При гробовом молчании слушателей, с напряжением следивших за каждым его словом, Распутин продолжал:
"После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле… Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта… Стань тогда и помысли о себе… Таким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, и вся столица в какой муравейник преобразится пред твоим мысленным взором, а люди - муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя… И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец - Господь Бог, что только Одному Ему нужна твоя душа, и Ему Одному ты захочешь тогда отдать ее. Он Один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление… Это первый шаг на пути к Богу.
Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зеницу ока, то, что принес с собою.
Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай чрез него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не подвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страстям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаситель: 'царство Божие внутри вас'. Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воскресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и, вместо того, чтобы ездить в гости, или в театры, езди в чистое поле, к Богу".
Распутин кончил. Впечатление от его проповеди получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были признать ее значение. Он говорил о теории богоугодной жизни, о том, чего так безуспешно и в разных местах искали верующие люди и, без помощи учителей и наставников, не могли найти. Их не удовлетворяли общие ответы, им нужно было нечто конкретное, и то, чего они не получали от своих пастырей, то, в этот момент, казалось, нашли у Распутина.
Что нового, неизвестного людям, знакомым с святоотеческою литературою, сказал Распутин? Ничего!
Он говорил о том, что "начало премудрости - страх Божий", что "смирение и без дел спасение", о том, что "гордым Бог противится, а смиренным дает благодать" - говорил, словом, о наиболее известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические положения в такую форму, какая допускала их опытное применение, указывала на конкретные действия, а не в форму философских туманов, со ссылками на цитаты евангелистов или апостольские послания.
Я слышал много разных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного религиозного настроения.
В его умении популяризировать Божественные истины, умении, несомненно предполагавшем известный духовный опыт, и заключался секрет его влияния на массы. И неудивительно, если истерические женщины, подобные О. Лохтиной, склонные к религиозному экстазу, считали его святым".
Примечательно, что ни апологеты Распутина, ни его разоблачители не склонны широко цитировать этот фрагмент жеваховских мемуаров, ибо Распутин здесь не укладывается ни в одну из жестких схем, каковые обыкновенно предлагают читателю. Он и не святой, и не колдун-экстрасенс, и не инфернальный злодей, и не сексуальный монстр. Он именно тот человек, каким предстает в известной телеграмме, позднее посланной им епископу Варнаве: "Милой, дорогой, приехать не могу, плачут мои дуры, не пущают".
Такой старец мало устраивает тех, кто зовет его оклеветанным, ищет канонизации и самым высоким авторитетом в духовной оценке Распутина называет святого Иоанна Кронштадтского, смело выстраивая свой ряд русских святых последнего века нашей монархии: преподобный Серафим - праведный Иоанн Кронштадтский - мученик Григорий Новый.
Возможно, с точки зрения богоискательства, то есть учения не ортодоксального, какая-то связь тут есть. Во всяком случае о Серафиме Саровском и Григории Распутине, уже после убийства последнего, написал Д. С. Мережковский, человек от православия далекий, но то и дело о нем рассуждавший:
"Для Серафима революция - конец самодержавия - есть конец православия, а конец православия - конец Mipa, пришествие Антихриста.
Вот отчего светлое лицо его померкло и все больше меркнет, темнеет, чернеет, становится лицом "черных сотен", лицом Гришки Распутина.
От Серафима к Распутину - таков путь самодержавия и путь православия, потому что самодержавие с православием на этом пути неразрывно связаны: "Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь". Не страшна связь Николая с Распутиным, но воистину страшна связь его с Серафимом, последнего царя с последним святым. Распутин - весь ложь; Серафим - весь или как будто весь истина. Гришкин пепел развеян по ветру; Серафимовы мощи нетленны. Легко сказать: Гришке - анафема; по Серафиму не скажешь. Св. Серафим - душа "Святой Руси". Его проклясть - душу свою проклясть?
Православие не может отречься от своей последней, предельной серафимовой святости, а Серафим не может отречься от самодержавия. Царь - "помазанник Божий", царь от Бога - от Христа; революция - против царя, против Христа; революция - Антихрист.
Таково отношение русской религии (если православие есть русская религия по преимуществу) к революции".
