К сожалению, неизвестно, в какой мере Татищеву удалось самому проводить свои наставления. Очевидно, он мог предписывать сыну лишь то, что им было проверено. Но он редко бывал в своих имениях. Хозяйствование же супруги в 20-е годы, доведшее крестьян до разорения, для него оставалось примером того, чего нельзя делать.
Оброк с крестьян Татищев предусматривал либо натурой, либо деньгами в размере одного рубля в год. Подушная подать в это время достигала семидесяти копеек в год, то есть два-три рубля на тягло (считая в семье трех-четырех человек мужского пола). Оброк этот можно назвать средним. Но у Татищева предполагается гораздо более высокий уровень крестьянского дохода, чем это обычно имело место в действительности. А он требует, чтобы помещики обязательно добивались этого уровня.
Татищев осуждает тех помещиков, которые следят лишь за обработкой барской земли и оставляют на собственное усмотрение крестьянское хозяйство. Он исходит из того, что помещик лучше разбирается в хозяйственных вопросах и знаком с передовым опытом. После выполнения помещичьих работ надо "принуждать крестьян" делать свою, потому что крестьяне "от лености в великую нищету приходят, а после приносят на судьбу жалобу". Неисправных "ленивцев" Татищев предлагает отдавать в батраки зажиточным хозяевам, которые и должны выплачивать за них полагающиеся подати. В батраках "ленивец" должен обретаться до тех пор, пока не "заслужит хорошую похвалу" (очевидно, в глазах помещика).
Предлагаемая Татищевым продолжительность рабочего дня в страдную пору недавно была обычной в деревне. Так, например, косцы в Подмосковье начинали работу в три часа утра и заканчивали ее в двадцать два часа вечером (с перерывами на завтрак и обед). А Татищев советовал в летнее время основные работы выполнять в период с шестнадцати часов пополудни до десяти часов утра, то есть в ночное время. "А в сие жаркое время, - наставлял Татищев, - отнюдь не работать, ибо как людям, так и лошадям оное весьма вредно".
В задачу помещика входило и упрочение деревенского общежития. "Под жестоким наказанием" запрещалось устраивать драки и разжигать вражду. Предписывается "жить всем согласно и единодушно без всякой зависти во всяком дружелюбии, одному другому во всем вспомоществовать". В интересах общины односельчанам не следует заводить между собой кумовства, дабы можно было жениться внутри села. Этими же соображениями вызвано и требование, чтобы крестьяне излишек своих продуктов не продавали "кроме своей деревни". И лишь если никто не захочет его покупать, можно вывозить на продажу за пределы деревни. Община в данном случае выступает в своем обычном для этого времени качестве: поддерживает слабого, но сдерживает свободу предпринимательства.
Завершение всех уборочных работ Татищев предлагает отмечать совместными празднествами всей деревни. Помещик должен, "выбрав свободный день и собрав, всех напоить и накормить из боярского кошту". Из "боярского" же "кошту" в деревне должны быть построены две богадельни, чтобы "крестьян старых и хворых мужеска и женска полу по миру не пущать".
Для бездомных Татищев советует строить дома. Затраты помещик может потом возместить, взимая ежегодно по рублю. Вообще строительные работы занимают важное место в его советах, а потому уделяется особое внимание созданию кирпичных заводов. В деревне, помимо богаделен, должны быть построены тюрьмы для "винных", бани и школы.
Как и все остальное, учение осуществляется с помощью принуждения. Вводится своеобразный всеобуч. Все дети мужского и женского пола в возрасте от пяти до десяти лет должны учиться читать и писать, "чрез что оные придут в познание закона". С десяти до пятнадцати лет детей надлежало обучать разным "художествам", то есть всевозможным ремеслам, "дабы ни один без рукоделья не был, а особливо зимой оные могут без тяжкой работы получить свои интересы". Зимой помещик "ревизует художников, что кто сделал для своей продажи и не были ль праздно; понеже от праздности крестьяне не токмо в болезнь приходят, но и вовсе умирают, спят довольно, едят многу, а не имеют муциону".
В Записке весьма отчетливо проступает живой Татищев. Он не терпит даже минутного безделья ни у себя, ни у своих подчиненных, ни у крестьян. Труд - самое большое достояние, выше всего ценимое Татищевым. И это достояние утрачивалось его современниками из господствующего класса, а отчасти и трудовыми слоями, отчаявшимися трудом улучшить свое положение.
