Помню наш двухчасовой разговор в кулуарах Колонного зала, где шла очередная партийная конференция, с Марковым и Кузнецовым. Мы просили не разжигать страсти и издать этот сборник, такой вопрос, считали мы, лучше решить по-писательски. Кроме того, многим и так было понятно, для чего понадобился "Метрополь" и политический скандал вокруг издания.
Однако секретариат правления Московской писательской организации уже вынес решение: "Метрополь" закрыть. Альманах в СССР так и не вышел.
Почему Феликс Кузнецов так смело пошел против Маркова и руководства КГБ, настаивавших на выходе "Метрополя"? Ларчик открывался просто - закрытия издания требовал член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь Московского горкома партии В.В. Гришин".
Ясно, что отставной генерал КГБ Бобков, перешедший позже на службу к председателю Еврейского конгресса Гусинскому, неприкрыто лукавил в своих осторожных воспоминаниях, несколько преувеличивая свой "либерализм" и тем паче либерализм своего ведомства и косвенно его главы - Андропова. Но именно "несколько преувеличивал", подчеркнем эти слова! КГБ внимательно следил за сколачиванием "Метрополя", имея среди активистов и вокруг немало осведомителей. Но не только не помешал, но даже осторожно защищал. Почему же? Да только потому, что "метрополевцы" были из либеральных евреев, то есть как бы племянники Арбатова, Бовина и всех прочих из ближайшего окружения Юрия Владимировича. И он уж никак не мог оставаться в неведении о тех острых идеологических делах, о которых болтала вся Москва и шумели радиоголоса. Нет, верный Бобков, безусловно, действовал с его согласия.
Обратим внимание также на одну краткую, но важную "проговорку" Бобкова, он относит московского партначальника В. В. Гришина к числу "консерваторов" (а они с Андроповым, значит, "либералы"!). Ко времени издания воспоминаний генерала КГБ больной Гришин уже скончался, выкинутый на унизительную пенсию. Однако с Андроповым у него были и в самом деле не очень ладные отношения. Простоватый советский работяга, железнодорожник из Серпухова, Гришин действительно был за Советскую власть, хитросп-
Semandropov
летений Андропова не понимал и ему подыгрывать никак не хотел. Это вскоре проявилось.
Тут самое время напомнить о "прогрессивном Западе". С конца пятидесятых годов все случаи более или менее острых выступлений еврейско-демократических деятелей получали там шумный и неизменно восторженный отклик. Даже жалкие поделки Евтуха или какого-нибудь Г ладилина, чья популярность давно уже выветрилась на родине, даже им создавали по "голосам" ореол борцов и страдальцев. Напротив, русское возрождение и его деятелей замалчивали, а в редких случаях снисходительно похлопывали по плечу. Даже арестованные "христиане-социалисты" в Ленинграде или деятели "Вече" в Москве, действительные "страдальцы" по терминологии "голосов", даже о них упомянули только много лет спустя, когда их роль уже завершилась. Круг деятелей Русской партии, часто очень талантливых, не замечали вовсе, и это несмотря на то, что именно их годами поносила официальная идеологическая власть! Нет, не они, а процветающий миллионер Евтушенко или международный делец Любимов объявлялись "русскими" и "гонимыми"! Как видно, борьба за "разрядку" шла согласованно и дружно с обеих сторон.
Несмотря на поношения со Старой площади и с другого берега Атлантики, русское возрождение развивалось и ширилось. На исходе указанного периода появились уже прямые политические выпады с вполне определенными - и высочайшими! - адресами. Хулиган Шевцов выпустил роман "Набат", где значился "вымышленный персонаж" Мирон Андреевич Серов, которого именовали "крупным государственным деятелем", - зашифровка имени Михаила Андреевича Суслова была слишком уж прозрачной. Далее в романе появлялась его супруга Елизавета Ильинична, директор медицинского заведения, которая покровительствовала "сионистам". Реальную супругу Суслова звали именно так, и она много лет возглавляла стоматологический институт. Кажется, яснее ясного, но... подобной наглости идеологические надзиратели "не заметили", исходя, видимо, из наставления самого Суслова, высказанного им на Секретариате ЦК при снятии Никонова: "не надо привлекать внимание". Шевцов вскоре в другом романе (какое уж там было художественное исполнение, неважно!) изобразил отставного политработника Леонида Брусничкина, явно нехорошего человека, снабженного соответствующей супругой, о герое делались и иные выразительные намеки.
