Не так как пишется, но на деле-то попасть к Высокопоставленным нужно быть очень осторожным и приготовленным ко всему, тогда от веры твоей повлияет на них Господь своею красотой. Они встрепещут и твое простое слово примут за самое высокое образование, потому что в них скажется особенно чего не опишешь, то есть повлияет Сам Господь своею благодатью. Я грешный тут бывал, то высказать не могу, у всех и вся и много кое-чего видел. Одно главное: кто живет со Христом нищий и убогий, у того радость больше его хаты, а и во дворцах и у Высокопоставленных, как Бога нет, уныние больше хижин. Действительно, много и среди аристократов таких, что благодати выше дворцов и умению к благочестию. Которые умеют себя унизить, у тех и благодать выше дворцов, не добиваются сей славы, а добиваются высшей благодати им и скорби как овсянна плева для ветра. А которые ждут от царя почестей и награды, а сами не заслужили - у них фундамент-то на песке. Вода пришла, и все унесло, то есть маленькая ошибка, а они уже то давятся, то стреляются, то напиваются, потому что они не искали небесной славы, а искали земного удовольствия. Бога и то купили в магазине - изумруд. А он-то, изумруд, у них заржавел и ржавчина послужила свидетелем. Кто Богу Царю служил и не искал славы, трудился - заслуга, не спал день и ночь, делал правду, служил Богу и уноровлял Батюшке Царю, на того и гора упадет - его не задавит, перенесет все с радостию и получит наслаждение даже больше старого".
Что главное в этом красочном тексте? Нотка поучения. Он пришел не учиться, но учить. Проповедовать. И ему было не важно, где этим заниматься: в погребе под конюшней в родном селе, глухом сибирском монастыре или в царском дворце. И везде он был одинаков, со всеми на "ты", со всеми правдив и честен. И повсюду имел огромный успех.
"Успеху Распутина способствовал и тот факт, что столичная знать, в среде которой он вращался, вообще не просвещенная в религиозном отношении, не имевшая общения с духовенством, или не удовлетворявшаяся этим общением, но в то же время интересовавшаяся религиозными вопросами, была весьма мало требовательна и трактовала его как "старца", далекая от мысли подвергать критике его слова и действия… - писал князь Н. Д. Жевахов. - Да в этом и не было надобности, вернее, возможности, столько же потому, что Распутин говорил отрывочными, не связанными между собою, фразами и намеками, которых невозможно было разобрать, сколько и потому, что его слава зиждилась не на его словах, а на том впечатлении, какое он производил своею личностью на окружающих. Чопорное великосветское общество было застигнуто врасплох при встрече с дерзновенно смелым русским мужиком, не делавшим никакого различия между окружающими, обращающимся ко всем на "ты", не связанным никакими требованиями условности и этикета и совершенно не реагировавшим ни на какую обстановку. Его внимания не привлекала ни роскошь великокняжеских салонов и гостиных высшей аристократии, ни громкие имена и высота положения окружавших его лиц.
Ко всем он относился снисходительно милостиво, всех рассматривал, как "алчущих и жаждущих правды", и на вопросы, к нему обращаемые, давал часто меткие ответы. И эта внешняя незаинтересованность производимым впечатлением, в связи с несомненным бескорыстием Распутина, удостоверенным впоследствии документально следственным материалом, тем более располагала верующих людей в его пользу".
"Попав на "кисельные берега", Распутин смекнул остро, чем держится и что ценится. С гениальным тактом юродствует, темнит свои прорицания, подчеркивает "народную", "мужичью" святость, - рассуждала 3. Гиппиус. - Да особой хитрости, тонкости и не требовалось. Среда, в которую он попал, была ведь тоже по-своему некультурна и невежественна. Шелковая русская рубаха Распутина - это для нее убедительно, умилительно, а попробуй он надеть дешевенький пиджак, заговори он человечьим языком (отлично знал его, понатершись), назови кого-нибудь на "вы", а царя и царицу не "папой с мамой" - еще неизвестно, чем бы обернулось <…>. Замечательно его положение, так сказать, место во времени и пространстве, его роль, а не он сам. И события делаются от этой заурядности как-то еще страшнее".
