Леонид! Не смог подобрать слово для обращения, хотя привычное "дорогой" подошло бы во всех смыслах, ведь мы как телекомпания дорожили тобой и твоими очень дорогими проектами, а я лично дорожил твоим, как мне казалось, искренне добрым отношением ко мне. Выясняется, что я ошибался.
Скажу откровенно, я принял бы твою позицию как безукоризненную и поверил бы в то, что у тебя не было решительно никакого способа общения со мной, кроме как через газету "Коммерсант", если бы не видел тебя много раз утром, днем и вечером в коридорах редакции.
Я бы принял чистоту твоей позиции и поверил, что ты не можешь говорить со мной, потому что сорвал голос в спорах, если бы не увидел тебя в тот же вечер в прямом эфире "Антропологии", без всякого труда разговаривающим с нашими коллегами. И кстати, даже если ты действительно сорвал голос в спорах, значит споры до хрипоты у нас в НТВ были, что как-то облегчает мою авторитарную участь.
Несколько дней назад на общем собрании журналистов НТВ ты тоже голосовал за мое избрание главным редактором телекомпании – и я считал, что получил и от тебя вотум доверия, право самому в нынешней сложной ситуации принимать быстрые решения, не собирая каждые пять минут сотни наших сотрудников. Впрочем, тебе ведь не нравятся и общие собрания, не правда ли? Слишком громко, слишком часто приходится слышать мнения, не совпадающие с твоими…
Я бы принял твою позицию, если бы не знал, не видел своими глазами, как суетливо ты стал вести себя с того момента, как тебя пригласили в состав Совета директоров НТВ "по версии "Газпрома", как путано ты объяснял свое отношение к этому приглашению и как откровенно тебе не хотелось от него отказываться. Ты пытался уговорить журналистов НТВ рассматривать тебя в качестве их делегата, но безуспешно, коллеги сказали – нет.
И в этот момент, как мне показалось, тобой овладела обида. Обиженные интонации бывали у тебя и раньше. Но я лично, как и многие наши коллеги – я это знаю, – принимали тебя таким, какой ты есть, и за талант прощали все издержки высокомерного индивидуализма. Даже твою способность называть людей, пришедших на митинг, "интеллигентным стадом".
Я имею в виду не только митинг на Пушкинской площади в позапрошлую субботу. Ведь это у тебя давно. И в августе 91-го – это многие вспомнили только теперь – ты смотрел на происходящее так же иронично, презрительно и подловато.
Нарциссизмом страдают многие на телевидении, вот только у тебя, похоже, нарциссизм по форме течения болезни напоминает быстротечную чахотку. Чего стоит фраза, сказанная тобой в "Антропологии" в сцене публичной телевизионной отставки: "Моя подпись могла затеряться среди других"!
Очевидно, для тебя это непереносимо. Но ведь подпись под документом – не автограф, она и должна затеряться среди других. Ведь телевидение – коллективное дело, и неудачный монтаж, операторский брак или ошибка звукорежиссера за несколько минут до начала эфира могут свести на нет все усилия. Вот почему я лично дорожу мнением и солидарностью не только звезд, ведущих, корреспондентов, но и операторов, режиссеров, редакторов, осветителей – всех нас.
И – самое главное. Я не понимаю, кого ты называешь "пацанами"? Полковника в отставке Евгения Кириченко? А может, Ашота Насибова? Или Александра Хабарова? Как ты можешь оскорблять их, по возрасту, уму и популярности тебе не уступающих, обвинением в неспособности мыслить самостоятельно? Ведь эти журналисты научились вести прямые репортажи из самого пекла войны и говорить при этом взвешенно и достойно даже под пулями.
А это, извини за резкость, совершенно другой уровень профессионализма, чем записанный с тридцать восьмого дубля стендап в дворцовом интерьере.
А что касается твоего упрека, что в "Итоги" собираются самые интересные репортажи, самые лучшие кадры, что на эту программу работают самые лучшие журналисты, – согласись, странно было бы, если иначе. И ты сам, между прочим, не раз выступал в "Итогах". Более того, совсем недавно принял мое предложение вести постоянно рубрику "Особый взгляд".
Почему же ты не отказался?
