Первое мое выступление с научным докладом состоялось уже в самом начале диссертационной работы, и сразу на крупной международной конференции по нелинейной оптике в Киеве. Там я представлял результаты по обнаруженному эффекту. Доклад прошел успешно и даже вызвал интерес.
Второе, значительно более драматичное выступление состоялось у меня через год на конференции местного значения в Воронеже. Там я решил представить данные по другому кристаллу. В поезде мне пришла новая оригинальная идея по интерпретации результатов, ее я и изложил в докладе, на котором присутствовало с десяток человек, а через день понял, что ошибся. Это привело меня в полное замешательство. Мне казалось, что последствия того, что я ввел научную общественность в заблуждение, могут быть ужасными для человечества.
Всю ночь я не сомкнул глаз в тяжелейших мучениях, а утром первым делом попросил дать мне слово на заключительном пленарном заседании, рассказав председателю о произошедшей ошибке. Он, к моему удивлению, не принял это всерьез и отказал. Но я не отступил от своего решения и, когда уже подвели итоги, без спроса вышел на трибуну и убитым голосом сообщил о том, что мое выступление было неверным. Судя по реакции озадаченного зала, ничего подобного никогда не происходило, никто по доброй воле в своих ошибках публично не каялся.
Я был просто подавлен и решил, что моей научной карьере пришел конец. В Москве я все рассказал Ирисовой, Прохорову и многим сотрудникам. Я был подобен человеку, нажимающему в отчаянии на больной зуб. При этом, к своему удивлению, я отмечал, что никто не принимал моих переживаний всерьез. Более того, выслушав меня, все проявляли какую-то душевность и в дальнейшем относились ко мне более доверительно. Много позже на основе этого и других наблюдений я пришел к важному заключению: рассказывай о своих неудачах – и ты будешь желанным собеседником.
В обязанности фиановских аспирантов входило отвечать на письма трудящихся, адресованные в Академию наук. В них, как правило, предлагались простые решения самых фундаментальных проблем науки. Первое переданное мне на рассмотрение письмо меня просто поразило. Это была целая тетрадь, очень хорошо оформленная, с аккуратными графиками. Ее авторство принадлежало инженеру из Подмосковья.
Письмо адресовалось Главному теоретику Советского Союза и содержало единую теорию строения мира. Я не был в этом вопросе специалистом и уж тем более не считал себя Главным теоретиком Советского Союза. В силу этого, а также глубокого уважения к человеку, выполнившему такой труд, я начал консультироваться со знакомыми теоретиками. Ни один из них не принял работу всерьез. Наконец мне удалось уговорить одного доктора наук пролистать письмо. Он сразу обнаружил несколько ошибок и посоветовал указать на них автору, назидательно порекомендовав изучить курс теоретической физики. По его мнению, самое главное, в ответе не следовало давать никакого повода для иллюзий и дальнейших дискуссий.
Такой прием казался мне в данном случае не очень удобным и даже неприемлемым, так как человек, написавший письмо, ожидал, по крайней мере, поощрения своего труда. Кроме того, у меня не было уверенности, что в письме не содержится какой-либо оригинальной, полезной идеи. Промучившись несколько дней, скрепя сердце я написал ответ, который хоть и ставил под сомнение его работу, но не был обидно отрицательным. С тех пор мне много раз приходилось сталкиваться с трудами самодеятельных открывателей и ниспровергателей истин, и я убедился, к сожалению, в суровой правоте моего наставника.
Кроме обязанности работать с письмами, аспиранты, как и все сотрудники, должны были вести общественную работу. Я стал членом общества "Знание" и примерно раз в месяц читал лекции на заводах и фабриках. Происходило это всегда в обеденный перерыв. На лекцию собиралось человек десять с бутербродами и кефиром.
Чаще других я избирал тему об измерении расстояния от Земли до Луны с помощью лазера. Эта лекция всегда вызывала оживленное обсуждение с непременным вопросом о том, кому все это нужно. На первых порах я не мог найти убедительных для рабочей аудитории аргументов, и встреча с рабочими кончалась снисходительным похлопыванием меня по плечу каким-нибудь местным авторитетом и балагуром. Однако постепенно я отточил свое ораторское мастерство, отработал некоторые шуточки и уже стал сам похлопывать по плечу незатейливых зачинщиков дискуссии.
Умение быстро найти хороший ответ на неожиданный вопрос имеет большое значение в жизни научного сотрудника, и полученный опыт меня не раз выручал. Впервые я удачно воспользовался им совсем скоро, во время годового отчета на ученом совете лаборатории. Советы эти проходили довольно бурно, и аспирантов крепко "щипали". Когда подошел мой черед, члены совета уже были хорошо разогреты. Смуту внесла, как это часто бывало, Ирисова, загнав в угол предыдущего аспиранта.
