* * *
Каждое утро я провожала Тимура на службу. Если полеты начинались рано, то вставать приходилось в 3–4 часа ночи. Мы прощались, и я оставалась ждать… День тянулся, наполненный обычными делами, а все мысли и чувства были об одном: "Господи, помоги моему любимому!" Я прислушивалась к звуку каждого пролетающего самолета и молилась за Тимура и всех ребят, которые были в небе. Если посреди дня рев моторов вдруг прекращался, внутри все холодело: что случилось? В основном полеты отбивали из-за плохой погоды, но бывали и более серьезные причины, которых боялись в гарнизоне все.
Тревога не покидала меня до самого вечера, пока, наконец, последний самолет не заходил на посадку. И тогда я начинала считать минуты, когда же Тимур появится на пороге.
Сначала возвращались домой летчики, потом техники самолетов, а затем руководящий состав после предварительного разбора полетов, но Тимура все не было. Он шел в свой кабинет, где уже ждали его жители городка со своими проблемами – и он внимательно выслушивал каждого и не отказывал, по мере возможности, никому в многочисленных просьбах. Потом исправлял, а чаще всего сам заново составлял плановые таблицы полетов на следующий день; если же полетов не планировалось, шел в школу – в детскую секцию каратэ.
И совсем поздно, в темноте, слышались его шаги по затихшим улочкам городка – матросик, водитель его газика, давным-давно спал в казарме. Позже, в Москве, если водитель привозил Тимура очень поздно и не успевал поужинать, я сажала за стол их обоих: заместителя командующего и матроса – иначе и быть не могло.
В любом гарнизоне дорога от штаба до дома занимает 15– 20 минут. У Тимура это расстояние, если он шел пешком и не поздно, преодолевалось за полтора часа, потому что почти каждый, с кем он встречался, старался посоветоваться с ним, выложить свои проблемы, и он всегда уделял ему внимание. Часто я видела из окна, что Тимур уже почти дома, и готовилась открыть дверь, но очередной встречный – летчик, техник, школьник, учительница, пенсионерка – задерживал его на неопределенное время, и я наблюдала, как он внимательно их выслушивает или что-то горячо разъясняет. А мне хотелось крикнуть им: "Господи, ведь он с пяти утра на ногах, отлетал смену, ну дайте человеку отдохнуть!"
Иногда ко мне на улице подходили женщины гарнизона и выражали свое сочувствие: как я, бедная, одна целый день кручусь, никакой помощи от мужа. А мне такие мысли даже в голову не приходили. Конечно, Тимур помогал, если что-то было мне не под силу, и ремонт мы всегда делали вместе, но в основном я старалась управиться с делами до его прихода.
И уже вечером, за чаем, мы подолгу разговаривали обо всем и наговориться не могли. Если Тимур был чем-то расстроен и мог поделиться со мной, я старалась повернуть проблему другой стороной и радовалась, если удавалось найти какой-нибудь выход или просто успокоить его. А мои сомнения и переживания Тимур всегда разрешал мудро и просто, и общение с умным, веселым, добрым и таким родным человеком было наградой за все тревоги пережитого дня.
Тимур всего себя отдавал работе, с годами увеличивался круг его обязанностей, и все меньше времени оставалось для семьи. Я расстраивалась из-за того, что мы так мало видим друг друга, очень скучала по нему, даже плакала, Тимур же не раз говорил мне: "Вам трудно со мной, я совсем не домашний человек, и я очень многое должен сделать в жизни. Но если бы не было тебя и детей, мне ничего не было бы нужно, я даже летать бы не смог!" И я понимала, что он всецело отдает себя своему делу только потому, что чувствует за спиной нашу поддержку и любовь, и это давало силы и мне, и ему.
Самое главное – мы понимали и любили друг друга. За 20 лет семейной жизни не было случая, чтобы Тимур обидел меня словом или даже взглядом – столько в нем было доброты, искренности, чистосердечия и теплоты.
Его нежность я ощущала постоянно, даже в мелочах, когда он заботливо помогал надеть мне пальто или пододвигал стул, чтобы я села; всегда благодарил, вставая из-за стола, а если какое-то блюдо ему не очень нравилось, он после еды деликатно или шутливо говорил: "Спасибо, но ты больше это не готовь".
Никогда Тимур не делал мне "дежурных" подарков. Если нечего было подарить, он просто приносил цветы, но все, что дарилось, грело душу, имело какой-то смысл. Видно было, что подарок он выбирал с любовью. Если он привозил мне из командировки что-то из одежды – это было всегда элегантно, модно, хорошо сидело и носилось долго и с удовольствием. А ведь сама я с трудом могла выбрать себе одежду по фигуре.
