Андрей Вознесенский – знаковая фигура минувшего века. Вместе с Беллой Ахмадулиной, Евгением Евтушенко он принадлежал к поколению "шестидесятников", свершивших революцию в нашей поэзии. Им увлекались тысячи и тысячи, он влиял на умы молодежи своего времени. Однако мало кто знает, что по профессии он – архитектор, а вот строил поэтические дворцы. Известный журналист Феликс Медведев, близко знавший поэта как человека, был биографом поэта. Он организовывал творческие вечера Вознесенского в разных городах страны, публиковал интервью с ним, даже редактировал одну из его книг. Их творческие пути пересекались в "авоське меридианов и широт": и тот, и другой общались с Артуром Миллером и Жаклин Кеннеди, Куртом Воннегутом и Ниной Берберовой, Борисом Гребенщиковым и Гором Видалом, Идой Шагал и Натали Саррот…
Последнее интервью Феликс Медведев сделал незадолго до смерти Андрея Вознесенского – магнитофонная запись стала уникальной: тихий голос уходящего в вечность поэта едва различим… Эта книга открывает читателю Вознесенского как поэта и человека с неожиданных сторон.
Содержание:
-
Мой Вознесенский - Вместо предисловия 1
-
Стихи, любовь и ракеты 1
-
Как первая любовь – навсегда 2
-
Рассказывал про орущего Никиту… 3
-
Наши дороги пересекались в Киржаче и Кургане 4
-
"Спасибо, что не забыл и меня…" 5
-
Кусок решетки-святыни, спасенной поэтом 5
-
"Ваш прах лежит второй за алтарем…" 5
-
Как мы искали письмо Кеннеди 7
-
"Не забудь диктофон!" – крикнул Андрей в трубку. - Неожиданное интервью с Артуром Миллером 8
-
Голос крови - Загадка двенадцати строк 8
-
Нина Берберова загоняла всех нас 8
-
"По стихам твоим внуки откроют наши муки и нашу веру…". - Поэт и бард 8
-
Музыка ломает пуленепробиваемое стекло. - Вилли Токарев с песнями из Брайтона в Бирюлеве 9
-
Долго не женился, чтобы не обидеть поклонниц 9
-
"Мы были тощие и уже тогда ничего не боялись…" 9
-
Поправочка к "рукопожатию"… 13
-
"Возьми командировку в Витебск…" 13
-
На Смита пришла вся культурная Москва 14
-
Библиофильская история об издателе "Флег… но" 16
-
Вечер в Люберцах 17
-
Во всех театрах Киева случился ремонт 17
-
Ходил к Яковлеву пробивать Ходасевича 18
-
ЦДЛ: последнее интервью 18
-
Его голосом говорила Надежда - Прощание с Андреем Вознесенским в Центральном доме литераторов 4 июня 2010 года 18
-
О Вознесенском мне рассказали… 21
-
Не послушавшись Пастернака, я все-таки завел архив… - 80 страниц из 1000 24
-
"Вот прислал свои стихи никому из нас не известный до сих пор Андрей Вознесенский…" 24
-
По судьбе загадайте моей… 37
-
Незатерянное дитя. Андрей Вознесенский и Арина Вознесенская - Интервью-новелла 39
-
Об авторе 44
Феликс Медведев
Андрей Вознесенский. "Я тебя никогда не забуду"
Мой Вознесенский
Вместо предисловия
4 июня 2010 года, вернувшись с похорон Андрея Вознесенского, я понял, что должен написать книгу. Книгу не о нем и не о его стихах, а о своей любви к нему и к его стихам. О том, что я благодарен поэту за многое: за то, что помогал мне, начинающему стихотворцу, ставить голос, советовал, как жить и писать, как чувствовать и понимать эпоху, рассказывал о своих встречах с Пастернаком и Ахматовой, Крученых и Лилей Брик, с западными мэтрами литературы и искусства, знакомил меня с кем-то из них… Говоря высоким слогом, Андрей Вознесенский был частью моего человеческого существования, моей жизни. Думаю, он это понимал, ибо я всегда ощущал ответные дружеские порывы.
Может быть, кому-то из читателей покажется, что в книге слишком много "меня", дескать, "Я и Вознесенский"? Отчасти это так. Только точнее "наоборотное" – "Вознесенский и я". Мне было не интересно, да и не нужно использовать чужие сюжеты, эпизоды, эмоции, вспоминательные мотивы, не связанные с нашими с Андреем пересечениями. Своего материала оказалось более чем достаточно – начиная с конца 50-х годов прошлого века я трепетно, почти фанатически, собирал все, что публиковалось о Вознесенском в печати, нередко мы оказывались в общих творческих поездках, вместе работали над материалами для "Огонька" в перестроечные годы… И еще – личная переписка, теплые, не "дежурные", дарственные надписи на книгах, сделанные в связи с определенными ситуациями, случаями, сохранившимися в памяти.