В предложениях Татищева просматривается и то сочетание двух разных хозяйственных систем, которое будет распространяться в эпоху кризиса крепостнических отношений: помещик находится как бы в двойственных отношениях с крестьянином. Он выступает то в качестве владельца крепостных, то в качестве соучастника по коммерческой деятельности. Безусловно, что, если бы русские помещики приняли предложения Татищева, рост буржуазных отношений в деревне быстро пошел бы вперед. Но это были лишь пожелания. В них не было ничего, что могло бы заставить помещика идти в этом направлении. Предписывая насильственные меры в отношении крестьянства (хотя бы и для подъема их же хозяйства), Татищев, конечно, не мог предлагать принудительных мер в отношении помещиков. Это уже вряд ли в силах было сделать и правительство, если бы вдруг у него (что совершенно невероятно) появилось такое желание.
В Записке Татищев выразил свое отношение главным образом к организационной стороне дела. Она не отражала всего круга его воззрений по крестьянскому вопросу. В ней не было многого из того, что Татищев высказывал ранее. И он вернется еще к этому вопросу в более общей постановке в период своего болдинского заточения.
Болдинская осень
Еще не наступило время, когда порядочные люди могут безнаказанно служить родине.
Робеспьер
Мудрец менее всего одинок тогда, когда он находится в одиночестве.
Свифт
Успех следует измерять не положением, которого человек достиг в жизни, а теми препятствиями, какие он преодолел.
Букер Т. Вашингтон
Больным и разбитым покидал Татищев Астрахань. Об отставке он просил сам, и просил многократно, обращаясь то с официальными ходатайствами, то с письмами к Черкасову. А наказанием являлись и отказы в удовлетворении этих прошений, и их удовлетворение: нельзя дорожить тяжелым трудом, не получая за него ни жалованья, ни чести, и еще труднее осознавать, что даже такого труда человека лишают отнюдь не по гуманным соображениям.
В течение нескольких месяцев после освобождения от должности Татищев еще вынужден был оставаться в Астрахани в ожидании своего преемника. Он плохо представлял, что же происходит в Петербурге, в чем его обвиняют, и никак ни от кого не мог добиться разъяснения. В состоянии полного недоумения и прибыл Татищев 22 декабря в принадлежавшую сыну деревню Тетюшинскую Казанской губернии, расположенную под Симбирском. В самом Симбирске у Татищева был дом, построенный еще в годы руководства им Оренбургской экспедицией. Но, "избегая от людей беспокойства", как сообщал он Черкасову, "рассудил жить здесь", то есть в деревне.
Дело заключалось, разумеется, не только в желании избежать "от людей беспокойства". Татищев ждал из Петербурга разъяснения своего нового статута. Снова им занимается следственная комиссия, и снова невозможно понять, в чем все же его обвиняют, чего от него хотят, что ему позволяют и что запрещают.
Татищев почти искренен, когда в письме к Черкасову делится радостью, что не видит "от дел приказных досад". Однако другие дела "не менее досады наносят". Это и сожаление, что в округе нет ни доктора, ни лекаря, тогда как болезнь его за дорогу обострилась, и сетование по поводу бездеятельности воинских команд, когда вокруг свирепствуют разбои. Разбои еще должны умножиться к весне, поскольку "в житах дороговизна", а "многие крестьяне чем сеять не имеют". Знакомые купцы и кое-кто из шляхты не оставляют Татищева вниманием и здесь. Они "с великою горестию и слезами приносят жалобы на воевод, полицмейстеров". В глазах очень многих честных граждан и чиновников Татищев - воплощение честности и порядка. Теперь он отмалчивается или ограничивается ничего не меняющими объяснениями. Но "по ревности... к пользе отечества" он не может не печалиться, особенно когда видит, что "за отдалением бедные люди скоро справедливости сыскать не могут, доходы же государственные невидимо умаляются".
Люди тем чаще и основательней обращаются к прошлому, чем меньше оказывается у них возможности непосредственно бороться с пороками своего времени. Записки Татищева пугали даже его друзей. И Василий Никитич прибегает к испытанному приему: напоминаниям о планах Петра, как они виделись ему, Татищеву. Он, в частности, говорит о намерении Петра создать Коллегию государственной экономии, которая должна была "правосудие возставить, немощным обиды и коварные ябеды пресечь". Обычные "дежурные" пожелания, на которые не скупится любое правительство, Татищев возводит в ранг плана, поставленного чуть ли не на практическую почву, причем сам-то он и действительно мог бы предложить развернутый план такой коллегии: достаточно было распространить на всю страну то, что удавалось ему воплотить на короткий срок на сравнительно больших территориях.