Правда, на Севере произошел один курьезный случай. Я мечтала о тостере, но в североморском гарнизоне таких вещей тогда не было, а в Мурманск мы выбирались редко. И вдруг на 8 Марта я получаю тостер в подарок! Я так обрадовалась, стала благодарить Тимура, и он тоже радовался вместе со мной. Открываю коробку – и читаю на тостере гравировку: "Дорогому Тимуру Автандиловичу от вертолетчиков!" Немая сцена… Потом стали хохотать. Как объяснил мне Тимур, он давно заказал ребятам привезти из Мурманска тостер, и они выполнили его поручение… тоже с любовью. Этот тостер долго вызывал у нас улыбку, он и по сей день работает идеально.
* * *
В мае 2001 года Тимур, вернувшись из командировки в Остров, где он обучал молодых летчиков и готовил празднование 85-летия морской авиации, привез мне букетик ландышей. В Москве уже появились эти удивительные цветы, и я решила, что он купил их по дороге около какой-нибудь станции метро. Правда, букет был намного больше тех, что продавались на улице. Тимур сказал, что эти ландыши из Острова, и я очень удивилась, зная, как он занят и сколько вопросов решает до самой последней минуты отъезда. До цветов ли ему?
А в начале июля, когда мы с детьми приехали к Тимуру в Остров, я увидела вокруг генеральского домика на Гороховом озере целый ковер из листиков уже отцветших ландышей. И опять это было потрясением. Тимур действительно летел из Острова с этими цветами для меня.
Сейчас, вспоминая ландыши, подаренные Тимуром, я понимаю, что дороже этого последнего букета у меня цветов уже не будет.
* * *
Тимур всегда был для меня идеалом мужчины, человеком, достойным преклонения, восхищения и уважения. Я могла на него иногда обижаться, но он не обижал меня никогда, я могла страдать из-за его долгого отсутствия и нехватки времени на семью, но это было вызвано его безмерной занятостью и ни в коей мере не равнодушием к нам. Несмотря на все свои переживания, я знала, что Тимур любит меня и я нужна ему, и это было самым важным.
Часто Тимур подсказывал мне, как поступить в той или иной ситуации, и сейчас я мысленно советуюсь с ним, если нужно принять какое-то решение, и на многое смотрю его глазами. Он все делал по совести, не поступаясь ею даже в мелочах. Наверное, так живут глубоко верующие люди. Тимур, хоть и крещеный, никогда не ходил в церковь, но не препятствовал мне крестить детей. (Крестила я их в Ленинграде, сразу после рождения, вместе с мамой Тимура, – в те времена это делалось втайне.) По-моему, у Тимура не было потребности в таком институте, как церковь, потому что все христианские заповеди были у него в крови. Он просто так жил.
* * *
Мы всегда с нетерпением ждали отпуска. И хотя Тимур никогда целиком его не использовал, мы старались хоть на 20 дней уехать всей семьей в санаторий. И всегда это был праздник, который заряжал нас смехом, радостью, энергией на весь год. А как счастливы были дети, что папа с ними с утра до вечера! Марийка просто вцеплялась в него и могла часами гладить, "пушить", как она говорила, а заканчивалось все потасовкой, когда Тимур пытался ее оторвать от себя. На помощь сестре шел Женька, и папе приходилось отбиваться от двоих.
Если со службы Тимур приходил домой не поздно, дети бросались к дверям и висли на нем. Марийка тут же атаковала его приемом каратэ, но реакция у Тимура была мгновенной – он ставил блок, Марька ударялась о руку Тимура и отскакивала. А Тимур смеялся: "Как же вы отца родного встречаете – с порога и сразу в лоб!" Мы вместе садились за стол, и в доме становилось светло и радостно.
На Севере, когда Тимур шел с Марийкой и Женькой в магазин, он играл с ними по дороге в снежки, а они пытались посадить его в сугроб, и видно было, как хорошо им вместе.
Тимур очень любил детей, привозил им кучу сладостей и шоколада, без которого и сам не мог обходиться, ходил с ними на тренировки и часто брал с собой в поездки. Он никогда не сюсюкал с ними, но умел найти самые верные слова и помочь в любом вопросе… Для дочери и сына Тимур всегда был и остался примером во всем.
