Во-вторых, попытки отдельных граждан передать жалобы непосредственно первым лицам были также распространенным явлением. А у Николаева были на то причины: ответа на его послания Кирову, Чудову он не получил, и в милиции легко могли проверить: писал ли он письма в обком и был ли ему ответ. До 1 декабря 1934 года еще сохранялся некий вид законности, граждан не хватали на улицах, не выносили приговоры без суда и следствия, пресловутых "троек" еще не было. А Николаев, кроме всего, был еще и членом ВКП(б), а к этой категории "товарищей" милиция проявляла особое почтение. Поэтому вполне нормально, что его пожурили и отпустили, не сделав никаких оргвыводов. Кампания всеобщей подозрительности еще не началась. Наконец, есть собственные дневниковые записи Николаева, относящиеся к 15 октября. Он пишет: "Ведь 15/Х только за попытку встретится (так в подлиннике, без мягкого знака. - Авт.) меня увезли в "дом слез". А сейчас за удар… получу 10, 100 и больше возможно".
Большевики еще в 1917-м отменили слово "тюрьма", назвав ее "дом лишения свободы", а ленинградцы назвали ее "домом слез". В данном случае речь идет о милиции как синониме слова "тюрьма". Николаев и здесь плюсует, преувеличивает свое задержание.
Второе покушение произошло 5 ноября. Николаев с тем же револьвером в кармане встречал Кирова на Московском вокзале. Но там было слишком много народу, охраны, и Николаев испугался, что после выстрелов вся эта толпа его попросту растерзает. Он снова вернулся домой ни с чем.
Шел уже восьмой месяц, как он сидел на шее Мильды. Денег не хватало. "Деньги на исходе, - записывает в дневнике Николаев, - берем взаймы, весь мой обед сегодня состоит из стакана простокваши".
Но собственные страдания лишь полбеды, страшнее наблюдать, как страдают твои дети. "Вчера с ужасом посмотрел на ребят и бабушку… голод их захватил здорово, особенно Мар-ксика…" - отмечает Николаев. "Деньги все, жрать нечего". Еще через несколько дней он записывает: "С утра вывесили на черную доску за неуплату квартирной платы".
Голод обостряет взгляд, точно спала пелена с глаз. Николаев пишет: "Тысяча поколений пройдет, но идея коммунизма еще не будет воплощена в жизнь… С какой силой я защищал все новое, с такой нападаю". Он начинает замечать и двойную жизнь, наметившуюся во всем обществе: одна для вождей и их приближенных, другая - для простонародья. "Для себя - полная неприкосновенность, для нас самая невыносимая мера наказания. Для себя - для жен и детей - гаражи с автомобилями, для нас сырой хлеб и холоди, помещение". Наконец, 14 ноября еще одна попытка покушения. Снова Московский вокзал, Киров возвращался с очередного заседания Политбюро ЦК. Николаев, оттесненный толпой, стоял в стороне, засунув руку в карман и сжимая револьвер, ожидая, когда из черноты тамбура появится ленинградский вождь. Николаев примерялся. Охранники к вагону не подпускали.
Наконец, в черной барашковой шапке и темном пальто, появился Киров. Толпа забурлила, всем хотелось поближе увидеть своего вождя, но охранники быстро со организовались и плотным кольцом окружили вождя, еще четверо стали решительно прокладывать дорогу к выходу. Киров был мрачен. Услышав несколько здравиц в свою честь, он слабо улыбнулся, взмахнул рукой, но охранники уже вели его вперед, злясь на глупую толпу. Это потом будут оцеплять вокзалы, аэропорты, очищать их от посторонних. Пока же проходило все демократичнее, можно было стоять в стороне и наблюдать за любимым вождем, крикнуть ему, поймать его взгляд, поприветствовать. Но охрана волновалась не зря. Записки с угрозами часто приходили в обком, а какой-то студент написал, что слышал, как двое говорили по-немецки и договаривались убить Кирова именно на вокзале, когда он будет садиться в поезд. Ненавидящих режим было много. И пока еще не было того страха, который накроет всю страну ледяным панцирем. Все это случится позже.
