В начале 70-х годов Ага-хан был женат на известной английской модели Нине Шейл Дьер, которая до него была женой барона фон Тиссена, главного наследника германского "металлургического королевства". Тиссен известен также в Швейцарии знаменитой виллой "Фаворит" в Лугано. На этой вилле находится картинная галерея мирового значения. Незадолго до моего знакомства с Ага-ханом случилось несчастье - его жена покончила с собой. Заметим так же, что, будучи длительное время заместителем Генерального секретаря ООН, Ага-хан претендовал на роль нового секретаря и даже выдвигал дважды свою кандидатуру на выборах на эту должность.
МИДовские чины в Москве относились к Ага-хану, на мой взгляд, незаслуженно предвзято, считая его недостаточно серьёзной фигурой и даже называя плейбоем. В этом отношении не последнюю роль сыграла история с его женитьбой на вышеупомянутой английской манекенщице.
Мои же отношения с Ага-ханом развивались самым положительным образом, я бывал у него на различных приёмах, но чаще всего встречался с ним один на один либо в его доме, либо в одном из женевских ресторанов. Конечно, в манерах и образе жизни Ага-хана было много специфического: так, например, вся обслуга в его "шато" состояла из суданских негров, высоких и совершенно чёрных, таких, что были видны только белки глаз.
Как-то раз, обедая с Ага-ханом в большом женевском ресторане отеля "Амбассадор" и уже заканчивая обед, мы ждали кофе. С кофейником в руках появился человек восточного типа в турецкой феске и разлил нам кофе. После этого, почтительно согнувшись, человек что-то сказал Ага-хану, видимо по-арабски, и мой вполне европеизированный Ага-хан как-то весь выпрямился и протянул вперёд руку. Человек в феске вдруг упал на колени, прижал его руку к губам и громко проговорил какие-то слова. Весь зал, в том числе и я, с изумлением смотрели на эту сцену. Человек удалился, пятясь задом и непрерывно кланяясь, а Ага-хан пояснил мне, что человек в феске узнал его. Он принадлежит к исмаилитам и поэтому просил благословения Ага-хана.
Мои контакты в Женеве привлекали внимание швейцарских спецслужб, хотя скажу сразу, что это внимание не носило агрессивного характера. Однажды я был приглашён на широкий обед к Ага-хану в честь американского сенатора от штата Нью-Йорк, известного Джойса. На обеде также присутствовал шеф протокола женевского правительства, один из бывших руководителей контрразведки. Вполне возможно, что он и оставался в штатном расписании этой службы. Мы были протокольно знакомы. Увидев меня у Ага-хана, он не выдержал и воскликнул:
"И вы здесь!" Я с улыбкой ответил: "А где же мне ещё быть?" На это шеф протокола, уже смеясь, заявил: "Действительно, как это я сам сразу не сообразил!"
При мне Ага-хан в 1972 году женился вторично на гречанке Катерине Беракетти Серсок, вдове крупнейшего ливанского банкира, унаследовавшей всё состояние мужа, матери троих взрослых сыновей, которые жили в Англии, младший из которых был студентом Оксфорда. Новая жена Ага-хана - православная гречанка, с почтением и даже с любовью относилась к России, обожала русское кино и считала Черкасова величайшим актёром кино всех времён. Появление новой жены у Ага-хана как-то ещё более сблизило меня с этим интересным человеком. Я часто бывал у него со своей женой и в то же время старался как-то ответить на его любезность, приглашая Ага-хана с супругой на просмотры новых советских фильмов в наше представительство.
Во встречах в представительстве, конечно, участвовала и наш посол, глава представительства при ООН Миронова. Помню, в каком восторге были Ага-хан и его жена от нашего фильма "Белое солнце пустыни". Дружеский контакт с Ага-ханом продолжался до самого моего отъезда.
Один из контактов, о котором я вспоминаю также с большим удовольствием, установился с одним из директоров крупного частного женевского банка. Это был высокообразованный, исключительно симпатичный швейцарец, ведущий своё происхождение ещё от бежавших в своё время в Швейцарию гугенотов. Известно, что после Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 года и в связи с преследованием гугенотов по всей Франции часть дворянства, примкнувшая к гугенотам, бежала в сопредельные страны - Женева уже тогда была прибежищем для всякого рода эмигрантов. От одного из таких дворянских родов Франции вёл свою родословную мой банкир. Я познакомился с банкиром в ассоциации юристов-международников при отделении ООН в Женеве. Мы оба входили в Ассоциацию.