В общем, жалко, что столько лет работы на одном канале, годы если не душевной дружбы, то человеческой приязни, закончились так – позерством и трусостью – два в одном. Прости за прямоту, но не могу иначе оценить это открытое письмо, сопровожденное эффектной фотографией на фоне Останкинской башни. Ты всегда боролся за стиль. Но то, что ты сделал – банальное предательство в трудную минуту, – это и есть преступление перед стилем.
Евгений Киселев".
Это письмо – один из самых сильных киселевских текстов, которые я знаю. Да, в нем явно прослеживается личностная составляющая, автор глубоко обижен на адресата. Да, периодически письмо Киселева начинает опасно приближаться к черте, за которой это открытое обращение могло бы превратиться в банальный донос. Не без этого… Но по сути все сказано верно, хотя и обидно для Парфенова – например, про стендап с тридцать восьмого дубля. И это, конечно, упрек не только Леониду Геннадьевичу. Недопустимость забивания гвоздей микроскопом – чрезвычайно распространенный принцип распределения должностных обязанностей на телевидении, особенно среди корреспондентов-информационщиков. Причем в "микроскопы" многие назначают себя сами, стоит только пару раз засветиться в главных – итоговых – информационно-аналитических программах.
В письме Евгения Киселева нет никаких общих моментов, никакого анализа сложившейся ситуации. Его письмо – личный ответ Парфенову. Если Кох и Шендерович направили движение потока "открытых писем" в сторону глобального противостояния НТВ и власти, то письмо Киселева вернулось к истокам, к выяснению взаимоотношений между двумя конкретными людьми… И тут произошло совершенно неожиданное событие! К числу авторов "открытых писем" присоединился председатель ВГТРК Олег Добродеев, публичные выступления которого можно пересчитать по пальцам! Добродеев обращался к Киселеву, но в его письме как раз и произошло то объединение личного, межчеловеческого, и общего, политического содержания, которого были лишены все предыдущие послания. Получилось так, что по своему смыслу письмо Добродеева подводило затянувшуюся дискуссию к финалу.
"Открытое письмо Олега Добродеева
Евгению Киселеву.
Женя! Жанр открытых писем тебе становится избитым приемом. Но что поделаешь, если ты избегаешь прямых контактов, публичной дискуссии о той катастрофе, на грани которой стоит созданная нами с тобой компания. Подчиненным ты и твой истеричный круг затыкают рот, а на встречу в программу Владимира Познера ты прийти не захотел, хотя ведущий был согласен сделать все, чтобы участие в программе не помешало работе "Итогов".
Между тем объяснение мое с тобой давно назрело, может быть, даже запоздало. Его ждали от меня еще два года назад, когда Гусинский, Малашенко и ты начали выдавливать меня из компании. Ребята, которых НТВ привело в большую журналистику, просто требовали объяснения от меня, когда в январе прошлого года я уходил. Ты прекрасно помнишь тот вечер в Останкине, переполненную корреспондентскую и мое неискреннее заявление, которым я хотел успокоить людей, – ведь Лиза Листова, Женя Ревенко, другие молодые и горячие ребята уже бегали по коридорам, говорили об акции протеста. Протеста против моего ухода и твоего назначения.
Я просто ушел, так как думал о репутации компании, о дальнейшей судьбе людей. Поэтому обратиться к тебе я решил только тогда, когда на карту ты поставил то, что принадлежит уже не только тебе и Гусинскому – судьбы людей, которых ты превратил в пламенных революционеров, на глазах теряющих профессию.