Николаев шел за Кировым, увлекаемый толпой, сумел протиснуться поближе, почти за спины охранников, но его сжимали со всех сторон, и он не мог вытащить револьвер. Потом Кирова затолкали в машину и увезли. Напряжение было страшное. Николаев еще боится толпы, боится умереть раздавленным, как гусеница под коваными сапогами восхищенных зевак. Вечером Николаев заносит в блокнот: "Сегодня (как и 5-го XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружили…" Тут он записывает для домашних: "Заветные письма для партии и родственников оставил дома под письменным столом. В столе лежит автобиография… От слов перейти к делу и действию - дело большое и серьезное… Я сознаю, насколько серьезное положение. Я знаю, что если я только взмахнусь, то мне дадут по шапке…"
И в конце страницы, датированной 14 ноября, он пишет: "Удар должен быть нанесен без мал [ей ш его] промаха". Часы смертельного замысла идут. Тугая пружина покушения заведена до отказа. Остается выбрать время и место.
Роковой выстрел
И он их выбрал. Объявление в "Ленинградской правде" от 29 ноября извещало: 1 декабря во дворце Урицкого, так тогда назывался Таврический дворец, в 18.00 состоится собрание партийного актива Ленинградской организации ВКП(б). На повестке дня: итоги ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б). Вход по пригласительным билетам. Доклад будет делать Киров, можно спокойно прицелиться и выстрелить. Дело оставалось за малым: получить пригласительный.
1 декабря с утра Киров сидел дома, готовился к докладу. Жена чувствовала себя неважно и находилась на даче в Толмачеве. Доклад был важен, потому что вопрос об отмене карточной системы на хлеб и другие важные продукты был решен положительно на состоявшемся 25–28 ноября Пленуме ЦК, и важно было за оставшийся месяц подготовить население к жизни без карточек. Готовясь к докладу, Киров выписал на отдельном листочке и понравившуюся ему молитву Геббельса: "Господи, мы сами по мере сил будем стараться не погибнуть. Но Тебя мы просим лишь об одном: если Ты нам не хочешь помочь, то не помогай и нашим врагам". В тот день дома на письменном столе Кирова лежала и книга Гитлера "Моя борьба", изданная для узкого круга членов Политбюро.
1 декабря Киров не собирался ехать в Смольный, решение заехать перед партактивом в обком пришло неожиданно, и никто не знал, заедет Киров в Смольный или нет.
Около 4 часов дня Киров позвонил в гараж, находившийся в том же доме, где он жил, и попросил своего шофера подать машину. В 16.00 он вышел из дома и несколько кварталов прошел пешком по договоренности с шофером. Ему хотелось прогуляться, день был не очень ветреный и морозный. У моста Равенства машина догнала его, он сел и попросил шофера отвезти его в Смольный. Николаев появился в обкоме еще перед обедом, пытаясь выпросить пропуск, но все ему отказывали. Сохранилось свидетельство одной из работниц обкома, видевшей его в те часы: "Я видела Николаева, который стоял у стенки. Я удивилась тому, что он, стоя у стенки, странно качался и одна его рука была заложена за борт. Я хотела подойти к нему, но не успела, о чем после очень жалела, так как, если бы я подошла, то, конечно, отвлекла бы его внимание. Я не видела, что сзади шел Сергей Миронович. Я думала, что Николаеву худо".