Контакт с банкиром быстро принял стабильный характер. Контакт был интересен и тем, что мой банкир был ещё и членом женевского парламента и был в курсе событий внутренней жизни Женевы и Швейцарии. Это значительно расширяло моё понимание оперативной обстановки в стране. Общение с банкиром носило открытый характер, и я не пытался эту связь конспирировать. Я бывал у банкира дома в гостях, что в Швейцарии бывает нечасто. Приглашение домой в Швейцарии - это знак особого внимания и действительно выражение дружеских чувств.
Помню, как однажды я решил подарить ему и его семье нашу большую шикарную матрёшку. У банкира было пять дочерей, и матрёшка, в которой было одна в одной 17 кукол, вызвала искренний восторг у всего семейства. Мне стало известно, что моего банкира швейцарские службы попытались "профилактировать". Это было к концу моего пребывания в Женеве. Видимо, дыхание холодной войны и влияние американской разведки сказывалось всё больше и в Швейцарии. Я на всём протяжении своего пребывания в Женеве не работал против швейцарцев и, более того, не имел такой задачи. Швейцарские спецслужбы, видимо, тоже понимали это. Однако на пятом году моего пребывания в Женеве они начали "профилактировать" некоторые мои связи. В частности, моему банкиру была показана изданная американской разведкой книга "КГБ", в которой приложением был помещён большой список сотрудников советских учреждений в различных странах, которые, как утверждали американцы, являются советскими разведчиками. Автором книги был известный Джон Баррон, и книга распространялась агентами ЦРУ по всему миру. Ни о какой конкретной деятельности указанных в книге лиц в основном речи не было. Моя фамилия также была в книге "КГБ", и эту книгу "доброжелатель", совершенно очевидно агент или даже сотрудник швейцарской контрразведки, показал банкиру, но был решительно "отшит" - банкир демонстративно не придал этой "профилактике" никакого значения. И выразил своё недовольство прямо "посланнику" спецслужбы. Банкир был одним из тех моих контактов в Женеве, кто выражал искреннее сожаление в связи с моим отъездом. Он пригласил меня с женой в старинный женевский ресторан на прощальный ужин.
Ресторан был на берегу Женевского озера, и на ужин был приготовлен женевский деликатес - глубоководная озёрная рыба. На память об этом контакте у меня сохранилась очаровательная маленькая миниатюра вида Женевы, подаренная банкиром.
Характерным и очень интересным контактом была моя связь с советником американского представительства, сотрудником государственного департамента США. Американец был примерно моего возраста, застал конец войны с гитлеровской Германией, находясь в частях американской армии, которая освобождала Италию. Был ветераном войны. Он окончил престижный колледж и попал в госдепартамент, хотя по происхождению был из скромной семьи. Как рассказывал Джон (так его звали), от родителей у него в Штатах остался небольшой дом, который не представлял сколько-нибудь заметной материальной ценности. Однако, находясь уже после войны во Франции, он удачно женился на француженке русского происхождения. Жена его родилась во Франции, её родители покинули Россию ещё в период революции. Насколько я понимал, она имела приличное состояние, её семья владела обширными виноградниками в районе Божоле. Божоле - вино, широко известное как во Франции, так и во всём мире.
Джон держался очень открыто, был любезен и даже, несмотря на годы холодной войны, был лояльно настроен в вопросах развития советско-американских связей. Можно даже сказать, что он разделял идею мирного сосуществования, одну из основных идей, которую исповедовал Советский Союз в те годы в своей внешней политике.
Встречи с Джоном носили регулярный характер. Он непременно отвечал на мои приглашения и нередко был сам инициатором наших встреч. Мы обсуждали главным образом международные проблемы и вопросы советско-американских отношений. В это время в Женеве проходили важные политические конференции. Одна из них, конференция по стратегическим видам вооружения, была двусторонней, советско-американской.
Проблемы, решаемые на ней, были особой важности, и даже небольшие фрагменты информации по этой конференции были для меня интересны. Джон часто жаловался, что перегружен работой по ООН, и на моё замечание, что в его секторе в представительстве работает ещё несколько человек, Джон с улыбкой, но в то же время серьёзно заявил, что эти люди практически ему совсем не помогают, так как принадлежат к другому ведомству и заняты своими делами.
Наш анализ показал, что действительно по крайней мере двое из его трёх подчинённых были сотрудниками ЦРУ.
