Приходит к папе и Иван Михайлович Москвин, артист Художественного театра, "из самых главных". С виду он точь-в-точь псаломщик из села Полошки: глаза круглые, нос курносый, говорит тонким голосом. Только что он ни скажет - взрослым все смешно, хохочут, хохочут, как маленькие. А потом мы с Ниной видели, как без всякой скатерти, без ничего Москвин вдруг стал Котом из "Синей птицы". Куда девались его руки и ноги? Это же мягкие лапки, а сам он какой пушистый, ласковый, хочется его все время гладить!
- Милая барышня, я очень люблю вас! - промяукал он вдруг нашей маме.
- Смотри, какой он хитрый! - прошептала мне Ниночка. - Кого хочешь перехитрит!
Да, посмотрев на Ивана Михайловича в этот вечер, я стала считать себя близко знакомой со всеми котами и кошками!
Папа много и заразительно смеялся, и когда смеялся он - смеялись все. Соседи говорили: "У вас за день столько смеха, сколько у нас за год нету". Папа в разные игры и со взрослыми играть любил. А ребята! Они готовы были весь день стоять около нашей входной двери в надежде, что папа с ними сегодня поиграет.
Когда папа писал "Синюю птицу", он особенно много был с ребятами. Однажды купил для всех детей нашего двора билеты на поезд, еду всякую, и мы все вместе на целый день поехали на станцию Фирсановка, пошли в лес, играли там в "Синюю птицу".
Мне кажется, я помню, как папа дописал музыку, простудился, у него было завязано горло, и как произошло "грандиозное событие".
К папе быстрыми шагами проходят Москвин и Сулержицкий, что-то таинственно говорят ему, он вскакивает с постели, собирает листки нотной бумаги, очень волнуется. Пол в передней трут мокрой тряпкой, таскают с места на место стулья, убирают в кухню треногий, мама надевает свое лучшее платье. О нас с Ниной совершенно забывают, мы в дверях детской - все видно, ничего не понятно, страшно интересно!
Раздается звонок. Все устремляются в переднюю и затихают. Входит огромный человек - папа, мама, все взрослые ему по плечо, но движения у него красивые, плавные." Очень мягкое пальто, бархатная шляпа, черные брови - он весь какой-то львиный.
- Здравствуйте, Илья Александрович, - говорит он красивым властным голосом.
Под пальто у него бархатная куртка. Черная с серебряным отливом. А волос на голове очень много. Они серебряные, на косой пробор, и сверкают. Хочется смотреть только на него, на его удивительный рот, большой нос с ноздрями, так красиво вырезанными.
Папа, Москвин, Сулержицкий проводят нашего гостя в кабинет.
- Кто это? - шепотом спрашиваю я маму. Мамин голос, сегодня какой-то странный, отвечает не сразу:
- Константин Сергеевич Станиславский, величайший артист и режиссер мира, создатель Художественного театра…
Мама неожиданно исчезает в папином кабинете. А мы с Ниной и не думаем ложиться спать: тащим свои соломенные стульчики и устраиваемся в коридоре около закрытой папиной двери. Сердце у меня почему-то стучит в два раза быстрее - Константин Сергеевич Станиславский. Словно нарочно такому красивому человеку досталось такое красивое и гордое имя.
Папа часто жалуется, что в его дверях "большущие щели". А по-нашему, это очень хорошо: нам все видно. Константина Сергеевича сажают на самое почетное место - папин диван.
Папа идет к пианино. Леопольд Антонович и Иван Михайлович читают слова действующих лиц, чтобы было понятно, когда возникает та или иная музыка. Папа играет и сам перелистывает клавир, все смотрят на Станиславского, хотят прочитать его мысли.
- И вот Тильтиль, Митиль, Фея, Пес, Кот, Хлеб, Вода, Сахар выходят на цыпочках через стену дома, потому что не в дверь же выходить героям сказки, и звучит таинственный марш, - говорит Леопольд Антонович.
А папа начинает тихо-тихо в басовых октавах марш и шепотом поет:
"Мы длинной вереницей
Пойдем за Синей птицей,
Пойдем за Синей птицей,
Пойдем за Синей птицей…"
Звуки марша все разрастаются, растет надежда, что Тильтиль найдет птицу счастья. Делается так хорошо… В глазах Станиславского прыгают солнечные лучики, он встает с дивана, берет в охапку нашего папу…
Но тут Нина падает со своего стула, Константин Сергеевич поворачивает голову, мама взволнованно открывает дверь… и нам бы сильно влетело, если бы не Леопольд Антонович. Он превращает все это в шутку.
- Дружба с детьми в этом доме закадычная. Вот, Константин Сергеевич, два постоянных консультанта Ильи по музыке к "Синей птице" - его дочери Наташа и Ниночка.