Перед вами книга, которую сам я мысленно называю "Мой Вознесенский".
Дорогой Феликс, я очень тебя люблю, желаю тебе полета – отчаянного и счастливого, чтобы не третья осень, а по 33 осени сливались в одну – такой скорости и напряжения жизни и таланта.
Андрей Вознесенский. "Антимиры", "Молодая гвардия", 1964
Дорогому Феликсу – его яркости, с давней, еще владимирской дружбой.
Андрей Вознесенский. "Аксиома самоиска", "ИКПА", 1990
Стихи, любовь и ракеты
Ее звали София. То есть Софи и я. Я и Софи.
Я увидел ее со второго этажа кирпичной казармы, построенной немцами в Первую мировую войну. Это было в расположении войсковой части № 33…, где я проходил срочную военную службу. Секретная ракетная часть находилась на границе с Польшей, в местечке Дантау, получасе езды от городка Багратионовск, в прошлые века именовавшегося Прейсиш-Эйлау. Здесь в 1807 году произошло самое кровопролитное, как считают историки, сражение между русской и французской армиями.
В угорелые хрущевско-шестидесятые наши ракеты в случае неожиданного нападения противника должны были нанести ему сокрушительный ответный удар. В мощном железобетонном механизме я числился малюсеньким винтиком в должности писаря штабного дивизиона. Теплое писарское дело мне поручили сразу же по прибытии в часть. Еще бы – в сопроводительных райвоенкоматовских бумагах значилось, что до призыва я работал корреспондентом петушинской районной газеты "Вперед к коммунизму". Вот и стал я по службе штабной крысой. Сослуживцы завидовали, ревновали, подначивали и готовы были от зависти надавать мне тумаков. Но вскоре ребята поняли, что я нормальный парень, готовый нарушить устав в пользу той или иной для них услуги. Ведь солдатская доля нелегка.
Функции мои были просты и понятны, как дважды два четыре. Весь служивый день я стучал на раздолбанной пишущей машинке: фамилии, имена, должности, количество использованного ГСМ (для несведущих – горюче-смазочного материала), наличие лопат, наволочек, рукавиц… Одним словом, всего того, что составляло имущество боевого подразделения. Каждая портянка была на счету – Куба, ракеты, дипломатическая грызня со Штатами… Никита уже грохнул тяжелым ботинком по трибуне ООН…
На дворе стоял ноябрь 1961 года. Мне исполнилось двадцать лет.
Итак, звали ее София…
В свой девятый класс она ходила прямиком мимо гарнизонных казарм. Нам, только что призванным, это казалось странным – на политзанятиях то и дело талдычили, чтобы мы при случае ни гугу, никому, ни единой душе: сколько у нас полевых котелков, пусковых установок, единиц бронетехники.
А тут– гражданское лицо, хоть и школьно-девичьего пола, два раза в день вышагивает себе, помахивая портфельчиком перед застывшим в напряжении контингентом.
Однажды мне надоела эта невыносимая экзекуция. От румяной нимфетки (впрочем, тогда этого слова никто не знал – набоковская "Лолита" придет к нам еще не скоро) можно было сойти с ума. Что и делали все триста ратников дивизиона, красавцы-парни, владимирские, смоленские, курские, говорившие на "о" и на "гх", сильные, здоровые, решительные. И не выдержать бы мне конкуренции в борьбе за Софи, если бы не одно, я бы сказал, легкомысленное обстоятельство, давшее мне решительное преимущество перед остальными: я очень любил поэзию, сам кропал в блокнот, но главным моим козырем оказалась безумная страсть к стихам Андрея Вознесенского, самой яркой звезды тогдашней молодой литературы. Я знал наизусть два его вышедших сборника – "Мозаику" и "Параболу", познакомился с ним лично, мы переписывались.
По Суздалю, по Суздалю
Сосулек, смальт -
Авоською с посудою
Несется март!И колокол над рынком
Болтается серьгой.
Колхозницы, как крынки -
В машине грузовой!
Фейерверк слов и образов! Неповторимо!
… Но вдруг из электрички,
Ошеломив вагон,
Ты чище Беатриче
Сбегаешь на перрон.
Как эти строки отличались от всего, что печаталось тогда в журналах и газетах!