* * *
Когда родилась Марийка, Тимур неделю молчал, никому на службе не сказал, что у него дочка, – так он был поражен, что родился не сын. Потом он сам со смехом рассказывал о своих переживаниях, потому что от дочки был без ума. Он называл ее НУРСом – неуправляемым реактивным снарядом. Как-то в Ленинграде, когда Тимур учился в Военно-морской академии, он вышел с коляской на прогулку, но вернулся очень быстро, и на нем лица не было: Марийка вылетела из коляски на землю. Мы с бабушкой быстро вымыли личико ребенка, достали песок из ротика, и скоро она уже вовсю улыбалась. А вот Тимур долго не мог прийти в себя – так перепугался! – и больше с дочкой один на улицу не выходил.
С Марийкой, как со старшей, Тимуру было интересно общаться, и он гордился, что выросла она красавицей и умницей. Примечательно, что Академию Генерального штаба он закончил в год окончания Марией школы. И когда его поздравили друзья с отличным окончанием академии, он воскликнул: "Да я что – вот дочка молодец: после всех гарнизонов окончила московскую школу с медалью!"
Женя, как и Марийка, тоже родился в Ленинграде. Марийка была таким очаровательным ребенком, что Тимур был бы рад и второй дочке, а родился мальчик. Тимур был счастлив – он примчался в Ленинград из Крыма, чтобы забрать нас из роддома. Никогда не забуду его лицо, когда он взял новорожденного сына на руки!
Женьку, беленького, пухленького, он звал Грузином: "Эй, Грузин, ты что, не русский? Слов не понимаешь?" Он считал, что с сыном надо обращаться по-мужски сурово, и если что-то ему нравилось в Женьке, он только мне говорил об этом, но не ему. Сына мы назвали в честь погибшего друга Тимура Жени Белунова.
Жене было 13 лет, когда не стало Тимура. В этом возрасте особенно остро возникает у мальчишек потребность в настоящем мужском общении, и Женя не раз говорил мне, как ему не хватает отца. "Я завидовал раньше другим ребятам, потому что они часто бывают со своими отцами, а мне о многом хотелось поговорить с папой, но не было возможности или он был в командировке. Я думал, что впереди у нас еще много времени… Я даже обижался на папу, а потом понял, что он очень любил меня и все делал для того, чтобы я жил в хорошей стране".
* * *
Семейную жизнь в Чкаловске под Калининградом мы начали в мужском общежитии, где единственным "удобством" был мужской туалет в конце коридора. У Тимура, заместителя командира полка, квартира была, но он отдал ее товарищу, который женился на несколько месяцев раньше. Очень скромный в быту и нетребовательный, Тимур прежде всего думал о своих подчиненных, а не о себе. В Саках у него, командира полка, была возможность приобрести машину – тогда на них были большие очереди, – но он решил, что нужнее она будет другому летчику, а потом "сгорели" все наши сбережения, и, конечно, купить машину мы были уже не в состоянии. За кого угодно мог хлопотать Тимур в самых высоких кабинетах – Звезда Героя открывала все двери, но он никогда не решал личные проблемы: просто считал это неэтичным – использовать служебное положение для своей выгоды. В Москве после окончания Академии Генерального штаба Тимур занимал должность заместителя командующего, но мы по-прежнему жили в общежитии. Я никогда не упрекала мужа, если у нас чего-то не было, и к общежитию привыкла – рядом была замечательная школа, где учился сын и работала я, но как-то все-таки задала Тимуру вопрос насчет жилья. Он воскликнул: "Хорошо, что ты напомнила! Я давно дал распоряжение, чтобы составили списки бесквартирных офицеров нашего штаба".
В 2002 году, после гибели Тимура, в Главном квартирно-эксплуатационном управлении мне вручили ордер на квартиру. Какой-то офицер-тыловик, стоявший рядом, воскликнул: "Вот повезло!" – а я заплакала. Наконец-то у нас появился свой дом, именно Тимур заслужил его, но он никогда не будет в нем жить.
Мы с Тимуром не стремились к каким-то материальным благам, накопительству, для нас важным в жизни было совсем другое. Карьера, звания, награды, даже собственное здоровье было у Тимура на последнем месте, и всегда на первом – могущество нашей страны и авиации. И это не красивые слова. Я каждый день видела, чем живет Тимур, знала, о чем он думает, из-за чего переживает, к чему стремится. Это был ежедневный подвиг: Тимур служил высоким идеалам до самоотречения, воплощал в жизнь самое невероятное.