Эта весьма умозрительная точка зрения была высказана Мережковским в очень напряженное время весны 1917 года, когда мало кто мог предполагать, что Государь примет мученическую кончину и много лет спустя будет причислен к лику святых, как был причислен в годы его царствования Серафим Саровский, и связь их окажется совсем не страшна, а, напротив, свята. Но Григорий Распутин-Новый к ней никакого отношения не имеет. Что касается личностей сибирского странника и Кронштадтского пастыря, то и здесь скорее можно говорить о глубоком различии, нежели сходстве, хотя идея сходства и даже некоторого преемства выдвигалась не раз.
В воспоминаниях Матрены Распутиной ее отец - верный последователь и ученик кронштадтского священника.
"В 1904 г., два года спустя паломничества в Киев, он предпринял путешествие в Петербург, осуществив тем самым свою давнюю мечту увидеть праведного отца Иоанна Кронштадтского.
Прибыв в столицу, он дождался первого праздничного дня и с посохом в руке, с котомкой за плечами, пришел на службу в Кронштадтский собор. Собор был полон хорошо одетых людей; и причастники, принадлежавшие к высшему свету Петербурга, тотчас выделялись своими нарядами. Мой отец в своей крестьянской одежде стал позади всего народа. В конце Литургии, когда диакон, держа в руках Св. Чашу, торжественно возгласил: "Со страхом Божиим и верою приступите", - Иоанн Кронштадтский, который в этот момент выходил из ризницы, остановился и, обращаясь к моему отцу, пригласил его подойти к принятию Св. Тайн. Все присутствующие в изумлении смотрели на смиренного странника. Несколько дней спустя отец мой был принят Иоанном для личной беседы и он, как и Макарий, подтвердил ему, что он "избранник Божий", отмеченный необычным жребием.
Эта встреча весьма впечатлила моего отца, который часто говорил о ней впоследствии. Горизонт его жизни расширился. Благодаря покровительству Батюшки, столь популярного в России, он заинтересовал многочисленных поклонников Иоанна, которые искали с ним встречи".
В другом варианте воспоминаний Матрены говорится:
"В то время в С.-Петербурге был человек, почитаемый за святость по всей России: отец Иоанн Кронштадтский. Отец мой, часто слышавший о нем от старцев или монахов разных монастырей, решил пойти и спросить совета у этого человека, который, быть может, помог бы ему найти Правду. Он пешком отправился в столицу, пришел в собор, где служил Иоанн Кронштадтский, исповедовался праведнику среди толпы кающихся и затем стоял на Литургии. В тот момент, когда преподавалось Св. Причастие и благословение, о. Иоанн, к общему изумлению толпы, подозвал моего отца, стоявшего в приделе собора. Он сначала благословил его, а затем сам попросил у него благословения, которое мой отец ему дал. Кем был этот простой человек с мужицкой бородой, одетый чуть не в лохмотья, но принятый Иоанном Кронштадтским, идущий сквозь толпу с видом решительным и бесстрашным, с глазами, сияющими внутренним огнем? Казалось, он не замечал массы народа, расступившейся перед ним.
Этот случай возбудил любопытство и сплетни толпы; и распространился слух, что найден новый "человек Божий".
Иоанн Кронштадтский, без сомнения, впечатленный верой, умом и искренностью этого сибирского крестьянина, пригласил его повидаться лично, объявив ему, что он - один из "избранников Божиих" и представив его кругу друзей и поклонников, окружавших этого святого человека".
И все же никаких объективных документальных свидетельств о знакомстве и уж тем более о дружбе Распутина и Иоанна Кронштадтского не существует за исключением показаний Анны Александровны Вырубовой на следствии 1917 года:
"Председатель: Чем же вы его (Распутина. - А. В.) считали - пророком, святым, Богом?
Вырубова: Нет, ни Богом, ни пророком, ни святым. - А вот считала, и отец Иоанн считал, что он, как странник, может помолиться".
И она же, Вырубова, на вопрос следователя, какую роль играл Распутин в жизни царской семьи, ответила: "В их жизни, - какую же роль играл он? Они так же верили ему, как отцу Иоанну Кронштадтскому, страшно ему верили, и когда у них горе было, когда, например, наследник был болен, обращались к нему с просьбой помолиться".
А в письменном заявлении прямо указывала, что "Гр. Распутин в семье бывшего Государя являлся суеверием в полном смысле этого слова; бывшие Государь и Государыня очень религиозны и склонны к мистицизму - они очень верили молитвам священника Иоанна Кронштадтского, и после его смерти Гр. Распутин явился продолжением - т. е. они также верили его молитвам и обращались к нему при всех болезнях и неврозах - а их было немало".