Константин Сергеевич протягивает мне свою огромную руку, а Нинина в ней совсем тонет, "как в океане".
Папины театрально-музыкальные игры-импровизации крепко врезались в память его современников, быть может, и вам захочется иметь о них представление.
В воспоминаниях Н. В. Петрова есть такие строчки: "Художник Николай Ульянов… автор замечательных портретов Станиславского и Мейерхольда… однажды устроил у себя на квартире вечер-маскарад. На нем был весь цвет московского искусства, но хозяином вечера в разосланных приглашениях был установлен строгий регламент: хозяин просит дорогих гостей не снимать маски до двух часов ночи. На вечере царила какая-то странная скованность, гости мало говорили.
- А не удрать ли нам отсюда, - обратился Аэртон, герой жюль-верновского романа "Таинственный остров", к индейцу в костюме из разноцветных перьев. Возле них сгруппировались еще три маскарадных костюма - половой из трактира, монах и жгучая испанка типа Кармен.
Проходя мимо меня, Аэртон, приподняв свою рыжую бороду, шепнул мне:
- Кокоша, поехали ко мне.
Это был Сулержицкий, индеец был Сац, испанка - Книппер, монах - Качалов, половой из трактира - Москвин.
Почти одновременно три извозчика остановились перед домом, где жил Сулержицкий. Ольга Ивановна - жена Леопольда Антоновича, привыкшая к неожиданностям, которыми ее зачастую "одаривал" муж, - отправилась готовить ужин (хотя и собиралась уже ложиться спать).
Странно было видеть в скромной, спартанского вида квартире Сулержицких этих пятерых театрально-костюмированных крупнейших художников театра.
Они сняли маски, и лица их были нормальными лицами Книппер, Качалова, Москвина, Саца и Сулержицкого.
Они говорили о делах и жизни своего театра, и чем страстнее начинался спор по какому-нибудь вопросу, тем нелепее становилось их обличье. О жизни Художественного театра спорили "Аэртон", "индеец", "Кармен", "монах" и "трактирный половой".
Умиротворение в спорах наступило только тогда, когда Ольга Ивановна пригласила всех ужинать.
- А не сыграть ли нам в индейцев? - неожиданно предложил Сац, когда любезная хозяйка налила чай.
Все сначала удивленно посмотрели на Илью Александровича, затем весело рассмеялись и, приняв это неожиданное предложение, спешно принялись допивать чай.
Первым из-за стола встал Сац и, быстро подойдя к роялю, сыграл "нечто индейское" - все зааплодировали, засмеялись, и игра началась.
Крупнейшие мастера театра, нелепо одетые, в половине второго ночи буквально превратились в детей, увлеченно разыгрывая небывалые приключения из жизни индейцев. Сулержицкий и Сац наперебой предлагали темы для игры, причем Сац, что-нибудь предложив, кидался к роялю и начинал доигрывать невысказанное словами, продолжая свой рассказ в музыкальной форме и, наконец, становясь актером.
- Кидайтесь, кидайтесь на него, - кричал мне Сулержицкий, когда к берегу, на котором столпились индейцы, подплыла лодка и из нее вышел миссионер Качалов.
- Кокоша, изображайте пальмы.
- Сейчас за них будут прятаться индейцы перед нападением на миссионера.
Я перебегал с места на место, изображая пальмовую рощу, и добросовестно скрывал собою воинственных индейцев. Но неожиданно Сац - вождь индейского племени - метнулся к роялю и, начав играть приближение поезда, крикнул мне:
- Петров, превратитесь в поезд и на полном ходу промчитесь в глубину сцены. - Я охотно переставал быть пальмовой рощей и превращался в поезд… "Дети-актеры", увлеченные игрой, не замечали времени. Заминка произошла только тогда, когда индейцы должны были зажарить Качалова - миссионера и скушать его, а он вынул неожиданно часы и произнес своим всепобеждающим, изумительным голосом:
- А вы знаете, господа, что уже четверть шестого. Эта отрезвляющая фраза невольно создала паузу, которой воспользовалась любезная хозяйка, пригласив всех к утреннему чаю.
Сев за стол, Качалов сказал:
- Пальму первенства в нашей игре, мне кажется, мы должны отдать Илье Александровичу, так как он был и драматургом, и композитором, и режиссером, и оркестром, и актером, и во всех этих ролях он был великолепен.
Илья Александрович ответил серьезно:
- Николай заставил нас всех надеть маски, и там воцарилась скука. А здесь мы сняли маски и обрели радость и веселье. Искусство театра - это искусство открытых человеческих чувств, и природа его - это полная вера во все, что происходит на сцене.
Возможно, я не дословно передаю это высказывание Саца, но смысл его врезался в мою память, и, вероятно, вот почему: при воспоминании об Илье Александровиче у меня невольно возникает облик пламенного индейца, страстно утверждающего наивную природу сущности театрального искусства".