Жевахов Распутину симпатизировал, Гиппиус - нет, но за разностью их отношения к нему проглядывало общее: зерно упало на подготовленную почву, петербургский свет хотел увидеть именно такого человека. Но вот был ли сам Распутин при этом заурядным, серым мужичонкой, которого вынесло наверх простое стечение обстоятельств и он живо смекнул что к чему, или же был этот человек кем-то более значительным и замысловатым - большой вопрос.
"Распутина отнюдь нельзя признать личностью заурядной; природа его была сложная, не сразу поддающаяся разъяснению", - оспаривал первое из этих суждений Вл. И. Гурко.
"…надо иметь мужество признать, что Р. был натурой во всяком случае исключительной и обладал он огромной силой", - утверждала молодая писательница Вера Александровна Жуковская.
"Григорий Распутин не так был прост и несложен, как о нем говорили и писали", - признавал епископ Гермоген.
"Все свидетельские показания о Распутине сводятся в конце концов к двум точкам зрения: по одной - он громадная сила, по другой - он ничтожество: "побитый конокрад", - подытожил расследовавший обстоятельства убийства Царской Семьи Н. А. Соколов. - Я не считаю Распутина силой. Он не был ею, потому что он не обладал волей. Он, скорее, был безволен.
Но в нем несомненно была одна черта, выделявшая его из общего уровня. Он обладал редкой нервной приспособляемостью к жизни. Это позволяло ему очень быстро схватывать обстановку и человека. Подобное свойство всегда сильно действует на нервных людей, особенно на женщин. Они всегда склонны видеть в таких людях прорицателей, пророков. Мужичий облик, как контраст, служил в данном случае в пользу Распутина. Его громадная наглость сильно укрепляла общее впечатление.
В конце концов, как бы ни относиться к Распутину, нельзя отрицать в нем одной несомненной черты - его колоссального невежества".
А вот свидетельство иного толка:
"Помню, до 30 человек в нашей ладье было - всё люди за сивой гагарой погонщики. Ветер - шелоник ледовитый о ту пору сходился. Подпарусник волны сорвали… Плакали мы, что смерть пришла… Уже Клименицы в глазах синели, плескали сиговьей ухой и устойным квасом по ветру, но наша ладья захлебывалась продольной волной…
"Поставь парус ребром! Пустите меня к рулю!" - за велегласной исповедью друг другу во грехах памятен голос… Ладья круто повернула поперек волны, и не прошло с час, как с Клименецкого затона вскричала нам встречу сивая водяница-гагара…
Голосник был - захваленный ныне гагарий погонщик - Григорий Ефимович Распутин.
В Питере, на Гороховой, бес мне помехой на дороге стал. Оболочен был нечистый в пальто с воротником барашковым, копыта в калоши с опушкой упрятаны, а рога шапкой "малоросс" накрыты. По собачьим глазам узнал я его.
"Ты, - говорит, - куда прешь? Кто такой и откуда?" - "С Царского Села, - говорю, - от полковника Ломана… Григория Ефимовича Новых видеть желаю… Земляк он мой и сомолитвенник",..
В горнице с зеркалом, с образом гостинодворской работы в углу, ждал я недолго. По походке, когда человек ступает на передки ног, чтобы легкость походке придать, учуял я, что это "он". Семнадцать лет не видались, и вот Бог привел уста к устам приложить. Поцеловались попросту, как будто вчера расстались.
"Ты, - говорит, - хороший, в чистоте себя соблюдаешь… Любо мне смирение твое: другой бы на твоем месте в митрополиты метил… Ну да не властью жив человек, а нищетой богатной!"