Главной линией защиты ты избрал "независимость" НТВ. Уж мы-то с тобой знаем, что с самого начала компания была не только "гусинской", но и кремлевской. Лицензию на вещание нам пробивали Бородин и Тарпищев. Я представлял компанию на всех узких посиделках в администрации, многие пиаровские ходы ельцинской команды во время и после выборов 1996 года рождались в Останкине. Да что ходы – многие достопамятные радиообращения Бориса Ельцина летом 1997 года сочинялись журналистами НТВ. Хорошо помню изумление Володи Кулистикова, которого мы осенью 1996 года взяли с тобой с Радио "Свобода": "Ну вы даете, ребята, Спасские ворота ногой открываете". Моральный капитал канала, нажитый Леной Масюк, Володей Лускановым (их портреты, я слышал, после их перехода на РТР ты приказал убрать), Ильей Канавиным, Сашей Хабаровым и другими во время первой чеченской кампании, через участие в кремлевских акциях активно преобразовывался в капитал реальный, те же бесконечные кредиты государственного "Газпрома". Смотря "Итоги", провинциальные начальники безошибочно улавливали линию Кремля. Мы были при власти, но Гусинскому в какой-то момент показалось, что он – сама власть, и тут-то начались проблемы, которые всегда решались одним и тем же способом – при помощи информационной заточки. "Первая кровь" брызнула в августе 1997 года, когда Гусинский потребовал от нас информационно разобраться с теми, кто не дал ему вкусить казавшегося безумно сладким пирога "Связьинвеста". Тогда я впервые задумался, как же все-таки сохранить лицо компании в условиях нарастающей заинтересованности главного акционера в информационном оружии. Ты, похоже, задумался над другим – как использовать этот интерес в личных целях. Но самое тяжелое – и ты, и Гусинский часто говорили об этом как-то вскользь – это вторая чеченская война. А было так: сначала требование акционеров – резко ужесточить нейтральную, объективистскую позицию, а потом, как обычно, договориться с властью. Разменять эту позицию на пролонгацию кредитов. Это случалось. Но теперь за этим стояли не интересы олигархов, а жизни людей. Каждый из нас сделал свой выбор, в результате которого я ушел, а ты остался.
Пишу письмо под влиянием двух последних ночных эфиров. Они – похороны информационной тележурналистики – и есть самая реальная угроза НТВ. Обращаюсь к тебе как человек, который никогда уже на НТВ не вернется. Подумай о людях. Митинговые крики о команде и единении имели бы смысл, если бы действительно у всех участников сегодняшних событий были общие судьба и будущее. Но будущее – не только временная, это еще и пространственная категория. Одного человека хозяйский самолет, хозяйская яхта унесут в ласковые дали, другие останутся на месте пожарища, раздутого ради этой перспективы. Где чей вариант, мы с тобой прекрасно знаем.
Олег".
Этот небольшой текст – краткое содержание рассказа, который я веду, его тезисы и выводы. И еще этот текст – очень точный прогноз. В отличие от предыдущих ораторов, Олег Добродеев сумел предсказать реальное развитие событий – и митинговое единение, и ласковые дали, и раздутый пожар…
Ну а окончательно похоронил жанр "открытых писем", полностью его дискредитировав, Борис Абрамович Березовский. Он уже несколько месяцев как жил вне России, поэтому опаздывал с реакцией на происходившие события. Оказавшись в эмиграции, Березовский вообще очень быстро стал терять свое место. И в политике, и в бизнесе. В отличие от того же Гусинского, о чем мы еще успеем поговорить. А пока приведу его письмо "российской общественности"! На меньшую аудиторию Березовский и не рассчитывал. Орфография и пунктуация автора в очередной раз сохранены.
"Открытое письмо Бориса Березовского
общественности.
Человек с внешностью Пьера Безухова, по фамилии Добродеев, пишет донос; главный реформатор Чубайс поддерживает войну в Чечне и с сотоварищем Кохом пытается национализировать частную компанию НТВ, которая никогда не была государственной; на общенациональном канале НТВ с целью повышения духа патриотизма генерального директора российского гражданина Киселева предлагают заменить на американского подданного Йордана; олигархи из Российского союза промышленников и предпринимателей публично упрекают другого олигарха в том, что он богатый; Гусинский – под арестом в Испании; секретарь Союза – в швейцарской тюрьме . Умные воюют против умных. Они вместе против всего того, что сами, рискуя жизнью, огромным трудом строили последние десять лет. Фантасмагория? Нет – гэбуха. На их гэбэшном языке – разводка. Вас, нас, лохов (опять же их терминология) разводят, надо отметить, тупо, но эффективно. Опомнитесь! Каюсь. Тоже виноват. Меня развели самого первого. Не учел его, Путина, чекистскую заточку. Исправлюсь. Следующего президента будете выбирать сами. Не ошибитесь.
Борис Березовский".
Почему я говорю о дискредитации жанра? Потому что Березовский в данном случае явно торопился успеть на уходящий поезд. Он увидел, каким популярным способом донесения собственных мыслей вдруг стали "открытые письма", и бросился нагонять упущенное. История вокруг НТВ его не интересовала, своим письмом Березовский предупреждал нас, сирых и убогих, лишенных разума: берегитесь, без меня вы все пропадете… Но сам язык письма Березовского и его тональность никак не соответствовали пусть наспех, но сформировавшемуся стандарту открытой переписки участников конфликта вокруг НТВ, поэтому после только что процитированной публикации феномен "открытых писем" постепенно сошел на нет.