Я коротко доложил о проделанной за год работе и тотчас получил раздраженный вопрос:
– Ну, а насколько важна вся эта ваша затея? Ты вот, к примеру, жизнь за нее отдашь?
Не мешкая, я ответил вопросом на вопрос:
– Могу ли я посоветоваться с женой?
Шутка пролетела как молния. Ученый совет разразился громким смехом, и напряжение спало. Прохоров, который в этот момент отвлекся, разговаривая по телефону, заинтересовался причиной веселья. Ему все пересказали, и он, будучи сам большим любителем шутки, тут же заключил, что меня можно переаттестовать. После этого случая он меня приметил и весело здоровался при встречах.
Второй раз опыт, накопленный на лекциях, пригодился мне в совершенно иной ситуации. В 1970 году, когда шел третий, последний год моей аспирантуры, в Институте проводилась кампания по выдвижению работ на молодежный конкурс научно-технических разработок, проводившийся на ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства). Ирисова велела мне принять участие, так как уже сам факт выдвижения положительно характеризовал работу группы.
У меня были большие сомнения в целесообразности этой затеи, так как дело, которым я занимался, было понятно и интересно лишь ограниченному кругу специалистов, а никак не широкой публике. Тем не менее, приведя установку в нерабочее, но зато фотогеничное состояние, я сделал неплохие фотографии, подготовил их описание и приложил экспериментальный материал.
Невооруженным глазом было видно, что шансов на успех все это не давало. И тогда я мысленно перенес себя с лекцией на эту тему на завод и стал воображать реакцию зрителей. Тут-то один из ехидных парней и задал извечный вопрос: "А как с этим дела у американцев?"
Это была победоносная идея. Я привел на графике аналогичные данные американских авторов, которые оказались на порядок менее точными, и сделал весь акцент на этом, не вдаваясь ни в какие научные детали. Через пару месяцев работе присудили Золотую медаль ВДНХ. Это была первая значимая награда в моей жизни. Особенно уместна она была в конце аспирантуры.
Диссертацию я хотя и с трудом, но представил в срок. Позиции мои в лаборатории были уже достаточно прочными, и Ирисова уговорила Прохорова зачислить меня в штат младшим научным сотрудником.
Примерно в это же время Ирисова привела в группу двоих выпускников МИФИ и предложила мне выбрать одного из них себе в помощники. Я остановил свой выбор на более коренастом. Мое внимание в нем привлекли крупные руки, свидетельствовавшие, как мне казалось, о хорошей работоспособности.
Выбранным оказался Александр Волков, с которым в дальнейшем мы прошли через многие радости и испытания как в жизни, так и в науке и всегда стояли спина к спине. Не выбранным мною остался Виктор Аполлонов – личность исключительно яркая. Укажи я на него, и наверняка бы моя жизнь пошла по другому руслу, наполненному непредсказуемыми водоворотами и порогами. Постоянно ставя перед собой непосильные цели, Аполлонов ценой нечеловеческих усилий достигал их, часто попадая в почти безнадежные ситуации, из которых только он и мог выползти.
Саша оказался крепким спортивным парнем и инициировал в группе тренировки по поднятию тяжестей. Для этой цели мы сделали большую гантель весом около пуда и поднимали ее в перерывах между работой. Однажды, зайдя к нам в комнату, Аполлонов застал меня с гантелей в руках и тут же завелся:
– Сколько раз поднимаешь?
Я к тому времени владел рекордом комнаты – пятьдесят раз. Но тут почему-то вдвое преувеличил.
– Подниму сто один раз! – заявил Витя.
Мы условились это проверить вечером того же дня. На испытание собралась вся наша компания.
Довольно легко подняв гантель сорок раз, Витя начал потихоньку сдавать. Пятьдесят раз ему дались уже с трудом. К шестидесятому разу лицо стало красным, а дыхание тяжелым. Промежутки времени между жимами с каждым разом увеличивались, и рука сильно дрожала. Когда он дошел до семидесяти, мы стали его поздравлять и уговаривать остановиться. Но оказалось, что это было только началом.
По мере того как физические силы покидали Витю, включалась его невероятная сила воли. Фактически он уже не поднимал груз, а подлезал под него всем телом и затем миллиметр за миллиметром выпрямлялся, раскачиваясь и теряя равновесие. От красноты на лице не осталось и следа. Оно приняло сначала желтый, а потом бледно-зеленый цвет.
Это добровольное насилие продолжалось примерно полчаса. При счете "восемьдесят" мы стали опасаться, что Витя потеряет сознание. Когда же дело дошло до девяноста, то смотреть на его муки было просто невозможно. Мы пытались остановить его, я давно во всем признался и раскаялся, но он уже не реагировал ни на что, кроме счета.