Чайка
И вот наступает главный день в жизни. В первый раз все вместе идем в папин театр. Подумать только, все на самом деле увидим!
Камергерский переулок. Здание большое, светло-серое. Красивые полукруглые двери с матовыми стеклами. На металлическом квадрате летящая чайка, под ней - металлическое кольцо, чтобы взяться за него, открыть эту чудесную полукруглую дверь и войти…
- Нам не сюда, - говорит папа и ведет нас во двор. Там на небольшой двери надпись: "Артистический подъезд". Мне немного обидно, что я не взялась за то металлическое кольцо и вошла в эту низкую дверь, но глупая обида улетучивается, когда со всех сторон появляются улыбающиеся лица и несется: "Здравствуйте, Илья Александрович". (Хорошо бы, когда я вырасту большая, со мной тоже столько же людей здоровалось!)
Швейцар в сером суконном костюме с летящей чайкой - металлическим значком на верхнем кармашке - помогает нам раздеться, приветливо улыбается и говорит:"
- Значит, вы родные дочки нашего Ильи Александровича будете?
Я отвечаю с удовольствием:
- Да, это мы.
Нас ведут по лестнице вниз, потом еще вниз, "в оркестровую яму", - говорит мама. В яму? В какую это яму? Оказывается, так называется место для оркестра под сценой. Большая комната без окон, в самом низу, вся шумит, гудит, поет на разные голоса. Тут пятнадцать музыкантов настраивают свои инструменты.
Инструментов много, но я почти все их уже видела, знаю, как они устроены и называются, музыкантов многих тоже знаю. Как-то у папы болело горло и вдруг ему за что-то страшно много денег прислали - сто рублей, он решил репетировать у нас дома и устроить для всего оркестра обед "царский". Чего там только не было! Особенно запомнились мне рыбы всякие, икра разноцветная и ананас с кактусным хвостиком.
Мама сперва сказала:
- Не надо никого звать. Потом опять без денег сидеть будем.
Но папа ответил строго:
- Не пригласить их я не могу. Они в театре каждый день мою музыку играют. Они - это я…
Теперь в оркестровой яме у нас все знакомые.
Но мамина рука хватает мою и Нинину и ведет нас за собой по другой лестнице вверх. Мы бежим быстро-быстро по каким-то коридорам и вдруг попадаем в такой большой зал, какого я еще никогда не видела. О-о, сколько тут кресел составлено! По бокам балконы, тоже с креслами, перед нами полукругом огромный серый занавес, и на нем, в квадрате, летит большая белая чайка, а кругом нее закорючки, вроде волн. Мама сажает нас в кресло, где написано "20-й ряд", велит сидеть и никуда не уходить, пока она за нами опять не -придет. Куда же нам отсюда идти? Зачем? Тут так интересно! На потолке огромные висячие лампы горят, как солнца. Красота!
- Смотри, он здесь - царь всех морей и океанов, - шепчет мне Ниночка, показывая на величественную спину, волны волос из чистого серебра…
Константин Сергеевич сидит за несколько рядов перед нами. К нему то подбегает, то куда-то исчезает Леопольд Антонович - он похож на ртуть в градуснике, который я недавно разбила.
Но вот лампы в зрительном зале, словно устав гореть так ярко, делаются все тусклее и тусклее, а полоска света под занавесом становится ярче - зовет смотреть только туда. Звучит тихая, словно спросонья музыка, отдаленные удары нашей знакомой колотушки, и занавес раскрывается.
На сцене полутьма - чуть видно окно, закрытое ставнями, стол, лампу, две детские кровати. Мать в белом фартуке и большом белом чепце уложила спать мальчика Тильтиля и девочку Митиль. Тушит лампу, уходит. Дети одни. Они не могут уснуть. Завтра Новый год, а у их папы нет денег, чтобы купить елку. Они так мечтали о елке… Что это звучит далеко-далеко? Папина полька. Она доносится из дома напротив, где живут богатые дети - у них сегодня зажигают елку.
И вдруг удары, короткие, отрывистые звуки какого-то деревянного духового инструмента - странная, таинственная музыка. Слушаешь ее и начинаешь ждать чего-то необыкновенного. В дверях появляется маленькая старушка. Хромая, странно подпрыгивая, подходит она к детским кроватям. Теперь виден ее единственный зеленый светящийся глаз. Это фея Бирилюна. Голос у нее такой же отрывистый, с присвистами, как музыка, что звучит сейчас. Но вот фея Бирилюна дотрагивается до стен бедной хижины своей волшебной палочкой, и они начинают струиться разноцветными огоньками, блестят, как много-много лесных светлячков ночью.
"Разве стены сделаны из драгоценных камней?" - удивляется Тильтиль.