Ему и было худо. Он постоянно недоедал, ощущая слабость и легкое головокружение, поэтому приходилось останавливаться и собирать последние силы, чтобы не потерять сознание. Они встретились случайно. Киров прошел мимо, и Николаев, увидев его, машинально двинулся за ним. Револьвер лежал в кармане пальто, и рука невольно сжала его. Охранник Борисов, сопровождавший Кирова, немного отстал, и они оказались вдвоем в пустом коридоре - многие из обкомовцев были на совещании у второго секретаря Чудова. Это была чисто случайная встреча, Николаев готовился выстрелить в Таврическом дворце при большом скоплении народа, быть может, даже что-то выкрикнуть на прощание, а тут никого. Коридор был длинный, Киров шел, не оборачиваясь назад, его мысли были заняты докладом. Николаев же лихорадочно обдумывал эту ситуацию, сработали те, неудавшиеся три покушения, когда он искал случая выстрелить и не мог. Более удачной ситуации, чем сейчас, и придумать было трудно. Киров подходил к дверям кабинета Чудова, мог зайти к нему, и тогда все рухнет. Нужно было на что-то решаться, и Николаев решился. Он вытащил револьвер и не раздумывая сразу же выстрелил в Кирова три раза, целясь в затылок. Первый же выстрел оказался, как выяснилось чуть позже, смертельным. Николаев хотел выстрелить в себя, но электромонтер Платич, работавший рядом, бросил в Николаева отвертку, попал ему по лицу, рука дрогнула, и пуля, предназначенная для себя, пронеслась мимо.
- Я отомстил! - лихорадочно воскликнул Николаев. - Я отомстил! Отомстил!
И упал, потеряв сознание. Из кабинета Чудова выскочили участники совещания. Один из них вспоминает: "В пятом часу мы слышим выстрелы - один, другой… Выскочив следом за Иванченко, я увидел страшную картину: налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута вправо), фуражка, козырек которой упирался в пол, чуть приподнята и отошла от затылка. Под левой мышкой - канцелярская папка с материалами подготовленного доклада: она не выпала совсем, но расслабленная рука уже ее не держит. Киров недвижим, как он шел к кабинету - головой вперед, ноги примерно в 10–15 сантиметрах, за краем двери приемной Чудова. Направо от этой двери, тоже примерно в 10–15 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, ногами вперед, руки его раскинуты, в правой находится револьвер. Мышцы руки расслаблены".
Картина достаточно живописная. Палач и жертва лежат бездыханно, последний никогда больше не очнется, а первому еще предстоит довести свою роль до конца. Появились врачи, охрана, начальник Управления НКВД Филипп Медведь, было зафиксировано точное время выстрела - 16 часов 37 минут. Первый врач прибыл в 16.55. Были сделаны еще попытки спасти жизнь Кирова, но безуспешно. Как будет записано потом в медицинском заключении: "Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы". Сразу же о смерти Кирова было сообщено в ЦК, Сталину. В 6 часов вечера Сталин собрал членов Политбюро, известил их о происшедшем. Сталин был потрясен. Обычно он редко куда выезжал, но тут заказал поезд, чтобы 2 декабря быть в Ленинграде. С ним поехали Ворошилов, Молотов, Жданов, Ягода, Ежов, генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев, Хрущев, Вышинский. Появившись в Смольном и напуганный убийством, Сталин приказал Ягоде идти вперед. Нарком НКВД с наганом шел по коридору, крича всем, кто попадался по пути: "Стоять! Лицом к стене! Руки по швам!" Николаев к тому времени был уже арестован. Заместитель начальника Управления НКВД Федор Фомин писал о первых часах Николаева после ареста: "Убийца долгое время после приведения в сознание кричал, забалтывался и только к утру стал говорить и кричать: "Мой выстрел раздался на весь мир". В тот же день 2 декабря Сталин прямо в Смольном в присутствии Жданова, Молотова, Ягоды и других приближенных допросил Николаева. Сцена довольно часто описывалась в мемуарной литературе. Вот описание Александра Орлова. Он утверждает, что при допросе Николаева кроме Сталина присутствовали Ягода, Миронов, начальник Экономического управления НКВД и оперативник, который привез заключенного.
"Сталин сделал ему (Николаеву. - Авт.) знак подойти поближе и, всматриваясь в него, задал вопрос, прозвучавший почти ласково:
- Зачем вы убили такого хорошего человека?