Подняв гантель сто один раз, Витя рухнул на стул и, посидев без единого движения примерно двадцать минут, держась за стенки, вышел из комнаты.
На следующий день он уже пришел в себя, но примерно неделю не мог поднять правую руку. Здороваясь, он осторожно приподнимал ее левой рукой и протягивал безжизненные пальцы. Я думаю, что, если бы мы засняли тогда его самоистязание, этот фильм ужасов не уступил бы современным триллерам.
Кандидатскую диссертацию я защитил в марте 1971 года и в соответствии с традициями устроил дома банкет. Саша в тот момент лежал в больнице после сложной операции колена, но, будучи человеком рисковым, на костылях сбежал из клиники. Пропустить такое торжественное событие считалось недопустимым.
Традиции отмечать научные успехи в лаборатории колебаний были в то время очень сильны. Успехи при желании всегда можно было найти в достаточном количестве. А такое желание у кого-нибудь да было. В связи с этим частенько после работы мы собирались с колбасой и селедкой в закутке у Ирисовой, которая на следующий день всегда недоумевала по поводу необычного запаха от своего стола.
В какое-то время наши застолья стали столь частыми, что жены, объединившись, объявили нам войну, закончившуюся, к счастью, их победой. После этого мы сосредоточились только на официальных праздниках.
Подготовка к ним начиналась заранее, и сил на это не жалели. Своей наивысшей точки культура празднования достигла у нас в мае 1972 года, когда Ирисовой исполнялось пятьдесят лет. К этой дате мы подготовили оригинальные подарки и даже сняли получасовой игровой фильм, в котором мне единственный раз в жизни удалось сыграть главную роль. Была подготовлена обширная программа, включающая веселую "спартакиаду".
Все действо происходило у Наталии Александровны на даче и закончилось далеко за полночь фейерверком. Правда, порох был самодельным и ракеты плохо взлетали, но зато иногда громко взрывались на старте. Праздник имел большой успех и надолго запомнился всему дачному академгородку.
В дальнейшем наш праздничный энтузиазм постепенно начал угасать, уступая место научным проблемам, однако несколько интересных замыслов удалось реализовать и в последующие годы.
К следующей годовщине Ирисовой мы уже специально не готовились и хватились лишь накануне. Она к тому моменту завела прожорливого щенка и постоянно искала для него геркулес. Мы решили раз и навсегда снять эту проблему, купив ей в подарок пятьдесят одну пачку овсянки. Стоила она тогда недорого. Быстро собрав необходимые деньги, мы отправились всемером в продовольственный магазин, что напротив института. Двоим из нас предстояло купить по восемь пачек, а остальным по семь.
Среди нас был очень осторожный человек, когда подошла его очередь в кассу, он, наклонившись в окошко, тихим вкрадчивым голосом попросил выбить чек на семь пачек геркулеса. Эта таинственность сразу привлекла внимание всей очереди. После того как еще несколько человек выбили чеки по семь и восемь пачек, уже и другие покупатели, поддавшись ажиотажу, решили не оставаться в дураках. Такое мне довелось видеть единственный раз в жизни. Вместе с нами массовую закупку геркулеса совершили еще человек пять. Получив товар, они не знали, что с ним делать, и, проклиная все на свете, пытались у нас выяснить цель закупки.
Ирисова и особенно пес обрадовались подарку, но, к несчастью, за лето он не сумел съесть всю овсянку, и зимой на дачу на дармовой корм сбежались мыши со всей округи. К весне, невероятно размножившись, они превратили весь дом в сплошное мышиное гнездо, а глубокую эмалированную ванну – в мышиное кладбище. Это несколько смазало общее положительное впечатление от нашего подарка.
Через три года к защите Волкова мы сделали почти в натуральную величину деревянную цыганку, чистящую ботинки. Нарядно одетая, она сидела с двумя сапожными щетками в руках. Механизм включался устройством, изъятым из автомата для продажи газированной воды. Щель для монеты была прорезана посередине пышной цыганской груди.
Банкет проходил в ресторане "Узбекистан", и наш подарок имел у публики ошеломляющий успех. Подвыпившие посетители, как дети, облепили цыганку, установленную на столе, и подставляли под ее щетки вместо ботинок свои головы. Вскоре явился метрдотель и стал уговаривать нас продать ему цыганку, предварительно переделав на валюту.
Приход в лабораторию Волкова существенно повлиял на ход развития производственных событий. Помня свои мытарства первых месяцев аспирантуры, я решил, что он первым делом должен заняться созданием своей экспериментальной установки. Путем всеобщего уплотнения мы выкроили кусочек пола у раковины на самом проходе. Теперь в шестнадцатиметровой комнате нас работало уже пятеро: Ирисова, ее секретарь, техник и мы с Сашей.