Сам Распутин о кронштадтском пастыре отзывался высоко и противопоставлял его другим иереям: "А почему теперь уходят в разные вероисповедания? Потому что в храме духа нет, а буквы много - храм пуст. А в настоящее время, когда о. Иоанн (Кронштадтский) служил, то в храме дух нищеты был и тысячи шли к нему за нищетой духовной".
Сложнее с другим - как относился к Распутину сам отец Иоанн и можно ли здесь опереться хоть на какие-то достоверные суждения помимо распутинского признания Сенину: "Он меня благословил и пути указал"?
"Мифотворчество нашло отражение и в мемуарах современников, пытавшихся понять причины роста влияния "старца" на царскую семью, - пишет Сергей Фирсов. - Пример тому - отношение Григория Распутина к св. Иоанну Кронштадтскому. Генерал В. Ф. Джунковский, в связи с выступлениями против сибирского странника лишившийся должности товарища министра внутренних дел, в своих воспоминаниях передавал слух, что разрыв великих княгинь Милицы и Анастасии с Распутиным был вызван тем, что распоясавшийся "старец" стал поносить к тому времени покойного о. Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого. "Этого было достаточно, - писал Джунковский, - великий князь Николай Николаевич приказал его больше не пускать. Великие княгини совсем отошли от Распутина и пытались возбудить против него и императрицу и Государя, но было уже поздно, в Распутина уже верили". Со своей стороны, убийца Распутина князь Ф. Ф. Юсупов, восстанавливая биографическую канву жизни "старца" и описывая его "петербургский период", особо отметил, что в Александро-Невской лавре Распутина принял о. Иоанн Кронштадтский, "которого он поразил своим простосердечием"".
Великий молитвенник будто бы поверил, "что в этом молодом сибиряке есть "искра Божия"".
"Впрочем, - продолжает Сергей Фирсов, - многочисленные фактические погрешности, встречающиеся и в мемуарах Джунковского, и в мемуарах Юсупова заставляют предположить, что сообщаемая ими информация о первых шагах сибирского странника в столице во многом легендарна, хотя признать ее полностью недостоверной также нельзя. Скорее всего, Распутин действительно встречался с отцом Иоанном, быть может, даже разговаривал с ним. Вполне вероятно и то, что Кронштадтский пастырь обратил внимание на молодого странника, глубоко религиозного и любившего молиться. Известно, что Распутин любил посещать столичный Иоанновский женский монастырь, где был погребен подвижник. Однако послушницы, к радости игуменьи монастыря Ангелины, скоро его от этого отвадили. "Стоит Распутин, - вспоминал хорошо знавший настоятельницу митрополит Евлогий (Георгиевский), - пройдет одна из послушниц, взглянет на него и говорит вслух, точно сама с собой рассуждает: 'Нет, на святого совсем не похож…' А потом другая, третья - и все, заранее сговорившись, то же мнение высказывают. Распутин больше и не показывался".
Существует свидетельство о благожелательном отношении Иоанна Кронштадтского к Распутину в дневнике М. Палеолога: "Известный духовидец, отец Иоанн Кронштадтский, который утешал Александра III в его агонии, захотел узнать молодого сибирского пророка; он принял его в Александро-Невской лавре и радовался, констатировав, на основании несомненных признаков, что он отмечен Богом". Но откуда у Палеолога были такие сведения, опять-таки неясно, и питался он скорее всего слухами.
"Святой о. Иоанн Кронштадтский чтил его (Распутина. - А. В.) и очень хорошо о нем отзывался", - написал в своей книге "Великороссия: Жизненный путь" священник Лев Лебедев, но не привел никаких подтверждений.
