Он вышел из обойного салона и стал спускаться на стоянку. В лифте не поехал, попер по лестнице. В последнее время он никогда вниз на лифте не ездил, любил пройтись. Шагал по ступеням, пребывая в печали, раздумывая – заставят ли теперь покупать проткнутый рулон обоев или предпочтут не связываться?
На третьем уровне на стене было написано "Царяпкина, я тебя люблю". Зимин остановился. Царяпкина ему понравилась, и он записал фамилию в смартфон, в коллекцию. Царяпкина, конечно, была хороша, есть в ней что-то поэтическое, наверняка эта Царяпкина сочиняет белые стихи про мумитроллей, жили-были муммитролли, а потом сгорели в поле. А еще Царяпкина аквариумистка. Разводит черепашек и бойцовых тайваньских рыбок-петушков.
Тихо. Почему здесь так тихо? Среда, день, дождь, Царяпкина.
Зимин поглядел вниз, в пролет. Царяпкина в пролете. Как все. Все в пролете. А кто не в пролете, те в трубе. Тихо, то есть никого совсем, только вентиляторы жужжат. Зимин пошагал дальше. Между третьим и вторым этажом опять позвонил Евсеев, стал рассказывать про то, что в детстве он обожал Вашингтона Ирвинга, особенно там, где про капитана Кида…
Зимин отключил телефон совсем, сказал себе, что позвонит Евсееву завтра. Или послезавтра.
На втором уровне имелся выход на стоянку. Зимин пнул дверь и оказался в просторном полутемном помещении, заставленном машинами. Здесь пахло бензином и бетоном. Зимин медленно шагал по полосатой линии между автомобилями и думал, что надо, наверное, на самом деле отдохнуть. Осенью всегда хочется отдохнуть, желательно где-нибудь… Где-нибудь в теплоте. В море.
На стоянке тоже было тихо, настолько, что Зимину стало казаться, что за ним кто-то шлепает. Топ-топ, топ, он, конечно, понимал, что это всего-навсего эхо его собственных шагов, но мысль о том, что его преследуют, уже поселилась в голове и не отпускала. Начал бояться собственных шагов…
А все нервы. Нервы надо лечить пиявками. Хотя никакие пиявки не помогут, надо уже электрошоком.
За спиной вздохнули.
Зимин остановился. Почувствовал, как неприятно зачесалась шея, точно кто-то дунул холодом в основание черепа.
– Кто тут? – спросил Зимин и сразу же подумал, что вопрос глупый.
В принципе, тут мог быть кто угодно, это же автостоянка. Тут наверняка много народа шастает, борсеточники какие-нибудь.
Нервы расстроились, и температура, кажется… Зимин приложил ладонь ко лбу и убедился, что температуры нет. А он, между прочим, надеялся, специально шлем не взял, собирался простудиться и три дня лежать дома. И никуда не ходить, ни за линолеумом, ни за обоями – две пачки клея в подарок, лежать под пледом, про Винни-Пуха читать, глава "Наводнение".
И чай с малиной.
– Откупори бутылочку "Байкала" и снова "Вини-Пуха" перечти! – продекламировал Зимин. – Эй, человеки, проявитесь!
Теперь, кажется, шмыгнули носом.
– Сейчас собаку с цепи спущу, – пообещал Зимин. – У меня тут бойцовский тойтерьер за пазухой, выходи, пока не поздно.
Но никто не вышел.
– Ну и идиоты, – сказал Зимин и направился к мотоциклу.
Мотоцикл стоял возле стены. Зимин подошел ближе и попробовал испытать радость. Он всегда испытывал ее при виде своего моца, прошел уже год, а его до сих пор восхищал блеск хрома на колесах, мощь, читающаяся в линиях двигателя, матовая глубина черного пластика.
Мотоцикл был могуч. И сейчас он тоже не подвел, Зимин запрыгнул в сиденье и положил голову на бак.
Мотоцикл был велик. Куда бы Зимин ни приезжал, где бы ни останавливался, на мотоцикл обращали внимание. Зимину это нравилось. Рядом с мотоциклом он был небрежен и спокоен, силен и уверен в себе, он чувствовал себя человеком. Настоящим, тем, про кого сочиняют книги. А может быть, даже и песни.