Строительство новой установки шло быстро. Саша оказался парнем рукастым, а у меня к тому времени уже было припасено все необходимое. Некоторые проблемы возникли только при наладке высоковольтного блока питания, в котором возник пожар.
Через два месяца создание установки удалось завершить, и мы приступили к измерениям свойств кристаллов. Буквально сразу обнаружилось удивительное явление, не укладывающееся ни в какие известные представления. В состоянии все увеличивающегося психологического возбуждения мы с утра до ночи множество раз проверяли эксперименты, и они повторялись во всех деталях.
Наконец, перед тем как сообщить об открытии человечеству, мы решили еще раз более детально прокалибровать источник излучения. Тут-то и выяснилось, что все особенности были связаны с его фокусами.
Разочарование было большим. Луч надежды, возбуждавшей наше воображение, угас. Месячная напряженная работа в одно мгновение потеряла весь свой смысл.
На самом деле этот урок оказался весьма важным и даже переломным, так как продемонстрировал всю ненадежность придуманного нами нового метода. Я понимал, что придется вернуться к прежнему, опробованному в моей диссертации. Однако его безумная трудоемкость заставила всерьез задуматься над автоматизацией процесса измерений.
Случилось так, что именно в это время в лаборатории появилась первая малая вычислительная машина "Мир-1". Прохоров, имея блестящую интуицию, сразу понял, что это начало большого пути. Он пригласил на работу в лабораторию известного специалиста по этим машинам и поручил ему курирование работ по автоматизации эксперимента. Замечу здесь, что машины "Мир" совершенно не были для этого приспособлены.
Примерно через полгода специалист со своими соратниками сделал первое устройство, позволявшее в виде, понятном для машины, записывать на бумажную перфоленту экспериментальные данные. Об этом было доложено на семинаре, и я сразу загорелся сделать нечто подобное для нашего спектрометра.
Полученный в школе, точнее в проектном институте, опыт по автоматизации позволил мне достаточно быстро представить и изобразить структуру требуемого прибора. Он существенно отличался по замыслу от прототипа, так как должен был не только собирать и записывать информацию, но и анализировать ее в процессе измерений. Ознакомившись с моим проектом, специалист, имевший тогда непререкаемый авторитет, пожал плечами и сказал, что задуманное дело очень сложное и, не имея никакого опыта, мы его не сможем реализовать. Но каким-то образом я уговорил его (скопидома) дать нам необходимые для этой цели три десятка электронных модулей от машины "Мир".
Перед собой и соратниками я поставил задачу сделать всю систему за один месяц. У "специалиста" это вызвало раздраженное умиление:
– Дай Бог, чтобы что-то получилось через полгода.
Годы были молодые, и работать мы могли энергично и сосредоточенно. Для реализации задуманного, кроме всего прочего, требовалось добыть цифровой вольтметр, перфоратор, блоки питания, разъемы, изготовить корпус, платы, соединительные кабели и кое-какие другие узлы. Подключив к делу всех своих бойцов, я дал каждому отдельное задание, и работа закипела, несмотря на то что к тому времени у нас еще не было даже полной принципиальной схемы прибора.
Месяц пролетел моментально. Никто из помощников не подвел. В назначенный день предстояло собрать все воедино и включить. К этому волнительному моменту собралась вся группа. На столе у Ирисовой уже порезали колбасу и развели спирт.
Я включил прибор в сеть. Дым не пошел, а на передней панели обнадеживающе загорелись некоторые сигнальные лампочки. Нажимаю кнопку "пуск" – цифровой вольтметр заморгал, но перфоратор молчит, как мертвый. Пытаюсь сообразить, в чем дело? Время идет, и народ за шкафом уже нервничает. Наугад дергаю провода, и тут же комната наполняется пулеметной очередью перфоратора. Всеобщее ликование. Я вижу, что перфоратор колотит все дырки подряд без всякого разбору, но эти детали уже никого не интересуют. Успех был тут же тщательно зафиксирован.
После торжественного пуска я еще пару недель копался в электронных платах, пока не устранил все ошибки и не довел прибор до ума. Мы его ласково назвали "ПУП", что означало "прибор управления перфоратором".
Смело браться за незнакомое дело стало со временем нашим правилом. Не всегда нам сопутствовал успех на этом пути, но в большинстве случаев мы добивались задуманного.
С появлением "ПУПа" вся наша жизнь сильно изменилась. Во-первых, в комнате стоял непрерывный стук перфоратора. Во-вторых, мы попали в полную зависимость от вычислительной машины, поскольку теперь все наши экспериментальные данные были понятны только ей.
В ту пору в лаборатории было всего две подходящих нам машины, и для работы на них всегда стояла очередь. Нам доставалось только самое позднее время, но мы были рады и этому. Хуже всего было то, что машины без конца отказывали, и очень редко нам удавалось до полуночи закончить работу. Теперь у нас были горы необработанных перфолент.