"Интересно заметить, что поклонники Г. Е. Распутина говорят, что "старца" признавал праведный Иоанн Кронштадтский, - заочно возражал этим утверждениям иерей Алексей Махетов в газете "Православный христианин". - Матрона, дочь Распутина, пишет, что праведный Иоанн Кронштадтский почувствовал "пламенную молитву и искру Божию в отце", а позднее назвал его "истинным старцем". Но почему-то в дневниках самого о. Иоанна таких воспоминаний не встречается. Однако воспоминания других лиц об их встрече есть. Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, в газете "Петербургский курьер" за 2 июля 1914 года описывает эту встречу так: "О. Иоанн спросил старца: 'Как твоя фамилия?' И когда последний ответил: 'Распутин', сказал: 'Смотри, по фамилии твоей и будет тебе'". По этому свидетельству весьма трудно сделать выводы, что о. Иоанн почувствовал у Распутина "искру Божию и пламенную молитву". Интересным является еще одно свидетельство, на наш взгляд, несколько проясняющее действительные отношения между о. Иоанном Кронштадтским и Г. Е. Распутиным. У праведного о. Иоанна был ученик протоиерей Роман Медведь (кстати, прославленный в лике святых новомучеников), ничего не предпринимавший без его благословения. Святой исповедник о. Роман очень негативно относился к Распутину и "предупреждал против сближения с этим человеком владыку Сергия (Страгородского) и архимандрита Феофана (Быстрова)". Думается, что человек, постоянно советовавшийся с о. Иоанном, непременно спрашивал у святого и о Распутине. И если бы о. Иоанн считал Г. Е. Распутина истинным духоносным старцем, то, вероятнее всего, суждения об этом человеке столь близкого его духовного сына и послушника, каковым являлся исповедник о. Роман, не были бы столь категоричны".
Рассуждение верное, однако со священномучеником Романом Медведем и его отношением к Распутину не все так просто. Если отец Роман и начал обличать Распутина, то, подобно епископам Феофану и Гермогену, не сразу. Поначалу же священник попал под влияние сибирского крестьянина, и, как показывала на следствии, проводимом Тобольской консисторией, О. В. Лохтина, именно отец Роман свел ее в 1905 году с Распутиным. Более того, по материалам этого расследования, жена отца Романа Медведя Анна (она же духовная дочь Иоанна Кронштадтского) была среди женщин, которые посещали Распутина в Покровском в 1905 и (или) в 1906 годах, и трудно предположить, чтобы матушка отправилась в это путешествие без позволения мужа, а также без благословения своего духовника.
В деле о принадлежности Распутина к хлыстовской секте имеется также телеграмма из Томска, в которой Анна Медведь (в девичестве Невзорова) просит Распутина "помолиться о выздоровлении" своего мужа, петербургского священника Романа Медведя. Не исключено, что и сам о. Роман бывал в Покровском в 1907 году.
Наконец, по всей вероятности имея в виду именно отца Романа, Гиппиус писала в мемуарах: "Распутин в самом начале терся около белого духовенства. Бывал на вечеринке у довольно известного тогда, чудачливого священника М. Возлюбил эти вечеринки: там собиралось много барышень: гимназисток и курсисток. К ним он конечно лез целоваться. Одна, очень мне близкая, рассказывала, что долго от этого Уклонялась, а когда он все-таки ухитрился ее поцеловать, - побежала к хозяйке в комнату умываться. "Я ему сказала, что если он еще раз посмеет, я дам ему самую 'святую' пощечину. Теперь издали, но еще хуже пристает: 'черненькая! черненькая! подь, я не трону, сердитая!'".
Так это было или нет так, но вскоре Распутин перестал бывать у отца Романа, и между ними произошел разрыв.
"Отец Роман, будучи человеком прямым, счел нужным в лицо высказать пришедшему свое мнение о нем, - говорится в житии Романа Медведя. - В гневе и раздражении покинул тот священника и вскоре ему отомстил. Через две недели последовал указ Святейшего Синода о переводе отца Романа полковым священником в город Томашов Польский, на границу Польши с Германией.
Перед тем как туда отправиться, отец Роман с женой поехал к отцу Иоанну Кронштадтскому и рассказал о случившемся.
- Это все кратковременно, все будет хорошо, скоро он о тебе забудет, - сказал отец Иоанн".
Автор жития отца Романа игумен Дамаскин (Орловский) не дает никаких ссылок, откуда эти факты известны, но если все так и было, можно утверждать, что Иоанн Кронштадтский знал о Распутине и именно отец Роман Медведь был первым из иереев, начавшим Распутина обличать, и первым, кто от него пострадал.
О священнике Медведе и о Распутине с осторожностью, очень неточно, перепутав имя иерея, писал и М. В. Родзянко: "Документально установить, каким образом Распутин сумел втереться в доверие к епископу Феофану, мне не удалось. Слухов было так много, что на точность всех этих разговоров полагаться нельзя. Указывали, как на посредника между епископом Феофаном и Распутиным, на священника Ярослава Медведя, духовника одной из русских великих княгинь, ездившего почему-то в Абалакский монастырь или туда сосланного, где он будто бы познакомился с Распутиным и привез его с собой. Эта версия наиболее вероятная, но были и другие".