Сталина – это не его прихоть, каприз или личная воля. Приказ Сталина – это приказ Родины! Сталин раз за разом подчёркивал это словом и делом. Он порой говорил об этом прямо, порой действиями своими напоминал: вы служите не Сталину, а под руководством Сталина служите Советскому Союзу, как ему служит сам Сталин.
На сталинских боевых знамёнах было написано: "За нашу Советскую Родину!" И в бой шли прежде всего за Родину! Но так же – и за Сталина! Не за "царя" Сталина, а за верного сына Родины – Сталина.
Между прочим, первый создатель новой России, Пётр Великий, которому сам Бог, казалось бы, велел всецело поддерживать культ его божественной личности, обращаясь к войскам перед Полтавской битвой, призывал их: "Не за Петра, а за Отечество, Петру вручённое…"
Так что верное понятие о чести и долге не было чуждо истинным патриотам России и в царские времена. Однако ко времени одряхления царизма относится уже формула: "За веру, царя и Отечество!". Номер Отечества здесь был, как видим, третьим.
Сталин же как создатель и олицетворение эпохи, дал народу иную, подлинно и единственно патриотическую формулу: "За Родину!". А уж Родина дополнила её вторым членом формулы, тогда ставшей двуединой: "За Сталина!".
Вот как смотрел на дело Сталин и как он хотел, чтобы смотрели на свой долг и на свои обязанности другие.
Но все ли, даже в ближайшем сталинском окружении, сформировавшемся из тех, кто родился в десятых, а то и в двадцатых годах двадцатого века, имели то понятие о чести и долге, которого добивался от них Сталин?