Примерно тогда же появилось стихотворение давнишнего молодогвардейского сотрудника Серебрякова (о качестве поэзии опять не будем говорить) под названием "Черные полковники". Сделав притворную отсылку в сторону Греции и Чили, автор и издатели рискнули напечатать следующие строки: "Домашними любуются муарами и корешками непрочтенных книг, и плачут над своими мемуарами, поспешно сочиненными за них", а далее поэт скорбел, что "боевые старые фельдмаршалы при них уже навытяжку стоят". Простенькая маскировка с упоминанием "полковников" во множественном числе никого не могла обмануть, а кроме того, в Греции и Чили, как известно, нет "фельдмаршалов", тем паче "боевых". Стихи заканчивались грозным пророчеством: "черные полковники всегда кончают жизнь как уголовники". И опять Андропов и Суслов все молча проглотили. Почему же? Куда смотрело их всевидящее око?
Теперь известно, что смотрели-то они внимательно и со своей точки зрения делали правильные выводы. Более того, они принимали меры. Но все дело в том, что во второй половине 70-х действия их оказались бессильны: они пытались разбить русских патриотов, так сказать, законно-бюрократическим порядком. Здесь следует опять обратиться к истории. Тридцать седьмой год оставил страшный шрам в сознании всех, кто его пережил, даже в молодые годы. Возникла своеобразная боязнь острых и крутых мер, тем паче суровых репрессий - прежде всего из чувства самосохранения.
Вот почему всевластные помощники Брежнева очень неохотно шли на резкие решения в борьбе со своими противниками, хотя противники эти наглели с каждым днем.
Положение в идейной борьбе резко обострилось после скандала с пресловутым "Метрополем". (Кстати, авторы альманаха произносили его название с ударением именно на пер-
Semandropov
вое "О" - "подземный город", мол, но все называли его по наименованию известного в Москве ресторана, а писатель Олег Михайлов пустил тогда гулявшую по столице остроту: евреи создали "Метрополь", а мы создали "Националь", - тоже название ресторана.) Писатель Станислав Куняев, известный уже тогда поэт патриотического направления, написал письмо в ЦК, а копию пустил по рукам, что было довольно дерзко. Мы все участвовали в его распространении, в результате через короткое время о нем узнали не только в Москве и Ленинграде, но и многие члены Союза писателей и редакции литературных журналов по всей стране. В своих известных воспоминаниях сам Куняев рассказывал об этой истории так: "Выступая против еврейского засилья в культуре и идеологии, я не мог говорить прямо: "еврейская воля к власти", "еврейское засилье", "агенты влияния", а потому мне приходилось использовать обкатанные штампы, в которых основным термином было слово "сионизм". Но умные люди, конечно же, понимали, что смысл моего письма гораздо глубже и гораздо опаснее, нежели заключавшийся в этом к тому времени уже истрепанном клише. И к тому же, дабы партийные церберы (а я знал, что попаду на проработки к ним) меня не сожрали, я не мог не упомянуть в письме знаковое имя "Ленин". "Пусть видит око, да зуб неймет" - так приблизительно думал я, сочиняя письмо. Кстати, всем нам, русским государственникам, за годы перестройки за наши действия и слова 60-80-х годов все косточки перемыли. А моего письма всерьез никто не коснулся. Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в "Огоньке" конца восьмидесятых как о "политическом доносе", и молчок. Хотя борьба со мной, как с главным редактором "Нашего современника", велась на полное уничтожение.
Конечно же (к чему лукавить!), мне не было дела до того, что печатают в "Метрополе" Белла Ахмадулина или Инна Лиснянская, Арканов или Розовский, а тем более Попов с Ерофеевым. Но я решил, воспользовавшись их авантюрным ходом, нарушившим правила игры и, возможно, задуманным ими как реванш за дискуссию "Классика и мы", ударить по высшим идеологическим чиновникам ЦК, которых вольно или невольно подставили их любимчики. Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз все-таки удастся раздвинуть границы нашей "культурной резервации", жизнью которой руководили Зимянин и Шауро, Беляев и Севрук, во имя наших русских национальных интересов? Конечно же, мое письмо было крупным актом борьбы за позиции в русско-еврейской борьбе. Сделав хотя бы часть этой борьбы гласной, я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику. Я прекрасно сознавал, что в моем письме наряду с неопровержимыми фактами и исторической правдой были элементы рискованной политической игры, но я знал, с кем имею дело, и знал, что разговор именно на этом языке для людей такого рода, как Михаил Зимянин или Альберт Беляев, будет понятнее, чем на любом другом".
Письмо Куняева пространно, поэтому далее процитируем лишь наиболее впечатляющие места из него: "В альманахе "Метрополь", кроме открытых антисоветчиков, диссидентов и полудиссидентов, выступили весьма известные советские писатели - Аксенов, Искандер, Битов, Вознесенский, Ахмадулина, Липкин, Лиснянская, Арканов, Розовский... Зададимся вопросом: а чем же вызвано их участие в альманахе, их, чьи книги издаются и переиздаются, чьи имена не обделены вниманием критики, кому предоставляются для выступлений самые громадные залы. Кто чаще других говорит, якобы от имени советской литературы, в зарубежных аудиториях.
