- Феликс! - воскликнул Алексей Палыч. - На нашем языке это означает "солнечный".
- Тогда и зови на нашем языке, - сказал мальчик. - Сенька-зараза мне нравится больше, но пускай будет Солнечный.
- Нет, - возразил Алексей Палыч, у которого тоже имелись свои слабости. - Феликс звучит гораздо лучше. У нас в Кулеминске еще нет ни одного Феликса. Ты будешь первым. Согласен?
Мальчик согласился без особой охоты. Наверное, правду говорят, что первая любовь - самая сильная. Первой любовью Феликса продолжал оставаться Сенька-зараза.
- А теперь, Феликс, - сказал Алексей Палыч с некоторой торжественностью, - я иду за одеждой. А ты посиди тут тихо. Ладно?
- Посижу, - согласился Феликс.
Алексей Палыч направился к двери. Феликс его окликнул:
- Палыч…
- Да, Феликс?
- Они там бегают, кричат… - Феликс показал на окно. - А что они еще делают?
- Они? Ну, еще они учатся, спят, едят, смотрят телевизор, ездят на велосипедах, ходят в кино, просто бездельничают.
- Я тоже хочу бегать, кричать и учиться.
- Послезавтра каникулы, - сказал Алексей Палыч. - Учиться они перестанут.
- Я тоже хочу смотреть, ездить и просто бездельничать, - настойчиво повторил Феликс. - Ведь я такой же, как они. Это ты не такой.
- Ты прав, - подтвердил Алексей Палыч. - Ты такой, а я не такой. Но я был таким и поэтому тебя хорошо понимаю. Я тебе обещаю: ты будешь бегать, смотреть и все остальное.
- Правда?
- Правда.
- И я увижу Сеньку-заразу?
- Обязательно.
- Когда.
- Скоро, - неопределенно пообещал Алексей Палыч. - Ты меня жди. Я вернусь часа через два.
Алексей Палыч ушел. Точнее говоря, сбежал. Сбежал от вопросов, на которые ему все равно придется ответить…
Электричка привезла Алексея Палыча почти к самому магазину, который находился рядом со станцией. Надеясь, что уж здесь-то он знакомых не встретит, Алексей Палыч поднялся во второй этаж. В отделе верхней одежды не было ни одного покупателя.
- Будьте любезны… - обратился Алексей Палыч к девушке-продавщице, которая стояла за прилавком спиной к нему.
- Все на стеллажах, - сказала девушка, не оборачиваясь.
- Я бы хотел спросить… - замялся Алексей Палыч. - Может быть, вы посоветуете? Я, видите ли, полный профан в этих вопросах. - И Алексей Палыч даже слегка хихикнул, как бы показывая, сколь ничтожен он сам и его попытка обеспокоить…
- Я же сказала: все на стеллажах, - повторила девушка, не меняя позиции.
Тут следует сразу оговориться. Перед Алексеем Палычем стояла не бездельница и не грубиянка продавщица - из тех, которые видят в покупателях своих личных врагов. И не бездушная это была девушка, и не какая-нибудь уродина со скверным характером. Если разобраться, то виноват был сам Алексей Палыч. Просто зашел он не вовремя, Девушка была занята важным делом: в маленькое зеркальце она рассматривала прыщик, вскочивший у нее на левой брови. Одновременно она решала важный вопрос: сковырнуть или оставить? Поэтому каждому должно быть понятно, что Алексей Палыч со своими делами был ей ни к чему.
Однако и Алексея Палыча можно понять. Деваться ему было некуда.
- Простите, но я хотел бы…
- О господи! - сказал продавщица, оборачиваясь. - Никакой совести у людей нет! Вам же русским языком ска… - И вдруг лицо девушки из скучного и недовольного мгновенно превратилось в приветливое и улыбающееся. - Алексей Палыч, здравствуйте! - сказала она. - Что бы вы хотели, Алексей Палыч?
Алексей Палыч напрягся, вспоминая, как зовут его бывшую ученицу.
- Здравствуй, Клава, - осторожно сказал Алексей Палыч и понял, что угадал. - Мне бы комплект одежды для мальчика.
- На какой возраст?
- Примерно на такой, - Алексей Палыч отметил рукой высоту на уровне своего плеча.
- Сорок второй, - определила Клава. Она огляделась и добавила шепотом, хотя в отделе по-прежнему никого не было: - Есть джинсовый костюм…
- А это хорошо? - спросил Алексей Палыч, тоже невольно понижая голос.
- Да вы что, Алексей Палыч! - изумилась Клава. - Я последний оставила, для себя.
- Тогда, может, не надо, если последний?
- Да ладно уж, берите, - вздохнула Клава. - У меня еще есть. Сорок один рубль.