Смотрел я на него сбоку: бурые жилки под кожей, трещинка поперек нижней губы и зрачки в масло окунуты. Под рубахой из крученой китайской фанзы - белая тонкая одета и запястки перчаточными пуговками застегнуты; штаны не просижены. И дух от него кумачный…
Прошли на другую половину. Столик небольшой у окошка, бумажной салфеткой с кисточками накрыт - полтора целковых вся салфеткина цена. В углу иконы не истинные, лавочной выработки, только лампадка серебряная - подвески с чернью и рясном, как у корсунских образов.
Перед пирогом с красной рыбой перекрестились на образа, а как "аминь" сказать, внизу или вверху - то невдогад - явственно стон учуялся.
"Что это, - говорю, - Григорий Ефимович? Кто это у тебя вздохнул так жалобно?"
Легкое удивление и как бы некоторая муть зарябили лицо Распутина.
"Это, - говорит, - братишко у меня тебе жалуется, а ты про это никому не пикни, ежели Бог тебе тайное открывает… Ты знаешь, я каким дамам тебя представлю? Ты кого здесь в Питере знаешь? Хошь русского царя увидеть? Только пророчествовать не складись… В тебе ведь талант, а во мне дух!"… <…>
Для меня стало понятно, что передо мной сидит Иоанн Новгородский, заклявший беса в рукомойнике, что стон, который я слышал за нашей молитвой перед пирогом, суть жалоба низшей плененной Распутиным сущности.
Расставаясь, я уже не поцеловал Распутина, а поклонился ему по-монастырски…"
Так писал о Распутине в вымышленной автобиографической книге "Гагарья судьбина" поэт Николай Алексеевич Клюев, который наверняка этот разговор выдумал и едва ли был с сибирским странником в действительности знаком, но который видел в нем ту же путеводную звезду, что и высший петербургский свет, и именно через образ Распутина решал чрезвычайно актуальную, к слову сказать, эстетическую проблему серебряного века, над которой бились и Брюсов, и Блок, и Мережковский, и Андрей Белый: соотношение поэта и пророка. Он, Клюев, - поэт, вот его дар, Распутин - пророк. Таково его назначение.
В 1904 году в Северную столицу пришел пророк.
"Из Духовной академии этот пламень перебросился дальше, - вспоминал митрополит Вениамин (Федченков). - Благочестивые люди, особенно женщины стали восхищаться необыкновенным человеком, круг знакомства стал расширяться все больше… "Святой, святой" - распространялась о нем слава. И, голодный духовно, высший круг потянулся на "свет"".
К этому духовно голодному кругу принадлежали и две Великие Княгини дома Романовых, дочери черногорского короля Николая Негоши - Милица и Анастасия, весьма мистически настроенные и одновременно с этим честолюбивые дамы. Светская молва звала их Сциллой и Харибдой… Распутин их заинтриговал. Они-то либо кто-то из них (скорее Анастасия) и познакомили его с Царской Семьей, и в этом смысле Феофан был действительно ни при чем, имея лишь опосредованное отношение ко вхождению опытного странника во дворец. Распутина ввели другие, но встреча Императорской Четы с тобольским крестьянином впоследствии рассматривалась не как случайность, не как проявление Промысла или же рокового стечения обстоятельств, а как часть некоего хорошо продуманного плана или, если угодно, заговора - вопрос лишь в том, кто за этим заговором стоял и какие цели преследовал.
Комендант Царского Села В. Воейков показывал на допросе 28 апреля 1917 года:
"Воейков. Ввел его великий князь Николай Николаевич. Анастасия Николаевна до свадьбы была подругой государыни императрицы. Анастасия Николаевна и Милица Николаевна устроили въезд Распутина во дворец. Они жили в Сергиеве, близко от Петрограда, он к ним ездил; это еще не все, там были разные темные личности, всякая публика проходила через Николая Николаевича.