Семен Липкин опубликовал в "Метрополе" стихотворение "В пустыне", об очередном еврейском исходе.
Идем туда, где мы когда-то были,
чтоб ныне праотеческие были
преображали правнуки в мечты.
Нам кажется, что мы на месте бродим,
Semandropov
однако земли новые находим, не думая достичь мечты.
Не думаю, чтобы удел "исхода" и смены родины соответствовал сущности советского патриотизма. Однако удивляться нечему, все логично, потому что Липкин еще десять лет назад опубликовал в советской прессе стихотворение "Союз И". Я хорошо помню его главный рефрен: "Человечество быть не сумеет без народа по имени "и"..."
Далее Куняев пишет о поэме казахского поэта-полукровки Олжаса Сулейменова, ярого русофоба и любимца партийного начальства в Алма-Ате. Поэма бездарная и сверхидейная, но с характерным душком. Куняев цитирует:
"Мир был совсем иным в последний час, в последний час короткой жизни Ленина.
Приходится порой простые мысли доказывать всерьез, как теоремы.
Он, гладкое поглаживая темя, смеется хитро, щуря глаз калмыцкий.
Разрез косой ему прибавил зренья, он видел человечество евреев.
Изобразить Ленина в образе вождя, поддерживающего сионистские идеи о "человечестве евреев", - это уж слишком! Нет, не таков был он, страстный борец против Бунда и всякого национализма, в том числе и еврейского, сторонник естественной исторической ассимиляции евреев в тех народах, где они живут".
Письмо Куняева в высший орган партии заканчивалось прямыми и резкими выпадами, которые там не часто приходилось слышать: "Да что говорить о нашей прессе, о наших издательствах, о наших статьях и стихах! Достоевского полного собрания сочинений издать не можем - дошли до семнадцатого тома несколько лет тому назад и остановились в недоумении перед "Дневником писателя", в котором гениальный Достоевский уже фактически сто лет тому назад разглядел цели и суть тогда еще нарождающегося сионизма и писал, глубоко проникая в тайну его могущества: "А безжалостность к низшим массам, а падение братства, а эксплуатация богатого бедным, - о, конечно, все это было и прежде и всегда, но не возводилось же на степень высшей правды и науки, но осуждалось же христианством, а теперь, напротив, возводится в добродетель. Стало быть, недаром же все-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталами, недаром же они властители кредита и недаром, повторю это, они же и властители всей международной политики".
Издание собрания сочинений задержано, и нет особенной надежды, что возобновится, если принимать в расчет нашу уступчивость по отношению к сионизму в области литературы. А о собрании сочинений Блока - я уж и не говорю. Все предыдущие собрания выходили с купюрами, там где Блок касался проблем еврейства и русофобства,- купюр этих около полусотни. Совершенно уверен в том, что собрание сочинений, готовящееся к столетнему юбилею Блока, появится в том же обрезанном виде. А что же появляется у нас в необрезанном виде? Размышления Гейне, работающие на идею мессианства, на прославление "избранного" народа, на националистическое высокомерие. Вот несколько мыслей из Собрания сочинений (М., 1959 г.).
"Еврейство - Аристократия, единый бог сотворил мир и правит им, все люди - его дети, но евреи - его любимцы, и их страна - его избранный удел. Он монарх, евреи его дворянство и Палестина экзархат Божий".
Или: "Мне думается, если бы евреев не стало и если бы кто-нибудь узнал, что где-то находится экземпляр представителей этого народа, он бы пропутешествовал хоть сотню ча-
Semandropov
сов, чтобы увидеть его и пожать ему руку...". Или: ".. .В конце концов Израиль будет вознагражден за свои жертвы признанием во всем мире, славою и величием"... Что это такое, как не националистически религиозные заблуждения, издавая которые громадным тиражом без комментариев, мы фактически работаем на сионизм, проповедуемый устами Г ей-не - крупного поэта вообще, но в данном случае маленького обывателя, находящегося в шорах иудаизма. Издание классиков - тоже политика. Но почему в результате этой политики почти расистские откровения Гейне мы популяризируем, а проницательные размышления Достоевского по этому поводу (мирового классика покрупнее, чем Г ейне), которые работали бы в борьбе с сионизмом на нас, а не против нас, мы держим под спудом?... Почему?