- Еще бы рубашку… Нет, две рубашки. И двое трусов. И две майки.
Клава выложила на прилавок несколько стопок белья.
- Выбирайте, пожалуйста.
Не успел Алексей Палыч отложить в сторону нужные вещи, как за спиной его послышался голос:
- Добрый день, Алексей Палыч. Тоже прогуливаете?
Алексей Палыч обернулся. Рядом с ним стояла учительница английского, та самая, которую он недавно чуть не сбил с лестницы.
- Здравствуйте, Елена Сергеевна. "Вас-то какого лешего сюда принесло?" - последнюю фразу Алексей Палыч произнес мысленно.
Елена Сергеевна опытным женским глазом впилась в незавернутый еще костюм.
- Ой, и мне нужен точно такой же! Вот повезло!
- Последний, - сухо сказала Клава, которая у Елены Сергеевны не училась.
У Алексея Палыча не было ни малейшего желания, чтобы эта встреча осталась в памяти Елены Сергеевны.
Он умоляюще посмотрел на Клаву и даже чуть шевельнул веком, как бы вроде подмигнул.
- Последний… остался, - сказала Клава, доставая из-под прилавка точно такой же костюм.
- Спасибо вам, девушка, - растроганно произнесла Елена Сергеевна и приветливо посмотрела на Алексея Палыча. - А вы, Алексей Палыч, оказывается, не такой уж и нерасторопный. И как это вы пронюхали? Я уже полгода ищу.
- Ничего не пронюхал, - сказал Алексей Палыч. - И вообще, я тут случайно. И вообще, это я не для себя. Не для себя и вообще…
Взяв первое попавшееся белье и костюм, Алексей Палыч вылетел из магазина. А чего было вылетать? Нечего было вылетать, потому что в памяти Елены Сергеевны прочно осели и джинсовый костюм, и белье, которое нервно пошвырял в портфель Алексей Палыч.
Когда Алексей Палыч вернулся в лабораторию, он увидел такую картину: Борис и Феликс сидели за столом, между ними стояли шахматная доска с фигурами. Они спорили. В том, что шахматисты спорят, нет ничего удивительного - в шахматном кружке кулеминского Дворца культуры бывали даже и драки. Но вот о чем они спорили, Алексей Палыч понял не сразу.
- Разве я неправильно сходил? - спрашивал Феликс. - Ты же сам показывал, что конь ходит так.
- Правильно, но плохо, - отвечал Борис. - Я его бесплатно возьму.
- Бери, пожалуйста.
- Так не играют.
- Почему? - удивился Феликс. - Ты ведь объяснил: нужно взять как можно больше фигур противника. Я - противник. Вот и бери. Тебе ведь хочется взять?
- Мало ли, что хочется… Мне, может, хочется десять фигур взять!
Феликс аккуратно отсчитал десять своих фигур, сгреб их с доски и протянул Борису:
- Бери десять, пожалуйста.
- Ну, и с чем ты остался?
- У меня осталось шесть штук, - дружелюбно ответил Феликс. - Дать тебе еще?
Борис снова поставил фигуры на прежнее место.
- Так не играют, - сказал он. - Ты пойми, я должен стараться взять у тебя, а ты у меня.
- Я стараюсь. Но ведь ты не даешь. Ты дай, тогда я тоже возьму.
- Я же тебе объяснил! - повысил голос Борис. - Игра в том и заключается, чтобы не отдавать ничего!
- Ты опять говоришь громко, - сказал Феликс. - Я не понимаю. Хочешь взять - не берешь. Нужно взять больше - нужно не давать ничего. Я хочу взять - нельзя. Ты хочешь взять - нельзя. Никто никому ничего не дает, а взять нужно…
- Не взять - просто взять, а взять - слопать.
- Слопать?
- Ну, съесть.
- Съесть? Разве это тоже едят?
- Выиграть, - простонал Борис. - Это называется выиграть фигуру. Вот, смотри. - Борис снял с доски коня, а на его место подвинул свою пешку. - А теперь ты постарайся у меня что-нибудь выиграть.
- Понимаю, - сказал Феликс. Он убрал с доски белого короля, а на его место переставил свою пешку, которую от короля отделяло пять клеток.
Борис смахнул с доски фигуры на стол.
- Вот и поговори с ним, - сказал он, обращаясь к Алексею Палычу.
Феликс не обиделся. Похоже даже было, что он обрадовался.
- Теперь ты взял все, - сказал он. - Теперь ты доволен?
- Все?! - заорал Борис. - Все у меня и дома были. Незачем было их приносить.
- Если незачем, то зачем принес? - спросил Феликс.
- Да, с тобой не соскучишься! - сказал Борис.