… Так вот, набравшись однажды мужества, я выскочил из столовки (на часах было ровно 8.30, юная особа, как всегда, шествовала на урок) и предстал перед ясными очами местного ангела. Вдохнув в легкие как можно больше воздуха, я по-армейски отрапортовал, что меня зовут "Феликс" и служу я в этой части. Ради красного словца назвался москвичом, хотя призывался Петушинским военкоматом Владимирской области. Я понимал, что географическая обманка может повысить мои акции – москвич есть москвич (впрочем, я не очень покривил душой, ведь родился в Москве и раннее детство провел в семье деда, известного в столице врача Золтана Партоша, венгра, приехавшего в начале двадцатых в Россию в эмигрантском вагоне). Добавил, что пишу стихи и очень люблю Андрея Вознесенского, хотя сказать "люблю" было мало: я бредил его творчеством, его именем, как говорится, вставал и ложился с его стихами…
Девушка, надо сказать, нисколько не смутилась от наскока совершенно незнакомого ей молодого человека, легко приняла мой вызов и произнесла: "Очень приятно. Я тоже люблю поэзию, и, вы знаете, наши вкусы совпадают, мне тоже очень нравятся стихи Андрея Вознесенского. И многие знаю наизусть. Например, вот это:
О, девчонка с мандолиной!
Одуряя и журя,
Полыхает мандарином
Рыжей челки кожура!Расшалилась, точно школьница,
Иголочки грызет… -
продолжил я.
Что хочется, чем колется
Ей следующий год? -
перебил меня ангел.
И вдруг это небесное создание, нисколько не смущаясь, продекламировало:
О, елочное буйство,
Как женщина впотьмах -
Вся в будущем, как в бусах,
И иглы на губах!
Я застыл в изумлении: эти дерзкие строки произнесла будто не девочка с портфельчиком, а вполне взрослая женщина, уже испытавшая любовную страсть.
На секунду мы замолчали. Девушка протянула ручку: "Извините, меня зовут Софа, София". И взглянув на маленькие наручные часики, добавила: "Не пропустить бы тригонометрию, хотя я ее так не люблю…"
А дальше? Дальше была сказка, волшебная сказка о любви. И о любви к поэзии Андрея Вознесенского.
Раз, а то и два в неделю я вымаливал у своего начальника лейтенанта Гунина увольнительную (их к концу службы у меня набралось штук сто) и летел над брусчатой мостовой, соединяющей часть с кварталом офицерских домов. Завидев меня из окна своей комнатки, Софи выпархивала навстречу, и мы уходили подальше от людских глаз. Гуляли, целовались (знал бы об этом ее отец, полковник, командир соседней части, он бы, наверное, меня застрелил) и без конца читали друг другу стихи…
Я:
Выходит замуж молодость
Не за кого – за что,
Себя ломает молодость
За модное манто.За золотые горы
И в серебре виски.
Эх, да по фарфору
Ходят сапоги!
Она:
Душа моя, мой звереныш,
Меж городских кулис
Щенком с обрывком веревки
Ты носишься и скулишь…
Я:
О две параллели,
Назло теореме
Скрещенных в Ирене!
Мы соревновались друг с другом: кто больше помнит Вознесенского, спорили о той или иной строке, раскладывали по полочкам тот или иной образ.
Я Мерлин, Мерлин, я героиня
Самоубийства и героина…
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
Кто в костюмерной скрипит лосиной
Невыносимо… -
читала она.
Невыносимо, что не влюбиться,
Невыносимо без рощ осиновых,
Невыносимо самоубийство,
Но жить гораздо невыносимей! -
продолжал я.
Вокруг ни души. Сквозь березовые ветви мягкую поляну пронизывали ласковые солнечные лучи. В те мгновения я был самым счастливым человеком… во всей округе.
Так поэзия Вознесенского и горячечные встречи с его юной поклонницей скрасили три года моей армейской службы.
На прощание в сентябре 1964 года Софи подарила мне только что вышедший тогда сборник нашего с ней любимого поэта "Антимиры". Книжка сохранилась у меня до сих пор, вся зачитанная, замусоленная… Вот уже полвека стоит она на полке, храня сказочную ауру армейской молодости, воскрешая в памяти самое романтическое время моей жизни…
Как первая любовь – навсегда
Ностальгически оглядываюсь на годы, когда поэзия вызывала в обществе глубинно-духовный отклик, когда миллионы людей заполняли стадионы и площади. Народ слушал стихи и прислушивался к окружающему миру. Конец пятидесятых – начало шестидесятых. То была легендарная эпоха. Эпоха и Андрея Вознесенского, который своими первыми публикациями в "Литературной газете" в 1958 году, первой, умещавшейся на ладони тоненькой книжечкой, поверг читателей в шок:
Вздрогнут ветви и листья,
Только ахнет весь свет
От трехпалого свиста
Межпланетных ракет.