Однажды я приехал на домашний приём, который устраивал Джон у себя на квартире, с небольшим опозданием. Войдя в комнату, я увидел Джона в окружении группы американцев, также дипломатов из представительства США. Они над чем-то громко смеялись, и когда я подошёл, Джон также с улыбкой начал представлять меня присутствующим. Один из американцев - я достоверно знал, что он является сотрудником ЦРУ - работал под прикрытием второго секретаря американского представительства. Я знал также, что он проявляет постоянный интерес к некоторым нашим сотрудникам в ООН и ведёт себя достаточно нагло. Когда этот американец обратился неожиданно ко мне, я сразу насторожился. А он без предисловия, видимо рисуясь перед своими начальниками, - а среди стоявших находился и резидент ЦРУ в Женеве, громко спросил: "Скажите, как это ваш третий секретарь Ефремов вдруг перешёл на работу в Управление кадров ООН? Его что, послали туда изучать досье ооновских сотрудников? И где он учил английский язык, который он так хорошо знает?" Я также с улыбкой уверенно и громко сказал: "Ефремов - хорошо, но вы-то кто будете? Откуда у вас этот повышенный интерес к Ефремову? И какие досье поручено изучать вам?" Раздался дружный смех американцев. Инцидент был вроде превращён в шутку, но через неделю Джон на встрече со мной рассказал, что вот уже несколько дней, как всё представительство потешается над упомянутым выше вторым секретарём, так как он со всей очевидностью сел в лужу, расшифровав неуклюже свою профессиональную принадлежность.
Поначалу развитие моего контакта с Джоном давало нам основание подумать о возможности его привлечения к сотрудничеству с нами, но развитие контакта показало, что оснований для таких планов явно недостаточно. Какова могла быть основа привлечения Джона к сотрудничеству, идеологическая? Да, Джон высказывал иногда критические замечания в адрес американского правительства по внешнеполитическим вопросам, но в то же время он был патриотически настроен и был стопроцентным американцем, любящим свою Родину. Материальная основа также ясно не вырисовывалась. Джон был карьерный дипломат, неплохо обеспеченный, а жена его была просто богатым человеком. Каких-то серьёзных слабостей, и тем более пороков, которые позволили бы как-то создать базу для вербовки, я в Джоне не находил. Приходилось ограничиться дипломатическим, хотя и, несомненно, полезным контактом с американцем.
Связь продолжалась около двух лет, но вот на последних встречах я стал замечать, что Джон задаёт мне какие-то заранее подготовленные вопросы, в первую очередь, о моей биографии, моих привычках, друзьях. Если бы это было в самый первый период нашего знакомства, возможно, я бы не обратил внимания на это излишнее любопытство. Но закачивался второй год нашего контакта, и вопросы Джона, и в частности тот факт, что он как-то странно не смотрел на меня, когда касался этих тем, насторожили меня.
И вот однажды мы встретились в городе, чтобы вместе пойти куда-то позавтракать. Джон настоял на одном из ресторанов, который был мне известен как своего рода база американской разведки в Женеве. Естественно, я был насторожен. Я не думал, что речь может идти о какой-либо провокации, но поведение Джона вызывало подозрения. Когда в ресторане мы шли к указанному нам хозяином столику, Джон вдруг засуетился и излишне настойчиво, как мне показалось, предложил мне сесть на место лицом не к залу, а к находящейся поблизости стене. Во время ланча Джон вёл себя не совсем обычно, как-то суетливо. Он пытался вывести меня на разговор, который бы давал возможность судить о моём отношении "к социализму" и вопросам оценки западного образа жизни. Я же демонстративно сводил разговор к чисто дипломатической беседе на международные темы.
Мне показалось, что за мной либо скрытно наблюдают, либо, скорее всего, снимают скрытой камерой и записывают наш разговор.
Под благовидным предлогом я встал в середине обеда и вышел в переднюю, пытаясь посмотреть, что же находится за стеной, которая была напротив меня в ресторане. Оказалось, что там было какое-то помещение, не относящееся к ресторану, и, видимо, имевшее отдельный вход. Мои подозрения только усилились. В дальнейшем пришлось сделать малоутешительный вывод, что мой контакт с Джоном попал в поле зрения ЦРУ, и Джон начал встречаться со мной под их контролем.
Я сократил общение с Джоном и разработал совместно с Центром тактику своего поведения. Кроме того, через несколько месяцев Джон был переведен в другую страну, чётко по истечении срока своего пребывания, как это принято у американцев. Так закончилась моя связь с американским советником, которая поначалу представлялась весьма интересной.
Случилось по заданию Центра мне лично съездить в Северную Италию в район озёр Маджоре и Комо. Не буду вдаваться в подробности задания, но главная задача состояла в том, чтобы "аккуратно установить" человека, проживающего в одном из закрытых пансионатов в районе Сото. Как минимум, убедиться, что он проживает или проживал ранее в этом пансионате. Я поехал с нашим товарищем Окуловым. Василий был офицером безопасности нашего представительства в Женеве.