- Тебе со мной весело?
- Еще и как… - вздохнул Борис.
Алексей Палыч решил, что наступило время вмешаться. За Феликса он не опасался: кажется, у того был спокойный характер. Алексей Палыч решил пощадить нервы Бориса. Нервы эти, как понимал учитель, скоро потребуются все до единого.
- Боря, - примирительно сказал Алексей Палыч, - ты представь, что попал в незнакомую страну. И вот тебя учат играть в круглики…
- Какие круглики?
- Ну, допустим, у них такая игра.
- Буду делать, как они, и научусь.
- Вот как раз в шахматы так нельзя. Если ты будешь повторять ходы противника, то обязательно проиграешь. Уметь играть и уметь обучать игре - это совершенно разные умения. И давай договоримся - не нервничать. Думаю, что умение обучать нам понадобится в ближайшее время больше всего. В особенности тебе. Но об этом мы поговорим позже. А теперь давай займемся примеркой.
Когда Феликса переодели, вид у него оказался приличный. Даже слишком приличный, словно его только что вынули из витрины.
- Ну, как? - спросил Алексей Палыч.
- Ничего, - ответил Борис. - Если бы ему немного штаны запачкать… курточку чуток порвать… ботинки грязью потереть…
- А вот это он сделает уже с твоей помощью, - сказал Алексей Палыч. - Боря, мне кажется, что мы больше не имеем права его здесь держать. Иначе все это не имеет смысла. И еще я тебе вот что хочу сказать: он сейчас примерно твой ровесник, и ты ему нужен больше, чем я.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
и шестой. Начинается новая жизнь.
Арсений Петрович Куликов работал на кулеминской фабрике игрушек. Был он роста весьма небольшого, и в Кулеминске про него говорили: фабрика игрушечная, и директор тоже игрушечный.
Люди маленького роста часто бывают обеспокоены этим больше, чем им самим бы хотелось. Чтобы компенсировать этот, с их точки зрения, недостаток, они стараются выделиться в чем-то другом: например, красят бороды в рыжий цвет или становятся художниками.
Арсения Петровича его собственный рост не смущал. Он спокойно отнесся к тому, что стул в кабинете прежнего директора пришлось заменить, а сиденье нового "Запорожца" приподнять чуть повыше. Благодаря тому, что его мало интересовало, насколько его шляпа возвышается над тротуаром, характер Арсения Петровича с годами почти не менялся. И в этом характере тоже было нечто игрушечное, а точнее - легкомысленное.
Это проявлялось в том, как он относился к воспитанию своих сыновей.
Арсений Петрович считал, что каждый человек, прежде чем стать взрослым, должен получить свою порцию шишек и синяков. Он знал, что существуют два вида ранений: одни остаются на теле, другие - в душе. Душевных ранений Арсений Петрович своим сыновьям не желал; к синякам на теле относился совершенно спокойно.
- Не поддавайся, Серега! Дай ему сдачи! - советовал Арсений Петрович, заслышав пыхтение младшего сына, затиснутого старшим в узкую щель между диваном и печкой.
Серега вообще-то не нуждался в советах. Он старался изо всех сил. Борис хорошо знал, что будет, если свернутого в крендель Серегу отпустить хоть на секунду. Серега извивался как змей. Даже в этом положении он умудрялся укусить брата за палец или поддать коленом в живот.
Иногда Серега делал вид, что сдается.
- Чур, - говорил он. - Больше не буду.
В первый раз Борис поверил ему. Он даже попытался проявить благородство и повернулся к брату спиной. Тут же он получил такой удар головой под лопатку, что не смог устоять на ногах. Серега смеялся. Но недолго. Спустя несколько секунд он пролетел над столом, грохнулся о диван и сполз на пол. Другой бы на его месте мог что-нибудь сломать или вывихнуть. Но только не Серега. Он скорчился на полу, закрыл руками лицо, и можно было подумать, что он потерял сознание. Когда же Борис к нему подошел, то увидел в просвете между пальцами хитрый Серегин глаз и едва успел отскочить в сторону.
Нога Сереги грохнула о ножку стола. Целил он, конечно, не в стол.
Укротить Серегу было невозможно. Иногда в безвыходном положении он мог состроить жалостную гримасу. Но верить ему нельзя было ни на копейку.
В последнее время Серега изменил тактику.
- Отпусти, писать хочу, - заявил он однажды.
И опять Борис поначалу поверил: а вдруг и правда?..
Серега выбежал за дверь. Но только для того, чтобы набрать снега. Твердый снежок, миновав затылок Бориса, влепился в стену, точнее - в то ее место, где висел фотографический портрет отца. Стекло в рамке разбилось - подлый Серега не только скатал снежок поплотней, но еще и намочил его в воде.