"Петровская" коллегия должна была уравновесить доходы и расходы "без отягощения народа". Она должна была снабдить войско жалованьем, "а народ оному разорять способы и случаи пресечь", рассмотреть, "где какие подданным пользы умножить, а вреды отвратить". Эта же коллегия должна была позаботиться об училищах. Чем дальше, тем больше свои идеи Татищев вкладывает в неосуществленные проекты преобразователя. Петр Великий для него - это идеализированный образ правителя, которому лишь время не позволило осуществить то, что, с точки зрения Татищева, надо и можно было воплотить в жизнь. Но даже и в таком виде идеи Татищева были вызовом дочери великого императора и ее наслаждающемуся жизнью двору. Те, кто читал его Записки, боялись их обсуждать даже в узком кругу.
Из письма Черкасова Василий Никитич понял, что возврат его в столицы невозможен. Черкасов посоветовал ему остаться либо в Симбирске, либо в деревне сына. Перезимовать в деревне Татищев был уже готов, тем более что необходимо было укрепить расшатавшееся здоровье. Но остаться здесь до конца жизни он просто не мог. Ему нужны были встречи если не с мыслящими людьми, то хотя бы с умными книгами, которые в его новом положении практически невозможно было и достать. И он просит Черкасова помочь получить разрешение на переезд в деревню Болдино Дмитровского уезда, "которая от Москвы 50 верст". Татищев опасается, "не будет ли то противно". А в подмосковной деревне он смог бы, если "жив будет", заново рассмотреть старые проекты упорядочения дел в стране, чтобы искоренить "горшия коварства и ябеды в судах, а немошным от сильных обиды и разорения".
Разрешение на переезд в подмосковную деревню все-таки было дано. К началу мая 1746 года Татищев прибыл в Болдино, где протекали его последние годы. Большую часть своей библиотеки он оставил в московском доме на Трубниковской, откуда ему обычно доставляли в Болдино лишь то, что нужно было для работы. Татищева очень пугала опасность гибели его рукописных сокровищ. Он неоднократно делится своими опасениями с корреспондентами, в частности с В. К. Тредиаковским, дом которого на Васильевском острове в Петербурге сгорел в ночь на 30 октября 1747 года. И хотя сама Елизавета Петровна изволила выделить две тысячи рублей Тредиаковскому на приобретение нового "багажа", самого дорогого для пишущего человека - своих и чужих рукописей - восстановить он, конечно, не мог.
Хотя решением Сената к Татищеву были приставлены для надзора солдаты, многие его корреспонденты, видимо, не знали, что он находится фактически под домашним арестом и что ему не разрешено выезжать из своей деревни. Секретарь Петербургской Академии наук Шумахер, через которого Татищев поддерживал связь с академией еще с 30-х годов, уже в апреле 1746 года ожидал Татищева в Петербурге, и Василий Никитич разъяснил, что он "весьма болен и к езде дальней возможности" не имеет, "разве особливое повеление понудит". Но переписку он продолжает вести активно и с Академией наук, и с частными лицами. В числе его корреспондентов оказываются и старые знакомые - А. К. Нартов и П. И. Рычков, и титулованные особы, к которым он обращается со всевозможными просьбами и предложениями.
Несмотря на заметно ухудшившееся здоровье, именно теперь Татищев получил возможность отдаться целиком научным изысканиям. Он настойчиво приводит в порядок свой основной труд - "Историю Российскую". Продолжает также работы по завершению географических сочинений. Не оставляет своим вниманием и проблемы социально-экономические и политические.
В 1747 году Татищев написал две записки: "Разсуждение о ревизии поголовной" и "Разсуждение о беглых мущинах и женщинах и о пожилых за побег". Несколько позднее им была подготовлена записка о пользе купечества и ремесел, а накануне смерти он заново продумывает вопрос о политических формах государственного устройства и путях ликвидации крепостного права.
"Разсуждение о ревизии поголовной" появилось в связи с начавшейся в 1743 году очередной ревизией окладов и переписи податных сословий. Татищева беспокоило то, что за два года дело мало продвинулось вперед, и не видно было, чтобы оно скоро пришло к завершению. А убытки оказывались значительными хотя бы потому, что на время переписи запрещалось отпускать крестьян в отход. Так из-за этого запрещения из богатых солью районов - Перми и Астрахани - не поступала соль, "и народ в соли во многих местах претерпел крайний недостаток". Осуждает Татищев и привлечение для проведения переписи воинских подразделений. Содержание войска непомерной тяжестью ложится на население некоторых уездов, где войска ранее не были расквартированы и где, следовательно, не готовились к их приему. Войско отвлекается от своего основного, настоящего дела, а людей, знающих дело, в нем все равно нет.