Если б не свидетельство Миронова, присутствовавшего при этой сцене, я никогда бы не поверил, что Сталин спросил именно так, - настолько это было не похоже на его обычную манеру разговора.
- Я стрелял не в него, я стрелял в партию! - отвечал Николаев. В его голосе не чувствовалось ни малейшего трепета перед Сталиным.
- А где вы взяли револьвер? - продолжал Сталин.
- Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у Запорожца! - последовал дерзкий ответ.
Лицо Сталина позеленело от злобы. "Заберите его!" - буркнул он".
Почти во всех версиях Запорожец присутствует как главный руководитель убийства. Если б Александр Орлов знал, когда Николаев приобрел револьвер, ему не потребовалось бы выдумывать историю о Запорожце. Далее Орлов пишет, что Сталин вызвал к себе Запорожца и беседовал с четверть часа наедине.
Но, увы, Запорожца в те дни вообще не было в Ленинграде. Алла Кирилина, подробно исследовавшая историю убийства Кирова, пишет в своей книге "Рикошет": "Между тем имеются свидетельства, что привезенный в Смольный Николаев впал в реактивное состояние нервического шока, никого не узнавал, с ним началась истерика, и он закричал: "Я отомстил", "Простите", "Что я наделал!". Более того, после возвращения из Смольного Николаеву оказывалась медицинская помощь врачами-невропатологами.
Никаких официальных записей допроса Николаева в Смольном не велось. Но сохранился рапорт сотрудника НКВД, охранявшего Николаева в камере. После того как последний пришел в себя, он сказал: "Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто поверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников". Это весьма важная информация для понимания всего, что произойдет потом. Сталину нужно было убедиться, с кем придется работать его подопечным. Очень важна и директива, выданная Сталиным Николаеву: будут соучастники - будет сохранена жизнь. К тому времени Сталин уже определился с соучастниками. Да, нужна была зиновьевская команда. Бухарин: "Я на второй, если не ошибаюсь, день знал о том, Николаев - зиновьевец: и фамилию, и зиновьевскую марку сообщил мне Сталин, когда вызывал в П.[олит] Б.[юро]…" Николай Ежов вспоминает: "Первое - начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: ищите убийц среди зиновьевцев. Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по иностранной… Следствие не очень хотели нам показывать. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: "Смотрите, морду набьем!" Характеристика направленности всего следстви-я, как говорится, исчерпывающая. Тогда же 2 декабря Сталин захотел допросить охранника Кирова - Михаила Васильевича Борисова. Ему было 53 года. В роковой день 1 декабря Борисов отстал от Кирова, и это отставание закончилось трагически. Нам думается, что в отставании не было ничего умышленного. Борисов, как и другой его охранник, Буковский, были преданы Кирову и работали с ним уже давно. Борисов ввел Кирова в обком партии, учрежде-ниє, в которое не членам партии вход был недоступен, а заподозрить в члене партии террориста было весьма сложно. Поэтому он и не опасался более за жизнь вождя. Кроме того, Киров то и дело останавливался, с кем-то беседовал, в обкоме было много народу, и беспокоиться вроде бы было не о чем. И все же подозрительному Сталину захотелось переговорить с Борисовым. Вина его была очевидна. За ним поехали. На грузовике. На обратном пути Борисов, сидевший на облучке, при резком повороте грузовика вылетел из кузова и ударился головой о фонарный столб, а потом тело упало на тротуар. Удар оказался смертельным.
Уже потом, когда Хрущеву очень захотелось свалить на Сталина все ужасы диктатуры, эта смерть Борисова была быстро переименована в убийство, а сам Борисов стал одним из энка-вэдэшных заговорщиков, который намеренно отстал, чтобы Николаев спокойно укокошил Кирова. И потом-де Борисова убрали по приказу Сталина, чтобы замести следы. Это как бы второй главный аргумент (первый - арест и освобождение Николаева 15 октября) в версии: Сталин убивает Кирова.