Выехали. Казалось, ехать нужно не очень далеко, но через горы путь оказался долгим. Через Монтрё вверх в горы Вале, через Андермат, далее - в Италию. Пусть дороги были горные, но отличные, швейцарские дороги заметно отлетались от итальянских в лучшую сторону. Доехали до городка Комо, начали в этом районе поиски, нашли нужный пансионат, но уже был вечер. Решили отправиться туда утром. Переночевали в скромном отеле, расположенном в очень красивом месте прямо на берегу озера. Отужинали по совету хозяина в городе в ресторане рядом с монастырём (там перекусывает и монастырская братия). Ресторанчик понравился. Утром направились в пансионат. Василий с машиной остался в стороне за воротами (машину светить не хотели), а я пошёл к зданию, где, видимо, принимали гостей. Под благовидным предлогом задал несколько вопросов и выяснил, что "мой человек" некоторое время назад съехал, якобы в Милан, оставив адрес для пересылки почты. Замечательно, так как личный контакт мне совсем не был нужен. Мы с Василием направились в сторону швейцарской границы в обратный путь, но, посмотрев на время, вспомнили об обеде и единогласно решили вернуться в Комо, в наш вчерашний ресторанчик. Для конспирации больше не было причин, и мы не стали скрывать, что мы русские (советские). Хозяин был в восторге, был очень доволен тем, что может угостить советских путешественников, и даже присел на минуту с нами за стол, выпив с нами рюмочку вина. Красота озера Комо исключительна. Надолго туда приезжать не стоит- заскучать можно, а дня на три-четыре - получишь очень приятные впечатления.
Товарищи, работавшие в Женеве по линии "Кр" заслуживают самых лестных слов, они работали с полной отдачей сил. Но вот однажды произошёл неожиданный сбой. Из Москвы за подписью первого заместителя начальника разведки Бориса Иванова поступила грозная телеграмма. В ней было приказано провести расследование и срочно доложить, как могло произойти, что наш работник "полностью расшифровался перед посторонними людьми" и вел разговоры о работе разведки, называя даже имена разведчиков. Этим сотрудником был назван наш товарищ Вадим Мельников. Вадим был в первой командировке, он был на хорошем счету, напористо работал, в том числе по "главному противнику", и никаких замечаний не имел до этого момента.
Я тут же вызвал Вадима, прямо высказал ему претензии, возникшие в Центре на основе их собственной (нам неизвестной) информации. Мельников, нужно отдать ему справедливость, откровенно сообщил следующее. Он, находясь у себя дома на городской квартире без жены (жена уехала в Москву повидать сына), немного выпил и решил навестить соседей, семью наших ооновских переводчиков. Но соседка была в этот вечер без мужа, её муж, как оказалось, находился в командировке на какой-то конференции по линии ООН в Африке. Такие поездки переводчиков случались довольно часто. Вадим, видимо, распустил павлиний хвост и отправился к соседке "за спичками". Она была не одна, в гостях у неё была подруга из Москвы, находящаяся в Женеве в качестве переводчика с одной из делегаций. За "чашкой чая" Вадим начал заливаться соловьем в присутствии двух симпатичных дам. Наговорил, что он лично знает всех великих разведчиков, например, Кима Филби, и т. п. Я уверен, что о своей конкретной работе ни в Москве, ни в Женеве он не говорил. Но факт имел место, и Мельников должен был понимать, что подруга соседки может быть человеком наших служб, "опекающих" всякие делегации за рубежом. Так оно и случилось. Подруге нечего было докладывать по поведению делегации, и она подробно изложила в Москве, может быть ещё и приукрасив, все "откровения" Вадима. Её сообщение легло во Второе Главное управление, а они не преминули доложить всё прямо председателю КГБ.
Далее становится понятной реакция нашего начальства. Я со своей стороны подробно, в максимально мягких тонах описал всю историю в Центр, отметив, что Мельников работает хорошо и полностью понимает свою ошибку. Но получил быстрый и однозначный ответ: свернуть все дела Вадима в Женеве и откомандировать его в Союз под любым для представительства предлогом. Вадима в Москве слушать особо не стали и в Центре не оставили, а через какое-то время направили во Владимир на курсы подготовки пограничников для работы в комендатурах наших посольств за рубежом.
Позднее я получил устное замечание за недостаточную воспитательную работу с подчинёнными.