Глава 16
"Если вам нравится наше телевидение и если оно вам не нравится; если вы "за" и если вы "против"; если вы хотите и дальше жить в России, значит – НТВ на вашей стороне! НТВ – это ваше право на правду! Приходите в субботу в 12:00 к телецентру в Останкино!" На словах про "право на правду" появлявшийся на телеэкране Евгений Киселев обращал указующий перст прямо в глаза телезрителю. Агитационный ролик митинга 7 апреля был настолько пафосным, что становилось смешно даже самим организаторам мероприятия. Впрочем, до подобных тонкостей обсуждение наших тактики и стратегии почти не снисходило.
Я не знаю, сколько людей пришло тогда к телецентру, да и не хочу сейчас выяснять – больше их было, чем на Пушкинской, или меньше. Теперь это уже абсолютно не важно. Тысяч десять, наверное… А вот драматургия митинга радикальным образом изменилась. Никаких концертных номеров, только выступления со сцены, упор – на журналистов самой телекомпании и самых близких к нам политиков. В этом был заложен глубокий смысл.
Обращаясь к собравшимся, Евгений Киселев обратил внимание, что погода сегодня, 7 апреля, совсем не такая, как неделю назад. И солнышко не светит, и музыканты на сцене не играют. И это – хорошо, говорил Киселев. Потому что "ни одна сволочь не скажет, что люди пришли к телецентру, чтобы просто погулять и послушать музыку. Люди пришли, чтобы поддержать НТВ!" Погода действительно выдалась препаршивая, постоянно моросил противный холодный дождь, под которым мокли все. И зрители, хотя у некоторых были с собой зонтики, и выступавшие, потому что крыша над сценой, собранной у забора напротив семнадцатого подъезда, никак не защищала от лившейся с неба воды. Если акция на Пушкинской, организованная "Яблоком", была требованием оставить НТВ в покое, то митинг в Останкине подавался уже как выражение благодарности со стороны НТВ своим сторонникам. Поэтому и выступали в основном мои коллеги по телекомпании плюс представители организатора – Союза журналистов, ну и, конечно, традиционный Явлинский.
Я не выступал, хотя и находился тут же, на площади, а не в студии. Митинг показывали в прямом эфире, но трансляция началась задолго до его открытия и не прекратилась после завершения. На другой стороне улицы Академика Королева у здания АСК-3 развернули нашу тарелку, и я общался с ведущими программы "Сегодня", которыми в тот день были Петр Марченко и Кирилл Поздняков. Но главное – я общался с москвичами, которые пришли на митинг, задавая этими беседами необходимую эмоциональную атмосферу. Должен сказать спасибо моим собеседникам, потому что они активно в этом процессе участвовали, буквально подпитывая меня положительными эмоциями! Довольно скоро стало понятно, что я, несмотря на зонтик, насквозь промок. Кто-то из зрителей под громкие одобрительные аплодисменты предложил мне стакан водки, который я незамедлительно выпил. Правда, это было вне прямого эфира! Если бы не этот допинг, скорее всего, я бы в тот же вечер свалился с простудой.
Завершалась наша демонстрация трогательным номером всеобщего единения. Над площадью зазвучали слова из песни группы "Чайф": "Не спеши ты нас хоронить, а у нас еще есть дела. У нас дома – детей мал-мала, да и просто хотелось пожить…" Люди перед сценой подпевали, а на сцене, подняв вверх руки и раскачиваясь в такт песне, стояли Эрнест Мацкявичюс, Вадим Такменев, Евгений Киселев, Марианна Максимовская, Алексей Поборцев, Евгений Кириченко. За первым рядом шел второй, за вторым – третий. И все держались за руки, и все качались влево и вправо, посылая аудитории чувства благодарности и симпатии… А над левым плечом Евгения Киселева возвышался один из его телохранителей. Он не поднимал руки вверх, не раскачивался и не улыбался. Он просто стоял, и это заметно снижало пафос происходящего. Хотя, возможно, с площади перед телецентром его было не видно. Зато было видно в телеэфире, который, по словам Киселева, шел "на весь мир". И "весь мир" "понимал, что нельзя верить Коху, Йордану, Лесину!"… Верить можно было только нам, верить всему, что мы говорили.