Она показалась минут через двадцать, когда Зимин уже немного замерз и намеревался включить подогрев рукояток руля. Тащила обои, две связки, в каждой по четыре рулона. Хватит.
Для того, чтобы оклеить кухню. В цвет линолеума. Да.
Да, на таком мотоцикле можно легко отправиться в кругосветное путешествие. От Атлантики до Тихого и дальше. Многие так и делают.
Зимин представил – вот она подходит, а он врубает первую и, не заезжая домой, отправляется в сторону восхода. В настоящее путешествие. В путь. В путь, воин дальних дорог…
– Обои, может, привяжешь? – сварливо осведомилась она.
– Привяжу, привяжу.
Зимин взял рулоны и стал их привязывать к багажнику. Получалось плохо, обои были скользкие и то и дело выскакивали и падали, выскакивали и падали. А в задний кофр вообще не влезали.
– Зимин, ну что ты такой придурок, а? – спросила она. – Ну, я же тебя просила тогда, а?
Зимин привязывал обои и думал про то, что она, наверное, права. Как всегда. Глупый был поступок. Зато сейчас есть с кем поговорить.
– Зимин, ну зачем тебе такой "БМВ"? – Она пнула мотоцикл в переднее колесо. – Ну, я же тебя уговаривала – давай купим нормальную вещь, а? Машину, с колесами, с четырьмя, а? С крышей, с печкой. Так ты же меня послушал разве, пошел – и купил, плевал на всех! Плевал на мое мнение, у тебя, видишь ли, мечта.
Зимин промолчал.
– Зима, ты бы хоть иногда меня слушал, а?
– С чего бы это?
– С того, что я тебя на четыре месяца старше! И умнее! И вообще…
– Как обои? – спросил Зимин.
– Обои гадкие, сортир оклею.
– Неоригинально, – сказал Зимин.
– Иногда хочется попошлить, – она пнула заднее колесо. – Вот ты вместо машины купил мотоцикл, купил – и теперь мы под дождем болтаемся. А я сортир обоями оклею. Если они, конечно, сейчас не размокнут, когда мы поедем.
– Я тебе предлагал машину, – Зимин наконец привязал обои и стал натягивать перчатки. – Ты же сама на права не сдала, я тебя предупреждал, что надо заниматься…
Она постучала по голове, получился деревянный звук. А потом постучала Зимина, звук получился примерно такой же.
– Буратинизируюсь, – пояснила она. – Беру с тебя пример. Вот, хотела обои человеческие, и то не получилось. Все как-то так, брат Кукушкин.
– Да ладно, – зевнул Зимин. – Делов-то. Подумаешь, обои не те…
– Зимин, я от тебя устала, – сказала Лара и стала застегивать куртку.
Темная материя
Туча зацепилась за скалу и ползла, ползла, растягивая пузо, потом, конечно, лопнула, и на землю посыпался снег. Не снег какой-то, а мелкий град, похожий на пенопластовый порошок, только если бы его накрошили из бетона, он сыпал и сыпал, и кусты роз на фоне белого алели как будто ярче. Красное на белом.
Перец зевнул и посмотрел на небо.
– Давай скорей, – сказал он. – Погода портится, снег пойдет, уши отмерзнут, потом не приконопатишь. Давай уже, или передумал?
– Не передумал.
Безымянный взял палицу, перекинул из руки в руку, Перец поморщился, высморкался в кулак.
– Да брось ты эту дубину, – сказал он. – Дубина какая-то, топоры, алебарды, меня сейчас стошнит помидорами. Ты еще пистолеты свои достань.
– Это револьверы, – поправил Безымянный.
– Револьверы, пистолеты, мне все равно. Пришло время разобраться, а ты тянешь.
Перец вытащил меч из ножен, он блеснул ослепительно, солнечные зайчики прыгнули по сторонам, хотя и снег, хотя и розы.
– Винтовки, морозы, и розы
Завяли, прекрасны,
Но все же
Я больше люблю паровозы! -
Продекламировал Перец и продолжил: – Говорят, что если быстро над головой вертеть, то не промокнешь. Я с дождем проверял – ничего не получилось, теперь вот со снегом попробую.