Как и во всех других записках, Татищев ставит вопрос широко и всеобъемлюще. Он начинает с понятий. "Потребно, - говорит он, - такое речение употреблять, чтоб все было вразумительно не токмо в обществе, но и в малейших того частях... Нуждно, чтобы всякое слово слышащий в том разуме понимал, в котором сказыватель полагает..."
Через понятия Татищев в этом случае высказывает некоторые суждения по социально-экономическим вопросам. Это проявляется, в частности, в рассуждении о соотношении значений "дань" и "подать", рассуждении, кстати, весьма любопытном и с точки зрения науки нашего времени, поскольку о сущности "дани" и сейчас ведутся жаркие споры (речь идет в основном о том, является ли дань формой феодальной ренты или же это институт догосударственного периода).
В понимании Татищева "дань" - это основной окладный сбор от подданных в пользу государства (государя). "Подать" же - это то, что собирается сверх дани, "на чрезвычайный расход наложенное". Дань Татищев считает "делом весьма нужным". Важно, чтобы "каждый подданный знал, что он и когда дать должен". Практика первой половины XVIII столетия давала в этой связи лишь отрицательные примеры. Татищев, конечно, ее имеет в виду. Но он пишет тем, кто и создает эту финансово-налоговую вакханалию. Поэтому для доказательства используются более отдаленные исторические примеры и свидетельства. "В расположении дани, - поясняет Татищев, - есть главное разсмотрение, чтоб оно было сносное и всем подданным уравнительное и на потребные расходы достаточно, как о том славный един философ написал: подати в государстве подобны балласту на корабле: великие погружают, а малые от опровержения удержать не могут". Поэтому нужно смотреть по времени и областям, дабы не приводили они ни к "погружению", ни к "опровержению".
К целесообразным поступлениям Татищев относит "пошлины внутренние и внешние доходы от промыслов и рукоделий разного звания". Нужно стремиться к росту этих доходов через развитие промышленности и торговли, и поддерживать расходы на уровне, обеспеченном доходами. Совет, конечно, не слишком хитрый. Но о нем забывали почти все российские правители, современные Татищеву.
Увеличению государственных доходов служит разумная экономическая политика. Правительство должно стремиться "елико возможно, работы и труды крестьянства уменьшить и облегчить, а плодородие в житах, скотах и прочем умножить". Речь, следовательно, идет о подъеме заинтересованности и производительности труда крестьян - основной массы производящего населения страны. Как это сделать, Татищев не поясняет. До этого, очевидно, просто дело не доходит: ведь правительство еще и не ставило, да и не собиралось ставить перед собою такую задачу.
"Умножение рукоделий" и в этой записке занимает почетное место. Татищев особенно настаивает на необходимости переработки на месте любого сырья, дабы вывоз состоял только из готовой продукции, и "за работы оных свои подданные, а не чужие получали". В "рукоделиях" же предпочтение должно оказываться минеральным и металлообрабатывающим промыслам, то есть тому, кто составляет основу промышленного развития любой страны.
Записка позволяет проследить, как у Татищева нарастает убеждение в необходимости специальных мер по ограждению купечества от притеснений со стороны феодального государства. В развитии торгов, полагал Татищев, могут оказать содействие "доброе учреждение" и "искусные" администраторы. Он вполне мог бы сослаться в этой связи на свой значительный опыт и пример. Но он понимает и то, что без целенаправленной и целесообразной политики правительства в этом вопросе трудно рассчитывать на заметные успехи. Поэтому он подчеркивает, что торг умножается "наипаче чрез вольность купечества и охранение их от отягощений". Купечество должно быть поставлено в государстве на возможно более почетное место. "Сие есть корень и основание всех богатств и доходов государственных, и суще как сердце в человеке всю кровь или тук от всего тела в себя приняв, паки во все тело разделяет и окружение оного продолжает, тако купечество, где оное свободно торгует, тамо и богато, а когда купечество богато, то все государство богато, сильно и почтенно", - уверенно заключает Татищев.
Усиление крепостнического пресса приводило к массовым побегам крестьян на окраины страны и за ее рубежи. Это вызывало беспокойство Татищева, и он советует следить за тем, чтобы "подданные из государства не имели причины за границы уходить и места нужные опустошать". Наоборот, нужно стремиться к тому, чтобы заселить "великие пустыни" народом, в том числе "приходящими из-за границ".
Впервые в истории русской общественно-экономической мысли Татищев предлагает создать "банк долговой", "с умеренным ростом" (то есть с невысоким процентом). Банк будет способствовать развитию фабрик и заводов, а также торговле, государство же будет получать прибыль как от процентов, так и главным образом через "умножение сбора пошлин".