А я закрываю глаза и все равно вижу что-то таинственно-прекрасное. Отчего это? Оттого, что музыка сейчас струится, переливается - дрожат струны под пальцами арфистки и смычками скрипачей, мерцают беспокойные триоли, и невольно ждешь сказочных чудес. Вдруг звуки оркестра словно вырвались из-под спуда, выплеснулись наружу - весь оркестр ликует. Узнаю флейту, гобой, колокольчики. Чудесные женские голоса словно венчают ликование оркестра. Они поют без слов, только "а-а, а-а", но какими светлыми "голосами! Как делается радостно!
Открываю глаза. Неизвестно откуда на сцене появилась золотая красавица в блестящих одеждах, с чудесными до самого пола золотыми волосами - они блестят, как музыка в оркестре!
Как прекрасен и удивителен театр! Как тут все слито в одно - и смысл, и свет, и костюмы, и музыка! Музыка помогает звучать всей правде спектакля - она договаривает то, чего нельзя сказать словами, раскрывает чувства, мечты героев, помогает понять их характеры.
Бывают "впечатления", бывают и потрясения. Сейчас, когда я стала более чем взрослой, мне особенно дорого, что так восприняла этот спектакль далеко не только я. Вот слова Алексея Баталова:
"С музыкой Ильи Александровича Саца навсегда связано мое детство. Первый виденный мною спектакль, первое зрительное потрясение неотделимо от той музыки, которая навечно впечатала в память слова:
"Мы длинной вереницей
Пойдем за Синей птицей…" .
Этот спектакль называли гениальным, его с огромной радостью смотрели дети и взрослые, им восхищались величайшие С. В. Рахманинов и Ф. И. Шаляпин, ну а для меня он оказался тем зерном, из которого потом поползли незримые, но действенные ростки мечты о многом-многом, чего не скажешь словами, вероятно, о том театре, который так нужен детям, о большом искусстве для маленьких. Станиславский был гений - в этом люди нашего поколения не сомневались. Горький его называл "человечище". Но он был и огромный ребенок: его душевная чистота и граничащая с чудом непосредственность, его способность влюбляться в сказочное дали спектаклю ту жизнь, которая не погасла и шестьдесят лет спустя. Ведь "Синяя птица" и сейчас звучит со сцены Художественного театра, а ее музыка - в симфонических концертах, по радио, телевидению, в грамзаписи… Таких чудес в истории драматического театра очень мало. Огромные события потрясали мир за эти годы, а чайка на занавесе Художественного по-прежнему открывала и открывает сцену для родной своей сестры - "Синей птицы". Вы помните артистов, создателей образов этого спектакля? С. В. Халютина - Тильтиль, Алиса Коонен - Митиль, И. М. Москвин - Кот, Г. С. Бурджалов - Огонь, В. В. Лужский - Пес, П. С. Бакшеев - Отец…
Ни одна роль не казалась "маленькой" в исполнении по-настоящему больших артистов. А грим и парики И. Я. Гремиславского, магия света, декорации и костюмы художника В. Е. Егорова!
Когда я думаю о спектакле, сыгравшем такую роль во всей моей последующей жизни, мне кажется, что я оказалась удачливее Тильтиля и поймала птицу счастья - Синюю птицу.
"…Одной из особенностей сацевской музыки было то, что она обладала необычайной музыкально-образной динамичностью.
Статика была противопоказана сацевской музыке, и едва раздавался первый аккорд его любимого произведения, как встревоженная фантазия ваша мгновенно направлялась волей композитора в нужную ему сторону, пробуждая в вас "подлинность страстей" или полет вашей мысли или увлекая вас в стремительное сценическое действие.
…Сац зачастую бывал более театрален, чем драматург, режиссер или актер.
Прослушайте музыку к одной только его "Синей птице", и вы получите подтверждение всего того, что я только что высказал" ,
"Я думаю, что за все существование театра И. А. Сац впервые явил пример того, как нужно относиться к музыке в нашем драматическом искусстве…" .
Особенно К. С. Станиславский любил и ценил папину музыку к "Синей птице", и отец посвятил ему свою польку "Елка" - сердцевинную в этом спектакле.
На всю жизнь
К восьми годам я была довольнр "занятой особой": утро в прогимназии Репман, занятия по фортепиано, хор, занятия с папой. А тут еще приехал знаменитый основоположник ритмической гимнастики Жак Далькроз из Бельгии. Он давал показательные уроки у нас в музыкальной школе и назвал меня "та девочка, которая все делает лучше всех". Его ученик Тадеуш Ярецкий вел теперь два раза в неделю занятия ритмикой в нашей школе и перед уроком неизменно спрашивал: "Пришла ли та девочка?" Словом, как говорила мама, "ребенка рвали на части".