И свет ахнул: от дерзости, от напора, от экспрессии, от ослепительной яркости образов и метафор. Правда, по Москве давно гуляли слухи: есть юный стихотворец по фамилии Вознесенский, талантливый, как Маяковский, ходит к Пастернаку, и тот от него в восторге.
Я заболел стихами Вознесенского. То была воистину высокая болезнь. Школьник-рифмоплет, я не спал ночей, жаждал знакомства. И вот наши дороги пересеклись…
Жил я тогда с мамой и отчимом в городе Покрове ровно на полдороге между Москвой и Владимиром. Наш деревянный домишко стоял на окраине. В полукилометре лес. За ним два озера. Лет с пятнадцати меня потянуло к карандашу и бумаге. Часами ходил вокруг озер и бормотал, записывал, вдохновлялся и отправлял сочиненное в областные газеты "Сталинская смена" и "Призыв". Но что же дальше? И вдруг однажды (это было после окончания десятилетки) я вынул из почтового ящика письмо, которое оказалось приглашением участвовать в работе областного совещания молодых литераторов.
Через три дня вышел на Владимирку, в кармане сорок копеек. Поднял руку. Какой-то водитель из потока машин, едущих в сторону Владимира, сжалился над парнишкой и согласился довезти до облцентра.
Совещание проходило в торжественном зале то ли обкома партии, то ли обкома комсомола. На сцене восседали столичные писатели – Василий Федоров, Андрей Досталь, Дмитрий Стариков, приехавшие, чтобы выслушать наши выступления, оценить творческие потуги тридцати парней и девушек, местной молодой поросли.
Я читал стихотворение, сложившееся в моей тетрадке в те дни, а точнее, в тот месяц, который я проработал на стройке:
Рукавицы мои, рукавицы!
Я всегда буду вами гордиться!
Пусть вы грязные, пусть вы грубые,
Приложу к вам, хотите, губы я…
Показалось, что зал, и в особенности сидящие на сцене столичные гости, как-то притихли, замерли.
Началось обсуждение. Меня хвалили. Особенно тепло откликнулся на стихи молодой поэт из Москвы Андрей Вознесенский. Тот самый, две столичные публикации которого уже пронзили мою душу насквозь.
В перерыве он подозвал меня к себе, еще раз сказал добрые слова о "Рукавицах", протянул бумажку с телефоном и адресом: Верхняя Красносельская, 45, квартира 45: "Звони, приезжай…". До сих пор храню телефонную книжку той почти былинной поры.
… И я забываю о прочих именах и книгах… Ну с кем, право, можно было тогда сравнить Андрея Вознесенского – с Ошаниным, Асадовым, Островым?… Они, как и почти весь легион совпартлитературы, для меня уже не существовали. Конечно, где-то рядом, но как бы на другой планете, пребывали Пастернак и Ходасевич, Ахматова и Цветаева, Заболоцкий, Кузьмин, Клюев… Но они слишком далеко, да и книг их было не достать.
С годами, с взрослением, с познаванием иных "хороших и разных" имен в литературе Вознесенский для меня не уходил в тень, он, как первая любовь, не мог раствориться в других.
Одним из поэтических семинаров на том владимирском совещании руководил известный поэт Василий Федоров. Его заключительное слово о молодых, чьи стихи он услышал, вселило в меня надежду. Тем более что Василий Дмитриевич попросил текст стихотворения, прочитанного со сцены.
Прошло несколько месяцев. И вдруг однажды из редакции "Молодой гвардии" получаю телеграмму, извещающую о том, что мои стихи опубликованы в пятом номере за 1960 год. Помчался в Москву, нашел адрес журнала и получил заветный экземпляр "Молодой гвардии".
Перелистывая журнал в электричке на обратном пути домой, я увидел свое стихотворение с предисловием того самого Василия Федорова. Короткий текст заканчивался словами: "Так рождается поэт!"
Листаю дальше и не верю своим глазам! В этой же подборке под названием "Весенняя перекличка поэтов", составителем которой и был Василий Федоров, вижу имя Андрея Вознесенского. Под одной обложкой моя проба пера и стихи моего кумира! Невероятно! Стихи Вознесенского предваряло размышление маститого пиита:
"Имя Андрея Вознесенского стало все чаще появляться в периодической печати. Критика заметила его сразу.
Одни приняли его безоговорочно, другие сдержанно. И то, и другое понятно. И достоинства, и недостатки проступили в его стихах ярко. Он талантлив и противоречив. Но не без посторонних влияний. Так в поэме "Мастера" вы почувствуете и Дм. Кедрина, и Ал. Блока. Ему близок не раздумчивый Блок, а экспрессивный, размашистый, гулевой Блок "Двенадцати". Но уже есть и свое:
И стоят возле клуба,
Описав полукруг,
Магелланы, Колумбы
Из Коломн и Калуг.