О многом еще можно было бы написать: о русофобстве как о форме сионизма - примеров более чем достаточно, о том, что в самые сложные и трудные, казалось бы, капиталистические страны чаще всего наш Союз писателей посылает людей, кокетничающих с диссидентством, что и подтвердилось фактом появления "Метрополя", о том, что эти люди заботятся не столько о пропаганде советской литературы, сколько о собственной рекламе, о собственных изданиях, о собственной популярности, а за все это приходится платить уступками в самом главном - в сознании своего патриотического долга перед родиной.
Ст. Куняев февраль 1979 г.".
О "письме Куняева" в тогдашней советской печати не появилось, разумеется, ни строчки, даже намеком. Более того, о нем не любили вспоминать еврейско-либеральные издания даже во времена разгула пресловутой "гласности" - уж больно неприятный для той среды был материал. Ну как объяснить, что проеврейские речения Г ейне спокойно переиздавались в стране победившего интернационализма, а неприятные для евреев записи в дневнике Блока неукоснительно изымались при всех публикациях? Трудно было на это ответить даже при самой широкой "гласности". И не отвечали.
Автора письма вызвали для жестких объяснений замзав отделом пропаганды ЦК КПСС В.Н. Севрук и замзав отделом культуры А.А. Беляев. Однако Андропов и его ведомство никаких движений не проявили. Не написал о том в мемуарах и словоохотливый генерал Бобков, хотя, как уже говорилось, о "Метрополе" рассказал много и сочувственно.
Однако очень скоро андроповским людям и ему самому пришлось заняться делом русско-еврейской распри вплотную и основательно.
В конце апреля - начале мая 1979 года в Москве несколько десятков членов Союза писателей получили по домашним адресам размноженное на ротаторе письмо на трех убористых страницах, озаглавленное "По поводу письма Станислава Куняева. Об альманахе "Метрополь". В конце документа стояла подпись "Василий Рязанов", но ни у кого, видимо, не возникло сомнений, что это псевдоним. Вскоре этот же текст был разослан - тоже по спискам Союза писателей - в Ленинграде, а потом в Киеве. Хотя "письмо Рязанова" не было нигде опубликовано, а тогда о нем никаких официальных упоминаний, даже изустных, не прозвучало, о нем узнали, как говорится, "все". В том числе одним из первых и Юрий Владимирович. Работы для него и генерала Бобкова сразу же прибавилось.
Ниже мы процитируем подлинный текст письма и расскажем впервые в печатной литературе о его подлинном происхождении. Пока же посмотрим, как толковали его публицисты - борцы с "Русской партией". Израильские супруги Соловьевы толковали его следующим образом: покровитель "Русской партии" Андропов якобы сам это самое письмо инспирировал. Да, именно так. Этот дикий по своей нелепости вывод нельзя не процитировать: "Вначале 1979 года было отпечатано на ротаторе и послано огромному количеству влиятельных людей из интеллектуальной, военной и партийной элиты письмо за подписью "Василий Рязанов". "Не только в сенате США, но и у нас в Центральном Комитете существует мощное сионистское лобби, - писал мнимый Василий Рязанов. - Они не позволяют себя атаковать под тем предлогом, что это приведет к антисемитизму, отрицательной реакции общественного мнения и нанесет ущерб политике разрядки".
Semandropov
Еще через две недели в парадных московских и ленинградских домов у дверей и даже прямо на улицах были разбросаны опять-таки отпечатанные на ротаторе памфлеты, в которых утверждалось, что сионисты захватили контроль над Политбюро, а главным сионистом является не кто иной, как сам Брежнев. Единственными настоящими русскими автор памфлета называл премьера Алексея Косыгина, партийного идеолога Михаила Суслова и ленинградского партийного босса Григория Романова".
Израильские Соловьевы издавали свою памфлетную книжку сугубо для западного читателя, его-то нетрудно было обмануть. А дело в том, что в "письме Рязанова" имена Брежнева, Косыгина, Суслова и Романова вообще не упоминались. Соавторам такая придумка была нужна для выполнения главной задачи: Андропов - тайный вождь "Русской партии". Так и написано: "Сам Андропов, который к тому времени был уже членом Политбюро, в памфлете, естественно, упомянут не был - шеф тайной полиции был не настолько наивен, чтобы выдавать происхождение этих подметных листов. Однако именно отсутствие Андропова среди "положительных" членов Политбюро могло бы выявить его соавторство этих листовок, но и для того, чтобы это понять, нужен достаточно сложный интеллектуальный ход, как у шахматиста либо даже просто заядлого любителя детективных романов, и, несомненно, именно Андропов - единственный из членов Политбюро - на такое прочтение антибрежневского памфлета был бы способен, но сам он рассчитывал на более примитивных читателей из Политбюро, которых уже успел досконально изучить, поэтому и маскировался самым грубым образом, им под стать". Как говорится теперь, "без комментариев".