- Играть-то вы играйте… - сказал Арсений Петрович, очищая от снега свое лицо в молодости. - А вот вещи портить не надо. А ну, Сережка, убрать. А ты, Борька, в другой раз держи его крепче - пускай в штаны писает.
Как видим, Арсений Петрович не рассердился. Очевидно, он понимал, что сейчас собирает плоды с тех деревьев, которые сам же вырастил.
При всем при том надо сказать, что Серега без Бориса скучал. Это проявлялось в том, что Бориса он выслеживал чаще других и чаще расстреливал из своего автомата на батарейках. Да и Борис хоть и грозился разломать автомат, но всерьез никогда об этом не думал. Отношения между братьями были очень простыми. Борис спокойно выливал воду из своего ботинка и отвешивал затрещину младшему брату. Младший брат спокойно принимал затрещину, спокойно попадал старшему ногой под коленку и наливал воду в другой ботинок. При этом никакой злости друг к другу братья не испытывали.
Арсений Петрович хотел, чтобы сыновья росли мужественными и сильными.
- На одних стычках с Сережкой мускулов не накачаешь, - говорил он Борису. - Сколько ты раз подтягиваешься на перекладине?
- Нисколько.
- То есть как - нисколько?
- Не пробовал.
- А ну, пойдем во двор.
Во дворе, между двумя березами была укреплена железная труба, на которой по утрам упражнялся Арсений Петрович. Борис подтянулся два раза; второй - корчась от усилий и дрыгая ногами. Отец подтянулся одиннадцать раз.
- Мне мерзко на тебя смотреть, - сказал Арсений Петрович. - В лагерь. В спортивный лагерь немедленно!
Арсений Петрович все любил делать немедленно. Но до лета тогда было далеко, и Борис не стал спорить. Отец быстро воспламенялся, но быстро и остывал. Еще зимой он затеял обливание по утрам холодной водой. Он не стал приучать себя постепенно, а вышел во двор в трусах и вылил на себя подряд три ведра ледяной воды.
За завтраком он восхищался:
- Хор-рошо! Вы не представляете себе, как хорошо! Каждая жилочка играет. А бодрости сколько, бодрости!..
Легковой машины на фабрике игрушек не было, и вечером отца привезли на самосвале: у него оказалась сильнейшая ангина. Обливания прекратились. Но вот о спортивном лагере Арсений Петрович почему-то на днях вспомнил.
- Кончатся занятия - в лагерь, - сказал он Борису. - Я уже договорился. Великолепное место. Тренировки. Вода. Воздух.
- Мне и здесь воздуха хватает, - заметил Борис. - Зачем мне туда ехать, если я не спортсмен?
- Будешь спортсменом! Там из тебя сделают человека. Пока десять раз не подтянешься, домой не возвращайся. И побольше синяков, шишек побольше. Не скули, если больно, не поддавайся, если трудно.
- И я хочу в лагерь, - заканючил Серега. - Я хочу с Борькой.
- Поедешь, - пообещал отец, - года через три. Даже заставлю тебя поехать, если будешь рыпаться.
Серега из угла полоснул отца автоматной очередью. Отец, конечно, остался жив, и Серега обиделся.
- А вот посмотрите… - пообещал он.
Серегину туманную угрозу никто всерьез не воспринял. И напрасно. Борис-то уж должен был знать, что младший брат ничего не забывает.
Борис мог от спортивного лагеря увильнуть. Отец пошумел бы, но справиться с ним можно при помощи мамы. Борис так и сказал Алексею Палычу. Но учитель посмотрел на дело совершенно иначе.
- Да это же то, что нужно, - сказал он. - Мы с тобой голову ломаем, что делать с Феликсом… А если вас вместе отправить?
- Его там сразу разоблачат, - засомневался Борис.
- Что значит "разоблачат". Кому в голову может прийти, что он оттуда? Это мы с тобой знаем, да и то потому, что видели, как он появился. А ты посмотри на него со стороны: мальчик как мальчик, немного со странностями. Но у кого нет странностей? У каждого человека - свои особенности.
- Ничего себе особенность - не ест!
- Но ведь он может есть. Мы его предупредим. Он мальчик послушный. Если ты не согласен, предлагай свой вариант. Ты же сам понимаешь, что оставлять его в лаборатории нельзя. Вот тогда-то его наверняка обнаружат.
- Может, где-нибудь в лесу спрятать?
- Скоро дачники понаедут, грибы начнутся… Где ты спрячешь?
- Это верно, - согласился Борис. - Я в прошлом году два белых нашел… Маленькие совсем, думаю - пускай подрастут. Даже листком прикрыл. На другой день пришел - уже нет. Дачники эти везде шныряют.