Он принялся быстро-быстро вертеть мечом над головой, меч свистел, разрубал снежную материю, но все равно на голову Перцу понападало, да и в волосах позастревало снежного пшена.
– Вранье, – заключил Перец и приставил клинок к горлу Безымянного. – Так я и знал. И снег тоже ненастоящий… А как тебя зовут-то вообще?
– Какая тебе разница?
– Большая. – Перец перестал вертеть мечом. – Столько лет знакомы, а все имени не знаю – неприлично, понимаешь ли. И потом, я с кем попало не дерусь. Я все-таки благородный рыцарь, защитник страждущих и прочая-прочая, мне не пристало.
Безымянный пожал плечами равнодушно.
– Так как зовут-то? Ахиллес? Роланд? Как там у классика: "как ныне сбирается пеший Роланд отмстить бестолковым гусарам…" Да, сейчас так не умеют… Роланд? А нет, извини, конечно, ты у нас Вайатт Эрп, мегастрелок, как же, помню. Но я с тобой на пистолетах не собираюсь, ты меня пристрелишь, ты же мастер. Это нечестно. К тому же это ты меня вызвал, а не наоборот.
Перец почесал лезвием подбородок, щелкнул себя пальцем по уху.
– А значит, я, как оскорбленный, могу выбирать оружие. И я выбираю…
Перец задумался.
– Хочется соргинальничать, конечно, сказать, что будем биться на коромыслах…
– Хватит кривляться, – попросил Безымянный. – Время.
– Время – это отрыжка материи, не нам им укоряться. Но напоминаю – мне, как человеку благородному, не пристало биться со всякой безымянной сволочью…
– Повторяешься, давай к делу.
– Ладно, давай. Давай обойдемся без чинов, сделаю для тебя исключение. Я выбираю томагавки. Это нейтральное оружие, им мы пользуемся одинаково плохо, шансы уравняются. Как?
– Согласен, – кивнул Безымянный.
– Тогда начинаем. Я пойду вон в тот конец, а ты жди тут, пока я тебя убью. Хотя нет, видишь то дерево? Возле него и сойдемся. Итак, ты готов?
– Да…
Безымянный упал в мох. Метров с трех высоты. Вот только что он стоял под снегом и беседовал среди камней, и вот вдруг упал в мох, безо всякого перехода, с трех метров. Оказался в лесу, недалеко от толстого узловатого дерева, на ветвях которого покачивались на ветру красные ленты, отчего дерево выглядело совсем как живое.
Он тут же вскочил и выхватил томагавки.
Он стоял в лесу, в роще с редкими ровными деревьями, ронявшими красные и желтые листья. Лес.
Безымянный закрыл глаза и стал слушать, и резко уклонился в сторону, и через миг в том месте, где только что была его голова, просвистел украшенный бисером индейский топорик. Безымянный остался стоять. Топорик воткнулся в дерево, вошел глубоко, почти всем лезвием. Так.
Безымянный не торопился. Потому что он знал – Перец хитер, и, скорее всего, этот топор всего лишь приманка.
– Молодец, – сказал Перец и выступил из-за недалекого дерева. – Впрочем, я и не думал, что все будет легко. Ап!
Он шагнул к Безымянному.
– Поединок, – сказал он. – Поединок, что может быть лучше? Вся мировая культура построена на схватке, дерутся все…
Он неожиданно возник в метре от Безымянного и сразу нанес удар, хитрый и практически неотразимый – снизу. Но Безымянный остановил его с легкостью, перехватив топориком в левой руке, и тут же ответил своим ударом в голову, справа. Перец уклонился, отскочил метра на два.
– Неплохо, – сказал он. – Неплохо, однако, понеслась?
– Понеслась.
Они сошлись снова, и это было быстро, топоры, ножи, руки мелькали, бойцы смещались, отпрыгивали, уклонялись, лязгала сталь, зубы скрипели. Не останавливались и не делали перерывов, быстро и беспощадно, и вдруг замерли, оба, в метре друг напротив друга.
У Безымянного остался уже один томагавк, в правой руке.
А по щеке у Перца широкой полосой текла кровь.
– Однако, – сказал он и потрогал себя за щеку. – Ты, дружок, отрубил мне ухо. Во всяком случае, половину точно.