Председатель. Зачем же было Николаю Николаевичу в царскую семью допускать таких лиц?
Воейков. Он делал это, чтобы пользоваться влиянием или по непониманию; его заставляли делать Анастасия Николаевна и Милица Николаевна".
"Трудно сказать, насколько верны предположения некоторых свидетелей о том, что Милица Николаевна, предугадывая то впечатление, которое Распутин должен произвести на нервных и склонных к мистицизму царя и царицы, хотела иметь в Распутине новое орудие для усиления своего влияния, но <…> с падением влияния на царскую семью черногорок и их мужей возросло и укрепилось влияние Распутина", - возражал следователь Смиттен.
Еще она версия говорит о том, что введение Распутина в семью Государя было результатом "заговора" целой группы православных иерархов с целью отвадить Царя и Царицу от иностранных и инославных кудесников, часто принимаемых во дворце в первые годы царствования Николая и Александры. Об увлечении Императорской Четы заграничными магами и об участии в этом интересе сестер-черногорок писали многие современники.
"…Милица и ее сестра Стана (супруга Великого Князя Николая Николаевича) имели дурное влияние на Императрицу.
Суеверные, простодушные, легко возбудимые, эти две черногорские Княжны представляли собою легкую добычу для всякого рода заезжих авантюристов.
Каждый раз, когда они встречали "замечательного" человека, они вели его в Императорский дворец, как это было с пресловутым доктором Папюсом или же с Григорием Распутиным. В своих разговорах они были совершенно безответственны", - вспоминал Великий князь Александр Михайлович.
"Вместо же влияния духовенства в придворную сферу проникало увлечение какими-нибудь светскими авантюристами, спиритами, или имел силу обер-прокурор. А душа все же искала религиозной пищи и утешения. Приходилось читать, что до Распутина был при дворе какой-то проходимец-француз Филипп (или Филипе - все равно), - писал митрополит Вениамин. - И вот является теперь не привычный и далекий архиерей, не незначительный и скромный батюшка, а особенный, мирской, "святой человек". Можно было заинтересоваться таким! А Григорий Ефимович мог производить впечатление своей силой утешения <…>
А что он происходил из мужиков, так это придавало ему особенную привлекательность - "сам народ" в лице Григория Ефимовича говорит непосредственно с царем народа!"
На это же указывал и Андрей Амальрик, с мемуарами Вениамина незнакомый, но в своих рассуждениях шедший еще дальше. "Была еще одна причина, привлекшая к Распутину внимание иерархов, в частности, епископа Гермогена (Долганева), архимандрита Феофана (Быстрова) и иеромонаха Илиодора (Труфанова). Национально-патриотические круги были озабочены появлением при дворе иностранцев, имевших мистическое влияние на царя и царицу".
Далее Амальрик ссылается на мемуары Родзянко:
"Не могу не отдать справедливости тогдашним руководителям русской внутренней политики и высшим иерархам церкви. Они были озабочены столь быстро приобретаемым влиянием приезжающих, а может быть, и подсылаемых загадочных субъектов.
Власти светские были озабочены возможностью сложных политических интриг, так как в силу доверия, оказываемого им царями, вокруг них образовывались кружки придворных, имевших, конечно, в виду только свои личные дела, но способные и на худшее.
Власть духовная, в свою очередь, опасалась возникновения в высшем обществе сектантства, которое могло бы пойти из придворных сфер и которое пагубно отразилось бы на православной русской церкви, примеры чему русская история знает в царствование императора Александра I.
Совокупными ли усилиями этих двух властей, или в силу других обстоятельств и происков, но Папюс вскоре был выслан, и его место занял епископ Феофан, ректор СПб. Духовной академии, назначенный к тому же еще и духовником их величеств. По рассказам, передаваемым тогда в петербургском обществе, верность которых документально доказать я, однако, не берусь, состоялось тайное соглашение высших церковных иерархов в том смысле, что на болезненно настроенную душу молодой императрицы должна разумно влиять православная церковь, стоя на страже и охране православия, и, всемерно охраняя его, бороться против тлетворного влияния гнусных иностранцев, преследующих, очевидно, совсем иные цели".