Однажды на кладбище ко мне подошла молодая женщина, представилась и со слезами на глазах стала рассказывать, как Тимур помог ее мужу с учебой в академии, что в их семье он был путеводной звездой и что после его гибели все переменилось – стало просто стыдно держаться за материальное благополучие: ведь Тимур жил по-другому, был чужд меркантильности. Когда она рассказывает посторонним людям о Тимуре, ей говорят: "Такого не может быть!" – "Права была Ваша мама, когда на похоронах сказала, что такие люди рождаются раз в сто лет". А другая женщина, много лет проработавшая в московском вузе, сказала мне: "Когда говорят, что такие люди, как Тимур, встречаются в жизни очень редко, я бы ответила – таких больше нет, он один".
Действительно, на нашей земле людей честных, порядочных, талантливых, увлеченных своим делом, живущих по совести, – очень много. Но Тимур умел воплощать свои идеалы в жизнь – в масштабе целой страны. А это по плечу единицам…
* * *
Возможно, у нас не было бы уже истребительной палубной авиации и "Кузнецова" – последнего авианосца, если бы не Тимур, лично подготовивший первую десятку палубных летчиков в тяжелый период распада Советского Союза, когда продавались за границу или шли под нож военные корабли.
26 сентября 1991 года он первым из военных летчиков сел на палубу тяжелого авианесущего крейсера "Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов", сменившего в октябре 1990 года прежнее название "Тбилиси".
К этой посадке Тимур готовился давно, и все-таки она оказалась неожиданной. Корабельной программой по подготовке палубных летчиков руководил летчик-испытатель Виктор Георгиевич Пугачев, Герой Советского Союза, первым посадивший в ноябре 1989 года самолет на палубу "Тбилиси". Требовалась еще неделя полетов для завершения этой программы, но время пребывания авианосца в районе полетов было внезапно сокращено: через два дня, по приказу главкома, корабль должен был вернуться на базу в Севастополь. Вся многомесячная работа на "Нитке" [2] по подготовке военных летчиков к первой посадке на палубу оказалась под угрозой срыва. И тогда Виктор Георгиевич, взяв всю ответственность на себя, принял решение: Тимур Апакидзе должен сесть на палубу! Пугачев был уверен в отличной подготовке Тимура, в его мастерстве и надежном выполнении всех элементов полета.
Тимур, завершив тренировочный полет, уже доложил о возвращении на береговой аэродром, как вдруг услышал команду Пугачева на проход над палубой с касанием. Ни касания, ни тем более посадки в этот день не планировалось. Можно представить ликование и в то же время волнение Тимура, ведь Пугачев возложил на него величайшую ответственность, и он должен оправдать оказанное ему доверие! Он отлично выполнил три касания в одну точку между вторым и третьим тросом, и все сомнения Пугачева рассеялись: он приказал Тимуру выпустить гак и приготовиться к посадке на палубу.
Посадку с зацепом за третий трос Тимур произвел блестяще. Она стала сюрпризом и для экипажа "Кузнецова", и даже для военного командования. А потом были радостные лица, поздравления и подбрасывания в воздух счастливого Тимура!
Таким же серьезным испытанием был и первый взлет с корабля. Тимур потом рассказывал: "Когда я перед трамплином вырулил первый раз, думаю: ну что мне, больше всех надо? Был бы как все, летал бы с аэродрома! Нет, вылезу вечно куда-то – теперь с этого бугра нырять! А Пугачев говорит по радио: "Ну, ты чего встал – давай взлетай!" Я человек военный: есть приказ – надо исполнять! А когда начинаешь работать, включаешь форсаж, начинаешь разбег – страх уходит полностью. Это нормальное явление – предстартовая лихорадка, главное, чтобы она не подавляла волю, не парализовала летчика. Ощущение страха и опасности настоящего летчика мобилизует, и в этом состоянии он может творить чудеса".
К посадкам на корабль привыкнуть невозможно. Когда у Героя России летчика-испытателя Сергея Мельникова журналисты спросили, что он чувствовал во время сотой посадки, он ответил: "То же, что и в первый раз". У самого Тимура таких посадок 283. Он часто говорил: "Если бы была моя воля, я бы каждому палубному летчику давал звание Героя России!" Нет на свете другой более опасной, сложной и ответственной профессии, чем профессия корабельного летчика. Именно поэтому, во время учебы в Академии Генерального штаба, Тимур приложил столько усилий, чтобы звание Героя было присвоено другим пилотам, его ученикам. Даже первую посадку на корабль ночью, в сложных метеоусловиях, выполненную именно им, Тимур приписал в характеристике своему последователю. Он готов был на все, чтобы его подчиненные были удостоены Звезды Героя. И если бы он сейчас был жив, то добился бы, чтобы это высокое звание получили и другие летчики-палубники.
Тимур – командир полка. Саки. 1986 г.
"Нитка", взлет с трамплина. Саки.
Полеты в Крыму.