– Бывает, – улыбнулся Безымянный. – Ну, у тебя же осталось еще одно.
– Куда-то сюда упало, – Перец поглядел под ноги. – Ладно, потом найду. Вряд ли кто-нибудь его сожрет, как думаешь?
– Вряд ли, – согласился Безымянный. – Тебя еще жрать, подавишься.
– Может, какие-нибудь лоси… Или бобры. Или они не жрут… Ладно, продолжим.
Они продолжили. Сталь, лязг, скрежет. Выпады, уклонения, выпады, уклонения. И через несколько минут стало ясно, что Безымянный сдает.
Он стал двигаться медленнее, и тяжелее дышал, и отражал атаки уже не так уверенно. Это придало Перцу сил, он нападал все яростнее, удары стали мощнее, и с каждым из них Безымянный отступал и чуть приседал.
Перец успевал не только нападать, он успевал еще разговаривать, так что казалось, будто строгий учитель читает нотации нерадивому ученику. Причем трындел Перец, как всегда, в излюбленной высокопарной казенной манере, сопровождая каждую фразу соответствующим выражением лица.
– И нарушилась связь, и пали запреты. И восстали холопья супротив своих властелинов…
Удар.
– И возмечтали стоять гордо и самим всем володети…
Удар.
– Невзирая на честь и на тех, кто поставлен над ними, говорили дерзко и взор не отворачивали! И сказал тогда я, укрепившись в правде, – да падут возомнившие!
Удар.
– Воздаяние им совершу!
Четвертый удар оказался особенно сокрушительным, Безымянный споткнулся о камень и упал, и Перец тут же оказался рядом, занес над ним томагавк. Безымянный же свой выронил, потянулся к нему, оглядываясь, и…
Дракон распахнул пасть, зарычал и плюнул огнем.
Зимин подпрыгнул в кресле, вцепился пальцами в подлокотник.
В этом моменте он всегда подпрыгивал. Все шесть раз. Знал и подпрыгивал. Знал, что вот сейчас сменится кадр, и возникнет он, страшный и великий.
И в этот раз он подпрыгнул тоже.
Фильм шел в 3D, и огонь ворвался прямо в зал. Зимин в очередной раз почувствовал на лице жар и услышал, как трещат его волосы. По залу поплыл запах керосина и дегтя. Зимин знал, что это всего лишь его фантазия, фильм не снабжен генератором ароматов, но тем не менее он слышал запах керосина каждый раз, и ему нравилось.
Огонь безумствовал всего лишь мгновение, а когда он погас, в кадре никого уже не было. И снова между деревьями стояли двое, готовые друг-друга убить.
– Я вижу, ты решил призвать подмогу? – усмехнулся Безымянный. – Боишься, что один не справишься?
Перец сделал выпад, Безымянный отразил.
– Боишься?
– Боюсь. Боюсь. Я с детства боюсь, знаешь ли. Именно поэтому он со мной. Самый великий, самый страшный! Тьма, проявись!
Воздух задрожал, он начал как будто плавиться и стекать вниз, он сделался видимым, из прозрачного стал цвета ключевого кипятка. Мир за этим кипятком закачался в неразличимой зыбкости, горы и деревья расплылись и стали похожи на акварель, земля задрожала. И что-то огромное, состоящее из острых углов и кусков полированного черного металла, шевельнулось, с лязгом и каменным грохотом, и тут же скрежетнул металл, и возник дракон. Тяжелая мрачная морда, черная с узкими красными глазами, в которых плясало глубокое пламя.
– Вас познакомить?! – крикнул Перец. – Ты, смерд, знаешь ли, кто пред тобой?!
– Я… – Безымянный отползал, пытался то есть отползти, не получалось.
Дракон возвышался над ним, как скала, ожившая и снова замерзшая, и Перец тоже возвышался, перемазанный кровью, страшный и в то же время величественный.
– Да будет Тьма!