Интересно в этой истории и то, что с французом Филиппом первой познакомилась не кто иная, как герцогиня Анастасия Николаевна Лейхтенбергская (то есть Стана, черногорка), и случилось это в начале 1900 года. А 20 сентября 1901 года произошла личная встреча Николая с Филиппом в Компьене, и организатором этой встречи была все та же Анастасия, которая некоторое время спустя представила Государю Григория Распутина. Таким образом, если всерьез рассматривать теорию "заговора" православных иерархов против иностранного и инославного засилья с использованием Григория Распутина как исконно русского старца, то придется признать, что посредником в обоих, диаметрально противоположных, случаях оказывалась одна и та же женщина, а это все-таки маловероятно. Хотя - надо это признать - точка зрения своеобразной "епископской вербовки" в архиерейской среде бытовала. Митрополит Арсений (Стадницкий) говорил епископу Никону (Рождественскому): "Вы же и некоторые другие собратья создали этого Гришку, принимали у себя, целовались, советовались о спасении Церкви, употребляли его в качестве орудия и т. д." ".
Трудно сказать, чего больше в письме Арсения - раздражения или отражения истинного положения вещей, однако есть в этом умозрительном сюжете - Распутин как агент влияния православных иерархов при дворе - один любопытный поворот.
Существует точка зрения, что потенциальным союзником и вместе с тем "конкурентом" Распутина в борьбе против засланных казачков из Европы должен был стать не кто иной, как известный религиозный писатель Сергей Нилус.
"В интригу против Филиппа был втянут также Сергей Нилус. Об этом рассказал некий француз Александр дю Шайла, многие годы проживший в России и тесно общавшийся с Нилусом в 1909 году во время их совместного пребывания в Оптиной пустыни <…> В газете "Последние новости" (под редакцией П. Н. Милюкова) за 12 и 13 мая 1921 года <А. дю Шайла> впервые поместил свою публикацию "С. А. Нилус и 'Сионские протоколы' ". Он рассказал, как Нилус, богатый помещик, потерял состояние во время жизни во Франции. В 1900 г. возвратившись в Россию, он начал вести жизнь вечного странника, кочуя из одного монастыря в другой. В это время Нилус написал книгу о своем обращении из интеллигента-атеиста в глубоко верующего православного мистика. Эта книга - "Великое в малом", но еще без "Протоколов" - получила благожелательные отзывы в консервативной и церковной прессе и привлекла внимание великой княгини Елизаветы Федоровны. Великая княгиня, женщина искренне верующая (впоследствии она стала монахиней), крайне подозрительно относилась к мистикам-проходимцам, которыми царь окружал себя. Она винила в этом протопресвитера Янышева, который был духовником царя и царицы, и задалась целью заменить его Сергеем Нилусом, которого восприняла как истинного православного мистика. Нилус был привезен в Царское Село, когда главной задачей великой княгини было устранить Филиппа. Противники француза разработали следующий план: предполагалось, что Нилус женится на одной из фрейлин царицы Елене Александровне Озеровой, а затем будет рукоположен. После этого его попытаются сделать духовником царя и царицы. В случае удачи Филипп, как и прочие "святые" люди, утратит свое влияние. План был хорош, но союзники Филиппа его разгадали. Они привлекли внимание духовного начальства к некоторым фактам жизни Нилуса, которые исключали рукоположение. (В основном они касались его длительной любовной связи с Натальей Афанасьевной К., с которой он уезжал во Францию и не порывал впоследствии в России.) Нилус впал в немилость и был вынужден покинуть двор. Несколько лет спустя он действительно женился на Озеровой, но надежда стать духовником царя не сбылась".