Не стоит приводить все доводы сторонников этой версии, скажем лишь, что новое расследование, проводившееся в 1992 году, увы, не подтвердило того факта, что Борисов был убит, и того, что он являлся одним из заговорщиков.
Последствия рокового выстрела
Многие очевидцы свидетельствуют, что убийство Кирова повергло Сталина в страшную панику. Последний раз в вождей стреляли в 1918 году, но после красного террора и установления жестокой красной диктатуры никто не осмеливался поднять руку на высших чинов партии. Сталин всегда был мнителен и, примерив на себя это убийство, ужаснулся. Обычно не любивший далеко выезжать из Москвы, окружавший себя большой охраной даже при поездках на дачу в Зубалово, он вдруг сам едет в ненавистный ему Ленинград, сам начинает допрашивать убийцу, свидетелей, устраивает великое прощание ленинградцев с Кировым, увозит тело друга в Москву, организует там пышные похороны, плачет, опуская гроб в могилу. Слезы на его глазах видели лишь на похоронах жены и второй раз при прощании с Кировым. Потом эти слезы назовут лицемерными, лживыми, но легенда о Сталине как о великом актере несколько преувеличена. Чаще всего он несдержан, груб, хамоват, слишком прямолинеен. Да, он коварен, жесток, властен, но заподозрить в нем великого лицедея можно лишь с большой натяжкой, и нам легче поверить в искренность этих слез, зная преданность выдвиженца Кирова к Сталину и любовь последнего к брату, нежели великую игру вождя. Его никто не заставлял плакать, и, если бы он ненавидел Кирова, он бы не позволил себе проливать крокодиловы слезы по врагу. Надо знать менталитет кавказского человека, грузина, который слишком ценит собственное достоинство, честь, слишком горделив, чтобы позволить себе проливать слезы только ради притворства. И сама идея использовать убийство Кирова в своих личных целях, в целях уничтожения личного врага Зиновьева пришла уже после поездки в Ленинград, когда Сталин сам увидел, сколь слаб, беспомощен, раздавлен Николаев, который сможет оговорить многих ради спасения собственной жизни и жизни своих близких. Именно тогда и было указание Ежову и угрозы в адрес Ягоды, который даже в ходе следствия не понимает, что от него требует Сталин. И сталинский упрек в медлительности, в затягивании сроков расправы с зиновьевско-каменевским блоком станет основным обвинением против Ягоды и роковым для него. В этой ситуации смешно говорить о том, что именно Генрих Ягода по подсказке Сталина организовал убийство Кирова. Если бы так было, то вряд ли бы нарком НКВД стал сопротивляться сталинской идее привязать к убийце зиновьевскую оппозицию в Ленинграде. В том и трагичность того же Ягоды, что, будучи повязан кровью со Сталиным, он, как старый революционер, старый партиец, еще старался сохранять некоторое достоинство, проявлять самостоятельность и независимость, что стоило ему жизни.
Очень любопытны отклики на смерть Кирова, которые в своих спецдонесениях докладывали руководству НКВД платные осведомители и секретные сотрудники. Вот отзывы из Ленинградской военно-морской академии РККА имени Ворошилова: "При разговоре об убийце, как подосланном врагами рабочего класса, профессор Гончаров бросил реплику: "Человек шел на смерть". О политическом значении смерти т. КИРОВА сказал: "А все-таки для партии это - большой удар, т. к. говорят, что вождей любят, а все-таки убивают".
"Давно уже не было такого события. Это очень важное событие в политическом и международном смысле" (преподаватель Унковский). "Из разговоров среди вольнонаемных и жен начсостава можно отметить наиболее характерные высказывания следующего порядка: "По-моему, т. Киров убит из личных счетов, личным врагом" (машинистка Истомина). "Ну что ж, ведь т. Ленина заменили, так и т. Кирова заменят", называя вероятным кандидатом т. Постышева (машинистка Иогансон)".