Эта сцена нравилась Зимину больше всего. В этом месте сценарий забуксовал, и чтобы его растолкать, потребовалась почти неделя. Зимин смотрел боевики, играл в боевики, пробовал боевики читать. Все для вдохновения. Не получалось, но Зимин был упрям. В конце концов, он отправился в клуб исторической реконструкции и увидел там то, что хотел увидеть. Битву викингов на топорах. Конечно, это было не так красиво и не так гладко, но в общих чертах ему понравилось. Конечно, то, что происходило на экране, не очень напоминало свирепую скандинавскую рубку, но в целом дух дикости в фильм перенести удалось. Поэтому эту часть Зимин пересматривал несколько раз.
– Да будет Тьма!
Дракон заревел и снова исчез, растаял, слился с окружающим лесом.
И этот момент Зимин тоже весьма и весьма уважал, звукооператоры поработали на славу, стены и пол, и кресла, и сам воздух задрожали от мощи и величия.
Безымянный закрыл голову и уши. Он выглядел потерянно, он понимал свое поражение, он не сдавался.
– Вставай, дружище, час пробил, – усмехнулся Перец. – Не хочу, чтобы какой-то там кирпич украл у меня заслуженную победу.
Он рассмеялся, громко и счастливо, и ловко перекинул топор из одной руки в другую, топор описал дугу у него над головой.
– Нет, мой безымянный друг, не тягаться тебе со мной. Щенок еще, сопля, не может быть завета меж кроликом и львом, давай поднимайся. Нет, решительно в нашей жизни все пропитано древними греками! Вставай, поднимайся, посмотри в глаза своей судьбе! Бери топор, не нужно мне подачек.
Безымянный поднялся, дотянулся до томагавка.
– Ап!
Топоры скрестились и тут же сломались, рукоятки расщепились и разлетелись в разные стороны. Перец крякнул и ударил противника локтем в нос, Безымянный упал.
Кровь брызнула у него изо рта, из носа и, кажется, даже из глаз, казалось, что в голове у него лопнул налитый кровью пузырь.
– Лейтесь, слезы, лейся, кровь, вот и вся тебе любовь, – продекламировал Перец. – Люблю пошлые стишата, ничего не могу с собой поделать.
Перец подошел к ближайшему дереву и ударил по стволу кулаком. В воздухе закрутились красные листья.
– Гармония, однако! – сказал Перец. – Красное на красном, классика, только классика!
Безымянный поднялся на ноги. Он покачивался и выглядел страшно, весь перемазанный кровью.
– Повержен будешь ты, – сообщил Перец. – Осмелившийся путь мне преградить, глупец.
Он огляделся, увидел топор, направился к нему.
– Итог был предречен, – разглагольствовал Перец, разминая руки. – Готов ли ты узреть…
Перец сбился, заметил грязь на сапоге, попробовал стряхнуть, не получилось.
– Готов ли ты предстать… Короче, сдохнуть ты готов?
– Пошел ты, – ответил Безымянный.
– Зря, – сказал Перец. – Очень зря. Я мог бы тебя простить. Я милосерден и, в сущности, добр. Признай мою власть, не быкуй. И будешь счастлив.
Перец остановился, расправил плечи, приосанился.
– Короче, запишись в мои вассалы, и я дам тебе седло, слугу для чистки сапог, и рису двадцать мер, и ворвань, и сундук…
– Я же говорю – пошел, – перебил Безымянный.
Он тоже выпрямился. Лицо у него было разбито, нос смотрел в сторону, губы распухли. Безымянный улыбнулся, и оказалось, что у него нет трех зубов.
– Ты сошел с ума, – сказал Безымянный. – Остановись… Нельзя было его будить. Он – зло.
Безымянный указал на дракона, равнодушно наблюдающего за схваткой.
– Его надо убрать… Иначе… Отправь его. Иначе нам всем грозит беда! Всему миру!
– Это ты Вицлипуцли расскажешь, – сказал Перец.
И метнул топор. Не замахиваясь, коротким движением предплечья.
Дальше произошло странное. Топор посвистел в сторону Безымянного. Медленно, лениво рассекая холодный воздух, поблескивая на солнце, обещая скорую смерть. Безымянный неожиданно сместился чуть в сторону, наклонился и тут же взял летящий томагавк из воздуха. Инерция отвела его руку для ответного удара, и Безымянный этим воспользовался и тут же отправил топор обратно.
Только гораздо быстрее.